Станислав Бычков - Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)

• Название: Изумрудное оперение Гаруды (Индонезия, записки)
• Автор: Станислав Бычков
• Издательство: Мысль
• Жанр: Руководства
• Год: 1987

Рассказ о самом большом в мире островном государстве на архипелаге — Индонезии. Оно лежит на перекрестке морских путей, по которым переселялись народы, сообщались великие восточные цивилизации. Страна поражает многообразием народностей и культур. Из мощных водоворотов чужеземных влияний Индонезия вышла, не утратив исконного лица. В этом сказалась ее удивительная способность объединять многообразное.

---

Вот он дал знак рукой, и певицы одна за другой стали пробовать голоса. По очереди к ним начали присоединяться инструменты. Вскоре звучал уже весь хор, весь гамелан. От проб они почти незаметно перешли к исполнению увертюры. Каждому персонажу в ней была посвящена отдельная мелодия, особый мотив. Музыкальное вступление ввело зрителей в круг жизни героев предстоящего представления, дало ему время внутренне собраться, настроиться на волнующую встречу с чудом.

Кондо Мурдит остановил прелюдию, взглянул на ясные звезды, прошептал в ладони молитву. Во внезапно наступившей тишине люди затаили дыхание, оцепенели. Последняя минута была так остра, так напряженна, что, казалось, замер даже всенощный звон неугомонных цикад, утих ветер, игравший в кронах пальм. В застывшем мгновении вечности, под непостижимым звездным пологом раздались простые и в то же время полные таинственной значимости древние слова:

— Все мы, и простолюдины, и благородные...

Полилась история об одном из бесчисленных приключений благородного принца Арджуны и его четырех братьев, восставших против сотни нечестивых узурпаторов Коравов. Начался пересказ одного из эпизодов неиссякаемой «Махабхараты».

Индонезийское сценическое искусство сильно своей приверженностью к античным формам, неприятием новаторства ради новаторства. Некоторые наблюдатели склонны видеть в этом ограниченность, анахронизм художественного творчества индонезийцев. Разве можно, говорят они. передать, скажем, всю многогранность и сложность жизни современного парижанина сценами средневекового французского театра-фарса?

Сравнение представляется неубедительным. Обличающие чаще всего такие заземленные пороки, как жадность, глупость, супружескую неверность, ханжество, фарсы — произведения другого порядка, нежели служащие индонезийскому творческому гению источником вдохновения эпические «Махабхарата» или «Рамаяна». Если уж проводить параллели, то по богатству, насыщенности образами, глубине философского осмысления и обобщения, силе воздействия замешанной на мистике символики, по влиянию на культурную жизнь, мировоззрение человека эти два эпоса можно поставить в один ряд с Библией.

Переведенные с санскрита на яванский язык в IX — XI веках и творчески переработанные великие саги Индии в понятных простолюдину образах передают всю глубину и философскую насыщенность восприятия жизни, сложившегося под влиянием индийских религиозных систем.

В отличие от выросшей из библейских сказаний европейской средневековой литературы, проповедовавшей свойственную монотеизму слепую веру во всемогущество бога, переделанные на индонезийский лад «Махабхарата» и «Рамаяна» пели гимн хоть и опутанному мистикой и таинствами, но человеческому разуму. Художественными приемами они восхваляли индивидуальный поиск Абсолютной Истины, вселяли уверенность в способность каждого найти собственный путь к освобождению от тягот бренной жизни.

Богатые элементами обобщения, утонченностью абстрактной мысли, делающие акцент на магии, символике жеста и слова, подталкивающие человека к самоанализу, философскому осмыслению окружающего мира, эпосы оказали и продолжают оказывать огромное влияние на психологию, социальное поведение индонезийцев. Если для сегодняшнего европейца библейский силач Самсон и его подвиги, отрок Давид, разящий камнем из пращи великана Голиафа, вершащий правосудие мудрец Соломон — некогда слышанные в детстве басни, то герои индийских сказаний трехтысячелетней давности и по сей день формируют мировоззрение и нравственный облик рядового индонезийца.

Популярность Сукарно среди широких масс как лидера не в последнюю очередь была обусловлена его умением найти аналог самому сложному политическому узлу современности в знакомых с пеленок каждому индонезийцу бессмертных сказаниях. Его любимым героем был, кстати, персонаж из «Махабхараты» Гатоткача — сын одного из пяти братьев Пандавов. Сукарно часто обращался к его образу на многотысячных митингах. В народе лидера национально-освободительного движения Гатоткача отождествляли с этим бесстрашным и мужественным борцом за справедливость.

