Адель Кутуй - Неотосланные письма [Повесть и рассказы]

• Название: Неотосланные письма [Повесть и рассказы]
• Автор: Адель Кутуй
• Издательство: Татарское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Татарский советский писатель Адель Кутуй (Адельша Нурмухаметович Кутуев) родился в 1903 году, в селе Тат. Канады, Кузнецкого уезда, бывш. Саратовской губернии. Обучался в сельской школе, затем, с переездом всей семьи в Самару, учился в Самарской трудовой школе. Там он посещал литературный кружок, которым руководил известный русский советский писатель А. Неверов, стал сам писать стихи. Много учился у Маяковского.

Адель Кутуй написал много стихов, рассказов, повестей и пьес. Большую известность ему принесла талантливо написанная повесть «Неотосланные письма», изданная несколько раз и вышедшая в переводе на русском языке.

Замечательный журналист Адель Кутуй в первые же дни Великой Отечественной войны ушел добровольно на фронт, принимал участие в ряде боев, был активным участником славной обороны Сталинграда, несколько раз был, награжден правительством. Адель Кутуй умер 16 мая 1945 года от тяжелой болезни в военном госпитале.

---

Искэндер!

И в наше время семья — необходимая общественная ячейка. Надо отрешиться от несоветского понимания вопросов быта, надо построить крепкую советскую семью. За нездоровую семью мы ответим не только перед собой, но и перед детьми, будущим поколением.

Подумай, милый, над этим. Если в семье разлад, это отражается на работе. Пусть эта тетрадь будет зеркалом нашей совместной жизни. В ней ты увидишь отражение того, что нужно изжить и чему надо следовать.

Возможно, что это романтика. Пусть! По-моему, подлинная любовь без романтики невозможна, а раз это так, значит, нет и семьи без нее.

Искэндер!

В эту тетрадь я буду записывать все свои думы. Читай их внимательно.

Пиши сам, о чем думаешь. Иной раз с помощью пера выскажешь больше, чем в словах…

Галия.

Так начинался «Дневник семьи». Но ты только однажды заглянул в него.

В те годы слово «мещанство» было модным. Танцы, духи, цветы, галстук, хорошее платье… Все это «принято» было считать «мещанством». Следуя моде, ты мой дневник тоже счел «мещанством». Ты так и написал в нем:

Галия! Мне не нравится твоя затея. Этот дневник — полнейшее мещанство. Знай, что семья дневником не строится. Лучше уничтожь его как можно скорее. Если кто-нибудь увидит этот дневник — нас засмеют. Для создания настоящей семьи надо немного. Разгадай мой характер, люби меня, будь внимательна к моим желаниям, помогай мне в работе. Вот и все. Этого вполне достаточно.

Искэндер.

Жаль, что ты больше ни разу не поинтересовался дневником. Тебе я написала такой ответ:

Ошибаешься, мой глупыш! Дневник это не мещанство. Это только твой страх: «нас засмеют». Как это смешно! Я думала, что ты — сложный, что тебя трудно понять, а на самом деле ты прост до необычайности: «разгадай мой характер… будь внимательна к моим желаниям…» Я, я, меня, мое… Почему это тебя? Не лучше ли взаимное внимание, поддержка? Ведь думать так, как ты пишешь, равносильно тому, чтобы сказать: «Подчиняйся мне! Будь моей рабыней!» А ведь это так старо. Неужели я ошиблась в тебе?

Галия.

Да, ошиблась.

Мы оба с тобой не понимали тогда подлинных наших чувств, не думали о том, могут ли они быть основой семьи. Чтобы создалась новая советская семья, необходимо было не только соответствие физическое, но и идейное. Отсутствие любого из этих условий вело к постепенному разрушению семьи. Рождались ссоры, родители оставляли детей, люди, «любившие» друг друга, становились чужими, врагами.

Так вот получилось и у нас. Мы понравились друг другу. Внешность каждого из нас была привлекательна. Мы «влюбились». Сошлись, не подумав о том, насколько наши внутренние миры соответствуют друг другу. С первых же дней у тебя стали проявляться отжившие взгляды на жизнь, на любовь, на жену. Это выражалось в твоем отношении ко мне, в мелочах.

Вскоре я забеременела. Беременность послужила причиной второго нашего крупного столкновения.

Сначала ты сделал кислое лицо. Дня два-три ты отмалчивался. Потом вдруг сразу стал ласковым, говорил, что любишь… На сцене, может быть, это и сошло бы, но в жизни получилось фальшиво. Я поняла, чего ты хочешь. Ты хотел, чтобы я сделала аборт. Но уговоры не помогли. Тогда ты переменил тон.

— Мы еще молоды, — говорил ты, — тебе нужно учиться, кончить университет. Я артист, человек творческого труда. Ребенок будет для нас обоих обузой, он свяжет нас по рукам и ногам. Если любишь, если хочешь жить со мною вместе — не рожай. Я не выношу детей.

Я отказалась наотрез. Никогда я не пойму, какое удовлетворение находят люди в семье, в которой отсутствует основа ее — дети. Я знаю женщин, которые в погоне за личным покоем и мимолетными наслаждениями жертвуют своим здоровьем, идут на аборт, калечат себя.

В дни отдыха, когда отцы и матери со своими детьми выходят на прогулку, они, жалкие, бездетные люди, идут со своими собачками.

Они прикрываются громкими словами — цивилизация, культура.

