Томас Уайсман - Царь Голливуда

• Название: Царь Голливуда
• Автор: Томас Уайсман
• Издательство: Профит
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87443-075

Роман, вошедший в данный том, ярко отражает жизнь Голливуда, его страсти, радости и повседневность.

Читателя увлечет потрясающий сюжет и ощущение атмосферы Голливуда.

Для тех, кто любит праздник.

---

В течение последующих недель Стефан Рейли сидел на всех совещаниях у Александра, вникал в стиль руководства студией, ходил на просмотры черновых монтажей и почти готовых лент, ходил с Александром на съемочную площадку, ходил с ним ежедневно в военный магазин на ланч и даже оставался в кабинете, когда Александр говорил по телефону о личных делах. (Александр не хотел, чтобы у Рейли создалось впечатление, что он пытается скрыть какую-то часть своей жизни.) После одного из таких звонков Александр сказал:

— Знаете, в конце концов вы будете знать обо мне больше, чем я сам о себе знаю.

— Для меня загадка, — проронил Рейли, — почему вы так раскрываетесь перед посторонним человеком?

— Я не считаю вас посторонним, — сказал Александр, — я хотел вам рассказать кое о чем, но я не мог этого сделать вначале вашего приезда, потому что тогда это звучало бы так, будто я пытаюсь смягчить ваше критическое отношение ко мне, но сейчас, кажется, пришло время. Когда я был щенком, мой отец однажды взял меня на ланч в Холланд Хауз, и там были вы. Он указал мне на вас, как на журналиста, который разоблачил коррупцию в одном из городских муниципалитетов, и, помню, это произвело на меня огромное впечатление. Я был захвачен картиной, возникшей в моем воображении, что человек средствами слова может бороться с судоустройством, с копами и законодательными учреждениями и… победить! После этого я читал все, что вы написали, и я узнал вас, и прежде чем что-то сделать, я думал, какова будет ваша предполагаемая реакция.

Александр улыбнулся.

— Поэтому мне было больно, когда я прочитал вашу статью обо мне. Возможно, вы были единственным человеком, причинившим мне боль в то время. Потому что я чувствовал, что если я вас потерял, утратил ваше одобрение, то, значит, я в чем-то не прав.

Рейли смотрел сурово и не улыбался. Он сказал:

— Я не желаю, чтобы вы мне это говорили.

— Простите, — сказал Александр. — Может быть, я не должен был этого делать.

— Когда употребляют слово "журнализм", — сказал Рейли, — это значит слишком большое знание об изучаемом объекте либо субъекте.

— Забудьте о том что я сказал, — произнес Александр. — У вас не должно быть угрызений совести из-за ваших нападок на меня. Вспомните, что я выгнал с работы Стаупитца, а это был человек, которым я восхищался. Вы можете выбрать ту часть человека, которая вам нравится, или ту, которая не нравится, но когда наступает время действовать, вы не можете его наполовину выгнать или наполовину напасть на него в печати. Публикация ваших статей — это такое же действие, как увольнение, и я считал, что ваше отношение ко мне более сложное, чем вы можете выразить в журнале. Как ваше одобрение, так и ваше порицание ничего не стоили бы для меня, если бы я почувствовал, что это результат каких-то уловок, основанных на симпатии или антипатии…

Рейли кивнул и ничего не сказал. Александр не мог уже произнести, что он чувствовал.

Во время совещания, когда он подводил итоги, он иногда бросал беглый взгляд на Рейли, чтобы уловить его реакцию, но его глаза всегда были непроницаемы и ничего не выражали. Рейли никогда не рассказывал о себе. Если во время беседы возникала полемика, он мог выразить свое отношение несколькими словами, но если люди с ним не соглашались, то никогда не спорил. Он только улыбался одной из своих вымученных улыбок и переходил на другую тему. Он был так молчалив и ненавязчив большую часть времени и старался, насколько возможно, сделать незаметной свою гигантскую фигуру, царапая свои заметки на клочках бумаги и на использованных конвертах, что Александр временами даже мог забыть о его присутствии.

* * *

Совещание было созвано для обсуждения рукописи, над которой работали трое писателей под руководством Пауля. Как обычно, Рейли сидел в стороне от остальных, на кожаном диванчике. Александр говорил писателям о том, что он считает неправильным в рукописи.

— На основании представленного варианта рукописи, — говорил он, — мы не можем найти визуального эквивалента для словесной игры. Это не смешно, потому что это требует слишком много титров: их так много, что публика не сможет их прочитать.

— Это не фарс, Александр, — сказал Пауль.