В искусстве традиция, особенно обусловленная религиозными канонами или социальными устоями, противится выходящей за ее рамки оригинальности. Художник в Индонезии чаще стремится к совершенству в заданных пределах, не пытается ниспровергнуть издревле господствующие нормы. Но следование правилам, подражание учителям не мертвят творческого процесса, не подавляют вдохновения. Потому что зрелищная культура индонезийцев безмерна в своем универсализме и народности. Анонимность и непрофессионализм исполнителей, господство импровизационного начала, тесный контакт «сцены» со зрительным «залом», отношение зрителей к представлению как к некоему священному ритуалу позволяют говорить о традиционном индонезийском театре как поистине народном.

На Западе общепринято: искусство — удел избранных, людей особого склада. При знакомстве с культурной жизнью Индонезии неизбежно начинаешь сомневаться в справедливости такого ограничения. На зрелищных мероприятиях здесь тебя не покидает ощущение, что каждый индонезиец считает себя равноправным участником представления. Любой и каждый из них в меру своих способностей творчески отдается происходящему на «сцене». Для него это не просмотр спектакля, устроенного чужими, незнакомыми людьми, а неотъемлемая часть его собственного образа жизни. Свидетельством того, что традиционный театр продолжает удовлетворять духовные запросы людей сегодняшнего дня, является сам факт его поразительной живучести.

Наиболее ярко драматическое дарование индонезийцев проявляется в театре вайянг. Это слово переводится как «тень», «призрак». Поскольку театрализованное представление в Индонезии не развлечение в западном понимании, а устраиваемое по особому случаю полумистическое, полуритуальное событие, истоки которого лежат в обряде общения со сверхъестественными силами, то этим словом здесь называют любое сценическое действо.

Для спецификации жанра добавляют определяющее слово. Вайянг кулит — театр теней, вайянг голек — театр объемных деревянных кукол, вайянг топенг — театр людей-актеров в масках, вайянг оранг — театр людей-актеров без масок... Всего десять видов. В вайянге гармонично сочетаются вдохновение актера и музыканта, волшебство драмы и танца, мастерство резчиков по дереву и коже. Он содержит элементы религиозной обрядности и эстетического воспитания, пропагандирует философские концепции и этические нормы, формирует психологический стереотип и нравственные устои. Вайянг — поистине ключ к познанию индонезийской души.

Специалисты полагают, что самые древние формы — вайянг кулит и вайянг голек, в которых действие разыгрывают управляемые далангом куклы. Считают, что первый пришел в Индонезию из Индии около тысячи лет назад. Главный аргумент сторонников такой точки зрения заключается в указании на бесспорно индийское происхождение репертуара. Тот факт, что в него включены также сюжеты из яванской мифологии, из цикла преданий о яванском принце Панджи, что герои индийских эпосов на индонезийской сцене поступают как яванцы, сторонники индийской версии объясняют как последующие наслоения.

Но есть и другое мнение. Некоторые искусствоведы считают, что теневое представление — самобытное. Что своими корнями оно уходит в анимистический обряд инициации мальчиков. Первоначально сама кукла, а не ее тень была собственно действующим лицом. Но смотреть на нее разрешалось только мужчинам, непосредственным участникам церемонии. Женщины и дети довольствовались наблюдением за мятущимися тенями на занавеси, скрывающей священнодействие от не допустимых обычаем взоров.

Куклу в те далекие времена держал в руках дукун. Он «оживлял» ее, вступал с ее помощью в «контакт с духами» и добивался от них благословения на обрезание. Для яванца и поныне свет от бленчонга — символ вечности жизни, тени кукол — призраки душ предков, а даланг — уважаемая личность, способная общаться со сверхъестественными силами. И по сей день труппу вайянга приглашают, когда хотят, например, заручиться «помощью духов» для предотвращения стихийного бедствия, избавления от болезни.

В пользу индонезийского происхождения театра кукол говорят также имена и место в представлении слуг в доме Пандавов. Они носят чисто индонезийские имена: Семар, Петрук, Гаренг и Батонг. Они — клоуны, которые обычно заполняют паузы между актами. Слуги неуклюжи, смешны. Фигуры их гротескны, говорят они грубо, как простолюдины, вечно попадают впросак. «Коротконогие, толстые, с огромными задами, гермафродитного типа, с гипертрофированными лицами, округлыми глазами». Так описаны эти персонажи в одном из западных исследований индонезийского традиционного театра.