Луи Арагон - Орельен. Том 1

• Название: Орельен. Том 1
• Автор: Луи Арагон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1961
• ISBN: 000

«Орельен» — имя главного героя и название произведения — «роман итогов», роман о Франции не просто 20-х годов, но и всего двадцатилетия, так называемой «эпохи между двух войн». Наплывом, как на экране, обрисовывается это двадцатилетие, но от этого не тускнеет тот колорит, который окрашивал жизнь французского общества в годы первых кризисов, порожденных мировой империалистической войной. Основное, что противопоставляет этот роман произведениям о «потерянном поколении», — это трактовка судьбы главного героя.

---

— К тому же начинаешь стареть, — заметил Рике, добродушно посмеиваясь.

Рике работал в сборочном цехе на заводе в районе Бютт-Шомон.

— А ты откуда? Здешний?

Роже воздержался от прямого ответа. Нельзя же было, в самом деле, заявить новому приятелю, что он ровно ничего не делает, что у входа в бассейн его ждёт собственная машина. Он боялся расплаты за проклятие праздности. Поэтому он неопределенно произнес:

— Нет, я живу около Городской думы…

И все-таки он, Рике, каждый раз опаздывает с дыханием.

— Послушай-ка, делай так, как я тебе говорил, смотри…

— Эх, черт возьми! Заладил: делай так да делай так. До тебя, что ли, не плавали. — И в качестве иллюстрации Рике, как настоящий тюлень, выпрыгнул из воды и сделал обратное сальто. — Поди ты так сделай, Роже, тут все твои дыханья не помогут.

Между ними сразу же установилась товарищеская близость, к которой, как правило, ведут совместные физические упражнения, спорт. Они выбрались на галерейку и уселись, свесив ноги вниз. Рике стал рассказывать о себе. Родом он из Гавра. Работает с двенадцатилетнего возраста. Сначала работал в порту. Там-то он и научился плавать. Плавание он просто обожает. В Париже с плаваньем куда сложнее. После целого дня на заводе еле ноги таскаешь. И все же Рике уже не раз участвовал в состязаниях.

— Конечно, я не чемпион какой-нибудь; чтобы стать чемпионом, надо все время тренироваться, но ведь вовсе не обязательно всем быть чемпионами, верно я говорю? Вот, например, в соревновании саженками целые толпы участвуют. Оно и понятно. Это мой стиль — саженки. Пусть я даже последним приду, вместе со всеми, разве в этом дело? В следующий раз выйдет. Потом без нас, простых смертных, чемпионы совсем бы распустились. Верно ведь?

Когда Рике начинал смеяться, его нос, пожалуй чересчур короткий, забавно морщился, и щеки становились твердыми, как яблочки.

— А весной можно поплавать в Сене, — продолжал он. — В Пор-а-л'Англе. Ты никогда в Пор-а-л'Англе не был? Это выше по течению, чем Париж, поэтому, говорят, там самая чистая вода… Садишься на трамвай и едешь…

Под конец Рике, который никак не мог успокоиться насчет греческого брасса, предложил своему новому дружку проплыть стометровку.

— Бассейн длиной в двенадцать метров, значит, проплывем семь-восемь раз, получится девяносто шесть, почти сто метров… четыре раза туда и обратно… Идет?

Несмотря на свой греческий брасс, Орельен пришел вторым. Рике сиял от счастья.

— Ну ладно, пора уходить… Меня жена ждет.

Оказывается, у этого мальчика есть жена.

— В мэрию пойти не успели, понятно, а все-таки она моя жена. Иди скорее одевайся, я тебе стаканчик поднесу. Тут напротив есть одно заведение… «Кружка при лунном свете» называется…

Стоя в своей кабинке, Орельен медленно завязывал галстук. Он уже прекрасно знал, что все это — ненастоящее. И жизнь. И бассейн. И Рике. И война. И «Кружка при лунном свете»… Странное какое название… Все это только предлоги, которые выдумываешь для собственной утехи, только оттяжки, которые даешь сам себе. Чем меньше он будет думать о Беренике, тем скорее вернется она, живая, торжествующая…

Когда Рике, успевший уже облачиться в старые полосатые брюки и синюю куртку, увидел своего нового дружка при полном параде, он только присвистнул и, явно разочарованный, сбил на затылок кепку.

— А я-то хотел тебя… вас угостить! Дать такую промашку.

Он никак не мог опомниться. Теперь дудки, он будет говорить ему только «мосье». Что-то порвалось. И, не зная, как выпутаться из неловкого положения, Рике позволил уговорить себя пойти в «Кружку при лунном свете», которая точнее называлась «Пивное заведение „Кружка при лунном свете“». Какое-то тусклое, как и само наименование, кафе. В безлюдном переулке. Да и внутри оно кажется безлюдным из-за чересчур высоких потолков. На прилавке бутылки. Рике искоса поглядывал на костюм своего компаньона по брассу. Значит, капиталист? В этой редакции фраза звучала вроде не так страшно. Да. Да не может быть! Нет, может…

— А что вы все-таки делаете?