— Я знаю. Но мы должны еще воплотить мысль в картинах.

— Вы хотите вернуть нас к языку пещерного человека? — сказал Пауль саркастически. — "Большой-человек-пустой-живот, смотри-хороший-еда-лев, убей-хороший-еда-лев, набей-пустое-брюхо. Хорошо".

— Прекрасно, — сказал Александр, — это как раз то, что делает фильм фильмом, это зрелищно и это возможно сделать. Видите, абстрактную мысль можно передать визуально. Возьмем такой момент из Ветхого Завета. Я не очень хорошо знаю Библию, но этот момент я помню. "И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадают в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них"[52]. Это пример абстрактной мысли, но видите, как ее можно передать в образах. Это то, что может сделать кино. Мои претензии к рукописи таковы: она содержит слишком много абстрактных идей, которые невозможно передать в картинах, и поэтому вам приходится использовать так много титров, чтобы передать существенную информацию.

— Я чувствую, — сказал Пауль гневно, — что вы не стремитесь увеличить даже незначительную интеллигентность нашей публики, предлагая ей прочитать по ходу фильма, идущего полтора часа, всего несколько сотен простых слов…

— Я не знаю наших зрителей, — сказал Александр покладисто, — но я теряю интерес к будущему фильму в течение первых пяти минут.

— Если вы считаете, что надо подыгрывать обывателю, — сказал Пауль сердито, — то с вами бесполезно спорить…

— Ну что вы, Пауль, — ответил Александр, — это мы преодолевали сотню раз. Кинематограф — это не создание какого-то количества иллюстраций к словам и это не театр с диалогами, напечатанными на краях диапозитивов, он должен выражаться или собственным языком или никак. Даже когда мы пользуемся звуком, сюжет должен говорить картинами.

— И это называется прогрессом, не так ли? — сказал Пауль. — Назад, к общению на уровне пещерного человека? — Он фыркнул от отвращения и оттолкнул свое кресло, словно для того, чтобы выйти вон.

— Если мне позволено вмешаться, — послышался голос Стефана Рейли, сидящего в стороне, на диванчике, — как писатель, я не могу не откликнуться, будучи заинтересован в проблемах, о которых вы говорите, — сказал он. — Так что извините меня за вмешательство. Конечно, я симпатизирую точке зрения Пауля Крейснора. Преступно спустя много веков считать, что язык слов, развивавшийся и оттачивавшийся тысячелетиями до такой степени, чтобы быть способным выразить всю массу тончайших оттенков значения слов, можно отвергнуть и заменить языком картинок пещерного человека. Невозможно обсуждать Кьеркегора[53] на языке картинок. Но это значит, что вы обсуждаете не то произведение, которое нужно для фильма. Слова м-ра Сондорфа для меня не лишены смысла. Кинокартины, для того чтобы иметь успех, должны иметь собственный язык.

Этим вечером по дороге домой Александр собирался подвезти Пауля в его квартиру. Какое-то время они ехали молча, потом Александр закрыл стеклянную перегородку, отделявшую их от шофера.

— Простите, если показалось, что я сегодня был очень назидателен, — сказал Александр.

— Мне это было необходимо, — ответил Пауль. — Теперь даже Стефан Рейли на вашей стороне. Возможно, я не разбираюсь в кинематографии и, возможно, я не понимаю писательского мастерства. Наверно, вы должны позволить мне уехать, Александр. Здесь от меня немного пользы.

— Это смешно, Пауль, я очень полагаюсь на вас.

— Чепуха, вы просто мной увлечены. Ничего из того, что я предложил, не было внедрено.

— Я полагаюсь на ваши советы, на ваши суждения и на вашу дружбу, Пауль. Ну что вы, бросьте это, Пауль, вы достаточно часто мне об этом говорили. Вы потеряли уверенность. Просто вы не можете сразу ухватить, что такое кинематография, потому что вы способны мыслить в абстрактных категориях. Мое преимущество перед вами в том, что я никогда не мог абстрактно мыслить. Всегда я мыслил образами.

— Я могу ошибаться, такое случается даже со мной, — чуть иронически сказал Пауль. — Предположим, что через пятьдесят лет кто-то обнаружит, что действительно один из нас отставал на полвека от своего времени. Боже мой! Это же кошмарная мысль!

— Зачем ждать, — сказал Александр, — создание фильмов — это такая вещь, которая не может ждать суда потомков. Вы получите ответ быстро и безошибочно. Мне это нравится. Думаю, и вам тоже понравится, Пауль. Я всегда считал вас оптимистом.