А я хотела, мечтала родить сына, героя. О, есть ли в мире хоть один человек, который смог бы рассказать о сладких мечтах женщины, впервые почувствовавшей себя матерью!

Когда беременность стала для меня очевидной, я пыталась в мечтах угадать будущее своего ребенка. То видела я его смелым полководцем, то известным инженером.

Иной раз думала я, что у меня будет дочь. Я восхищалась ее красотой, дарованиями. Мне грезилось, что она будет художницей. Картины, созданные ею, должны были быть необыкновенными.

Я родила дочь.

С рождением дочери ты стал неузнаваем. Однажды ты все-таки удосужился осведомиться о моем здоровье, но весь вид твой, глаза твои выражали одну мысль: «Вот беда стряслась!»

Бывают мужчины, которые с появлением ребенка бросают свои семьи, покидают родные места и живут скрываясь. Ты никуда не уехал, ты не бросил меня. Но что толку в том, что ты остался в семье?

Появились новые заботы, понадобилась няня, квартира стала мала.

— Опять не выучил роль! — раздраженно говорил ты. — Разве это жизнь? Разве можно при таком гаме и реве работать?

Шли недели, шли месяцы. Ты никогда не брал на руки своего ребенка, не ласкал его. Ты ходил мрачнее тучи.

Бедная моя дочурка! Уже тогда я считала ее сиротою.

— Дездемона!.. Розамунда… Офелия!.. — насмехался ты, когда ребенку нужно было дать имя.

В мои раны ты щедро, пригоршнями бросал соль. С каким сарказмом ты произносил эти имена!

«Тебе ли, несчастной татарке, воспитывать Офелий!» — казалось, говорил ты каждым своим движением.

И этого я не прощу тебе никогда. Как только в нашем доме раздался первый детский крик, ты начал издеваться над тем, что я татарка.

— Татарки не умеют красиво любить, — говорил ты своим друзьям, не щадя меня. — Они не понимают тонкости подлинного чувства.

— Татарка способна только на то, чтобы родить. Чувство материнства заглушает в ней все. Она все свое отдает ребенку, а сама остается пустой.

Так говорил ты тогда.

Ты негодовал и по поводу того, что я занимаюсь общественной работой.

— Черт знает что! — ворчал ты. — Мне надоела эта погоня за ветром. Не понимаю, зачем тебе нужно куда-то ходить, кого-то чему-то учить? Ведь тебя никто не заставляет, а ты ходишь. То и дело собрания. Неужто не нашла ничего лучшего?

И, наконец, начинал приказывать:

— Кроме университета, куда бы то ни было ходить запрещаю! Сиди дома.

Бросить общественную работу я не могла. Правда, в те годы я многого еще не понимала, но твердо верила в то, что есть люди, которые живут не так, как жили мы. Я знала, что уступить тебе — это означало бы идти назад, закабалиться, погибнуть. Мне было трудно справляться со всем, с учебой, с заботами по дому. Мелочи отнимали столько сил, времени.

Но я не бросала работы. Я хотела стать человеком развитым, знающим, полезным, способным на настоящую плодотворную работу.

Это стремление вперед, моя целеустремленность помогли мне впоследствии легче перенести личное горе.

Кадрия! Так назвала я свою дочь. Кадрия — бесценная, дорогая. Это имя мне казалось лучшим. В нем я хотела высказать то, что чувствовала к ребенку, — любовь.

— Ка-дри-я! Ха-ха-ха-ха! — смеялся ты. — Подумаешь, какая бесценная!

То, что было дорого мне, было безразлично для тебя. Для Кадрии я жертвовала своим сном. По ночам вставала я, чтобы сменить пеленки. Ходила с дочкой по комнате среди ночи, как лунатик. Ведь я уставала за день. А ты, Искэндер, если и просыпался на крик ребенка, то вместо того, чтобы помочь или хотя бы узнать, не болен ли он, ворчал, что мы мешаем тебе спать. Я уходила на кухню, чтобы не слышать твоих упреков. Так, на моих руках, ребенок утихал. Но тебя это не волновало.

— Жизнь — забавная штука: годом раньше я был сам себе хозяин, а теперь приходится содержать семью в четыре человека.

— Все девушки хороши, но откуда же берутся плохие жены?

Эти пошлые слова — твои слова, Искэндер. Ты любил остроумие дешевое, плоское. Зачем? С какой целью ты говорил это своим друзьям, но обязательно при мне? Чтобы задеть меня? Неужели ты все позабыл? Ведь ты любил меня когда-то. А теперь думал, что я глупа, бесчувственна, ничего не понимаю. Но я понимала все. Мне было очень больно тогда. Однако я скрывала боль, стараясь все твои несправедливые и оскорбительные выпады обратить в шутку. Ведь ты был отцом моей дочери.

Знаю, тебе тоже было нелегко, но ты ни разу не пытался хоть сколько-нибудь улучшить наши отношения. Все мои попытки были тщетны. Ты не обращал внимания. Ты умел только одно — жаловаться на большие расходы, на отсутствие покоя. Без всякого стеснения ты требовал от меня отчета в истраченных деньгах, в каждом гроше.

Не сердись, Искэндер, за мою прямоту. Ведь тогда я ни разу не говорила тебе об этом и не упрекала тебя твоим происхождением и воспитанием. Правда, твое поведение было мучительным для меня. Тяжело мне было видеть, что ты совсем не тот, каким казался в первые дни нашего знакомства.