Якоб Ланг - Наложница фараона

• Название: Наложница фараона
• Автор: Якоб Ланг
• Издательство: Континент-Пресс
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7523-0005-3

Третий том серии «Восточная красавица» — «Ковчег зари» — целиком посвящен иудейской старине. Из романа немецкого писателя Якоба Ланга «Наложница фараона», названного Фейхтвангером «маленькой энциклопедией средневековья», вы узнаете о жизни еврейской общины в средневековом германском городе. В повести израильской писательницы Марианны Бенлаид «Косматая на тропе любви» впервые в мировой литературе описаны «житие и деяния» демонов иудейской мифологии. Произведения отличаются занимательным сюжетом, тонко выписанным психологическим обликом героев.

---

Мать просила Андреаса остаться дома, но и сама понимала, что эти ее просьбы бесполезны. Он был мужчиной; на стены поднялись, вооружившись арбалетами, новыми и старинными луками, друзья его детства и юности и их сыновья. Он не хотел, не мог оставаться в стороне. Из оружия у Андреаса был только меч, который сейчас не годился. Меч этот Андреас купил давно, когда еще был совсем молодым. Но на городской стене сейчас нечего было делать с мечом. Андреас попросил у соседа, старика Клаппера, его старый лук и стрелы. Но когда Андреас, уже с луком и стрелами, поднялся на стену, встретили его неприветливо. Может, его бы и не заметили, и он бы начал стрелять, как другие; но на стене расстановкой стрелков распоряжался почему-то Гирш Раббани. Он тотчас заметил Андреаса и принялся гнать его даже с какой-то яростью. Андреас не успел и слова сказать, а уже и другие кинулись прогонять его. И нечего было и думать о том, чтобы перейти на какой-нибудь другой участок стены; сердито проследили за тем, чтобы Андреас спустился. Конечно, о нем заботились, оберегали, но в этом чувствовалась какая-то непонятная яростность. Огорченный и растерянный Андреас спустился в город. Ему было стыдно. А возвратиться сейчас к матери или пойти к Сафии казалось совсем уж постыдным. Невозможно ему оставаться с женщинами, когда другие мужчины сражаются. Он бесцельно прошел несколько улиц. Затем решительно вошел в собор, опустился на колени перед статуей Богоматери с Младенцем, той самой, и стал тихо молиться. Простыми неканоническими словами он просил Бога о милосердии для людей, об успокоении людской злобы. Для себя он ничего не просил. Бог представлялся ему беспредельным Милосердием, даже не облеченным в человекоподобный облик…

Прошло какое-то время. Осада не была снята, только ужесточилась. Войско Риндфлайша увеличивалось. Гирш Раббани явился в магистрат и сказал, что он знает, каким образом осада может быть снята, а войско Риндфлайша — рассеяно.

В городе уже сделалась прозрачность неба и душ людских. Исчезло деление на «мы» и «другие», на «врагов» и «друзей», на «чужих» и «своих». Исчезло все, что прежде определяло жизнь, делало каждого правым. Теперь не было жесткой правоты, была добрая свободность. И все было готово к тому, чтобы Чудотворец и Безумец стали первыми в городе…

* * *

Ночью Дитер Риндфлайш проснулся. Он лежал на узкой деревянной кровати в келье. Над головой его темнел сводчатый потолок. Луна ярко светила, в келье не было темно. Почему-то он мгновенно сел на постели, будто это так нужно было, чтобы он сейчас проснулся; будто он проснулся специально для того, чтобы что-то важное увидеть или по какому-то важному делу быстро пойти…

И было такое ощущение теперь, когда он проснулся, будто он еще знает, что проснулся для того, чтобы как-то спешить; но вот почему надо спешить, зачем, этого он уже и не помнит…

Он сидел на постели, все его существо было настроено на то, чтобы спешить. Но он не знал, куда и зачем надо спешить. Он сидел нервный и досадующий…

Внезапно в узкое стрельчатое оконце, выходившее в монастырский двор, донеслось ржание. В тишине лунной ночи это ржание вдруг ощутилось Риндфлайшу каким-то странным, глухим, неживым. Он почувствовал страх. Обычно он ничего не боялся. Многие простолюдины суеверны и вечно опасаются козней мертвецов и разного рода темных сил. Дитер не был суеверен. И сейчас собственный внезапный страх показался ему странным. Он соскочил с постели в одних чулках и в нижней рубашке, схватил лежавший тут же на скамье короткий меч и бросился к окну. В зарешеченное оконце виден был в лунном свете красивый вороной конь. Конь стоял посреди двора, непривязанный стоял, но стоял как вкопанный, недвижно. В тот же миг Риндфлайш почувствовал, что в келье, кроме него, вдруг появился еще кто-то. Но этот «кто-то» не был существом из плоти и крови. Этот «кто-то» существовал иначе, нежели существа из плоти и крови. Риндфлайш быстро обернулся, держа меч перед собой клинком вперед. У двери, которая была с вечера заперта, и никто не отпирал ее, ни изнутри, ни снаружи, остановилась женщина в черном. Сначала Риндфлайшу бросилось в глаза то, что она молода, красива, изящна и самоуверенна. Однажды, еще в юности, Дитеру случилось насиловать такую женщину; знатность делала ее спесивой и презирающей его, Дитера. А в его сознании, должно быть, крепко угнездилось чувство, будто он, каким бы он ни был храбрым и сильным, все равно ниже всех этих знатных господ. Он не смог овладеть ею, плоть не возбуждалась, не подымалась. Ему показалось, что лежащая под ним, с непристойно задранным платьем, она все равно готова над ним издеваться… Он быстро заколол ее — охотничьим ножом в горло…

Но женщина, появившаяся сейчас, это была другая женщина. И она не была человек. Но теперь он не боялся.