Вот на этот вопрос ответить действительно не легко. Если Орельен скажет Рике, что ничего не делает… Но ложь ему претила:

— Я живу на ренту…

Слова эти произвели вовсе неожиданный комический эффект. И вызвали у Рике приступ неудержимого нервного хохота. Он, Рике, чуть не заплакал от смеха. Рантье! Мосье оказался рантье! Потом вдруг Рике спохватился, что этот самый рантье угощает его пивом. Он извинился, стал сама любезность, прихлебывал пиво с озабоченным видом знатока, желая оказать честь мосье, заговорил о плавании. Как этот турецкий, нет, греческий стиль, который мосье мне показывал…

— Слушай, Рике, если ты зовешь меня мосье и перестал говорить «ты» оттого, что я так вырядился… — Слово «вырядился» было сказано Орельеном со специальной целью снова стать на равную ногу с Рике. И Рике почувствовал это. Он ответил, что вовсе не потому, что они оделись (Рике сделал упор на слово «оделись»), он стал звать Роже «мосье» (имя Роже прозвучало так утонченно дружески, что Орельен чуть-чуть покраснел), а потому он называет Роже мосье, что Роже — действительно мосье, вот и все: тут уж ничего не поделаешь, есть на свете мосье и есть не мосье. Однако, заинтересованный словами Орельена, Рике снова заговорил с ним на «ты»:

— Объясни-ка… Так ты целый день ничего и не делаешь, целый день ничего не делаешь? Правда? А как же ты проводишь время? Я бы не мог. Вот я был безработным… Чтобы всю жизнь ничего не делать, требуется крепкое здоровье, а то сдохнешь.

Когда Орельен сел за руль машины, пожав на прощанье руку Рике, он почувствовал, как на него надвигается тоска, которой, казалось, следовало бы отступить перед удовольствием, полученным от плаванья, удовольствием, испытываемым после плавания и бассейна. Он ехал по вечернему Парижу и не замечал даже, что не думает больше о Беренике. О чем же тогда он думал? Ни о чем в особенности, просто джунгли воспоминаний, неотвязных мыслей, — но все это пронзало его, будто слепящий луч света, будто укор. Однако чем ближе он подъезжал к Сене, тем более властно мечты брали верх, затопляли собою все, весь мир, и Рике, и далекие воспоминания детства, и он услышал голос Береники: «Когда я была маленькой, я жила в большом доме, полном призраков…»

XXII

— Ах, наконец-то! Я тебя жду целых два часа. Три раза к тебе приходила. Хорошо, что привратница смилостивилась и пустила меня.

Открыв дверь в столовую, Орельен обнаружил там зажженный свет и свою собственную сестру, которая рассеянно перелистывала «Вог», будто на приеме у зубного врача. Армандина Дебре, по-видимому, собиралась пожурить брата, как журила она его, мальчишку, когда он запаздывал к обеду.

— Прости, пожалуйста, — довольно сухо ответил Орельен. Он прошел в спальню, бросил на кровать шляпу и серые перчатки, вернулся в столовую и рассеянно поцеловал сестру. — Ты же меня не предупредила о своем приезде.

— Конечно, не предупредила. Я приехала в Париж только сегодня утром, звонила, но у тебя не отвечали, я пришла к тебе, а тебя нет дома…

— Ты уже об этом сказала. Привратница пустила же тебя…

— Пустила, но даже не во второй раз. А в третий. Интересно, чем ты сейчас занимался?

— Плавал.

— В такой холод? Да ты смеешься надо мной!

— Клянусь всем, что тебе дорого, я еще не сумасшедший и вовсе не собираюсь над тобой смеяться! Я просто плавал…

— Узнаю твою манеру острить. Как всегда, непонятно и с намерением прослыть оригиналом.

— Значит, ты три раза ко мне заходила со специальной целью устроить мне разнос?

— Боже мой, Орельен, что за язык! Ну и набрался ты манер в Восточной армии…

— А что я такое сказал?

Орельен удивился словам сестры совершенно искренне, вдруг с болью в сердце вспомнил Восточную армию и добавил:

— Не все же отсиживались в министерстве.

Это был ловкий удар под вздох, адресованный зятю Орельена, который сумел окопаться в тылу. Армандина молча пожала плечами, своими фламандскими пышными плечами. Ей-богу, она еще пополнела. И, конечно, безвкусно одета.

— Что ж, и в министерствах требовались люди…

Орельен не стал продолжать полемики, хотя мог бы с полным основанием спросить: «А в Восточной армии не требовались?» Поэтому он молча подошел к ящику, взял поленья, несколько лучинок на растопку, свернул старую газету, намереваясь разжечь огонь. Армандина всполошилась:

— Топить? Ты хочешь затопить камин? Но у тебя в квартире центральное отопление…

Орельен даже не повернулся и, зажигая спичку, пояснил:

— Я люблю, когда в комнате не продохнешь от жары, и к тому же, когда горят дрова, становится как-то веселее на душе.

— Ты, я вижу, себе ни в чем не отказываешь, — заметила сестра.

Тут следовало бы осадить Армандину, подтвердив, что действительно он себе ни в чем не отказывает. Но что бы это дало? Орельен в достаточной степени презирал свою сестрицу и не желал до бесконечности затягивать перепалку. Самый лучший ответ — веселое потрескивание сухих веточек.