Он понял, что надо оставаться у окна, не приближаться к ней. Черты ее красивого холеного лица были зыбкими; то улыбались маняще, то плавно как-то, странно плавно, перетекали в череп с оскаленными зубами. Но теперь он не боялся.

Она заговорила. Он не слышал звуков ее голоса, но каким-то странным образом слова ее беззвучные оказывались в его сознании…

— Хотел бы ты Дитер ездить со мной вдвоем, на моем вечном бессмертном вороном коне? — спросила она.

Он не раскрывал рта, но в его сознании произнеслось беззвучное: «Да».

Почему оно так быстро, бездумно возникло, это беззвучное «Да»? Разве он и вправду хотел этого, мчаться с ней вдвоем, на ее коне?

— Это будет адски великолепная ночь, Дитер. Наша с тобой ночь…

«Да» — повторилось в мозгу.

— Я буду твоей, Дитер. Ты будешь богат. Все будут говорить о твоей знатности и ты сам поверишь в свое благородное происхождение. Это будет чудо, но такие чудеса случались и прежде, вознаграждая храбрость и силу воли. Я буду твоей, только выдержи, не поддайся!.. Не поддайся!..

Это последнее «Не поддайся!» прозвучало в его словно бы оцепеневшем сознании каким-то мрачным шипением; каким-то ее, женщины, изнеможением прозвучало.

И тотчас она исчезла, будто и не было ее. И за окном снова раздалось прежнее, глухое ржание. Он быстро повернулся к маленькому окну… Она летела на вороном коне по небу, и яркий свет луны делал ночное небо сумрачно-голубым…

Несколько дней Дитер помнил это ее «Не поддайся!». Он почти уже понимал, чему именно он не должен будет поддаться. Но вдруг забыл напрочь, совершенно забыл… И сейчас будет рассказано, почему стало возможным такое, почему он вдруг забыл и уже не смог вспомнить…

* * *

Осажденный город вдруг преобразился в город волшебный. Сказочная справедливость воцарилась в этом городе.

Гирш Раббани пришел на главную площадь. Собралось много людей. Было уже холодно. Все кутались в меховые плащи и накидки, прятали волосы под теплые платки и шапки. Раббани начал говорить.

Он говорил свободно. Он знал, что то, что сейчас происходит, не изменит его жизнь. Он не имел никаких надежд на перемены. Он уже давно был равнодушен к таким надеждам. Но то, что он мог говорить свободно, и то, что его слушали, доставляло ему удовольствие. Он говорил с удовольствием.

Прямо у ног сапожника стоял потемнелый, уже давний гроб. Еще утром сапожник велел, чтобы раскопали на городском кладбище могилу госпожи Амины, а гроб принесли на площадь.

— Откройте гроб, — приказал он, подозвав взмахом руки двух юношей из толпы.

Они молча подошли и начали сбивать крышку. Чувствовалось, что они пытаются скрыть свой страх.

— Не бойтесь, — сказал Раббани. — Ничего страшного вы не увидите.

Крышку сняли с гроба. Молчаливая толпа колыхнулась поближе. Голос Раббани звучал свободно, легко и был слышен каждому на площади.

— Я говорил вам, что ничего страшного не будет, — сказал Раббани.

В гробу никого не было, пусто, совсем никого. Не так, как бывает, когда тело совсем сгнило, рассыпалось, нет. А было так, будто в этот гроб никогда никого и не клали.

Толпа молчала, уже не было страха; все ждали, что будет дальше.

— Ее здесь нет, — сказал Раббани, — но сейчас я могу приказать ей явиться.

Он не стал размахивать руками, не произнес никаких непонятных колдовских слов или заклинаний. Но вдруг на кровле ближнего дома явилась женщина.

Дом был высок ровно настолько, чтобы все на площади могли ясно видеть ее. Но не сразу все заметили, что она выше обычного человеческого роста. Она даже и не казалась живым человеком, но как бы видением, внезапно уплотнившимся, но все равно легким, и готовым в любое мгновение исчезнуть легко. Она вовсе не выглядела враждебной, казалась погруженной в себя. На ней было длинное просторное складчатое платье, какое-то светлое, коричневатое; глаза у нее были вытянутые, и это странное выражение кормящего животного — коровы, козы; большие круглые зрачки, чуть приоткрытые пышные губы. На голове она носила какой-то странный, плотный, из множества плотно сплетенных, переплетенных локонов парик, спускавшийся до плеч, парик был темно-коричневый.