Томас Уайсман - Царь Голливуда

• Название: Царь Голливуда
• Автор: Томас Уайсман
• Издательство: Профит
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-87443-075

Роман, вошедший в данный том, ярко отражает жизнь Голливуда, его страсти, радости и повседневность.

Читателя увлечет потрясающий сюжет и ощущение атмосферы Голливуда.

Для тех, кто любит праздник.

---

Тетрадь Александра содержит все доказательства того, что владельцу тетради на все наплевать. Страницы, на которых он должен был решить алгебраическую задачу, сплошь покрыты странными каракулями, узорами и чернильными кляксами с пририсованными к ним ножками. Торжествующе демонстрируя позорные страницы, чтобы весь класс мог полюбоваться, учитель изрек:

— Вот каким образом Сондор-пфф решает задачи.

Издевательский смех класса единодушен. Повернувшись к Александру, учитель с тяжелым сарказмом вещает:

— Поскольку не все из нас достигли таких успехов, каких достиг ты, возможно, ты поделишься с нами? Объясни нам, Сондор-пфф, что все это значит?

То, как учитель напирает на "пфф", делает звучание имени невероятно комичным и вознаграждается дружным хихиканьем всего остального класса.

— Я жду ответа, Сондор-пфф.

— Это ничего не значит, сэр.

— Тогда почему я нашел всю эту пачкотню в твоей тетради вместо решения задачи?

— Я не разобрался в ней.

— Ты не смог разобраться в задаче. Хорошо. Тогда давай посмотрим, не удастся ли нам отыскать задачку полегче для столь ограниченного интеллекта. Можешь ли ты умножить семь на шесть? Сделай это для нас.

Александр сильно покраснел; цифра "42" мгновенно возникла в его уме, но его смущало то, что это пришло из памяти, а не возникло из суммы неких логических рассуждений. Он попытался сделать вычисление тем способом, которым он пользовался обычно при решении задач, но в своем замешательстве и униженности не мог найти верного хода для того, чтобы умножить семь на шесть.

— Что? Тоже слишком трудно для тебя?

— Я немного спутался… — запинаясь, сказал Александр.

— Это единственное точное утверждение, сделанное тобою за весь день, Сондор-пфф. Ну, а теперь, мальчик, постарайся все-таки сосредоточиться, напряги свои умственные способности, сколь бы незначительны они ни были. Семь перемножить на шесть. Даже семилетний ребенок знает это.

— Будет пятьдесят шесть?

— Нет. — Голос учителя изменился в тоне, и он напустил на себя вид искреннего удивления. — Я крайне, крайне удивлен, Сондор-пфф, тем, что ты не знаешь, как решить простейшую арифметическую задачку. Я всегда думал, что люди того племени, к которому принадлежишь и ты, всегда были в ладах с цифрами. Ни разу не встречал никого из ваших, кто бы оказался совершенно неспособным перемножить семь на шесть. Если кому-нибудь из людей твоего народа было это необходимо для выгоды, он брал и перемножал. Хорошо. Попробую предложить тебе ту же задачу в другом плане. Слушай, семь мальчиков-христиан задолжали тебе по три доллара каждый, а деньги ты им ссудил в рост при условии выплаты 100 %. Когда ты полностью взыскал долги и проценты, сколько всего денег у тебя оказалось? Ну? Только не говори мне, что еврей не найдет ответа на такую задачу! Итак, сколько ты получишь, мальчик?

Класс выжидающе похихикивал в предвкушении неких новых глупостей, готовых сорваться с уст Александра.

— Полагаю, я получу три месяца тюрьмы, сэр, — сказал Александр со всеми видимыми признаками внешнего спокойствия, но с колотящимся неистово сердцем, замирающим от собственного нахальства.

Класс озадаченно молчал.

— Три месяца тюрьмы, мальчик?

— Да. За ростовщичество, сэр. Сто процентов роста — это ростовщичество, а оно наказывается тюремным заключением, сэр.

В это время вышедший из тупика класс частично перешел на сторону Александра, хихиканья явно оказались направлены против учителя, и учитель нахмурился.

— Ты не просто дурак, Сондорпф, ты еще и нахал.

Александр видел, что учитель сильно разозлен, и это утешило его и успокоило; если так легко испортить человеку настроение, значит, не такой уж он грозный собеседник. Александр внезапно и исступленно-радостно почувствовал, как возросла его уверенность в себе, а парализующая застенчивость исчезла; он обнаружил, что получает удовольствие от того, что раньше так мучило, — от устремленных на него со всех сторон глаз; он центр внимания — сердце сильно билось, очень сильно, но не от страха, как раньше. Это возбуждение заставило его сердце так сильно колотиться — трепет вкушаемой победы. Внезапно он почувствовал себя так нормально спокойно, как чувствовал себя только в своих фантазиях; уверенность, ощущение превосходства над этим человечком который до настоящего момента так напыщенно и изуверски орудовал в его мозгу. Теперь он видит его вполне отчетливо, он вдруг впервые смог разглядеть его, и оказалось, что это незначительный и плюгавый человечек, и он, Александр, больше не боится его, он больше не даст себя ему на поругание, не позволит глумиться над собой, не даст себя запугать.

— Сондорпф, ты слышал, что я сказал?

— Что, сэр?

Вновь класс захихикал, пытаясь подавить свои смешки, ибо смех теперь стал наказуем; но как трудно его удержать!

— Я сказал, что ты дурак и нахал вдобавок. Что ты на это ответишь, Сондорпф?

— У меня есть выбор, сэр?

— Не умничай тут, ты, маленький грязный еврей!

Александр взглянул на него холодно.

— Это воистину так, сэр, — сказал он, — я действительно маленький и рожден в еврейской вере, но что касается грязи, я совершенно уверен, сэр, что вы моетесь не чаще, чем я, сэр.

В эту минуту класс затаил дыхание; никто не осмеливался, как обычно, и пошевельнуться из страха перед наказанием, которое не преминет последовать от учителя в будущем. Нижняя губа учителя очень смешно тряслась; Александр смотрел на него совершенно спокойно, почти с жалостью, он спокойно ожидал удара по лицу или жестокого шлепка линейкой по суставам пальцев. Учитель же, казалось, совершенно не владел своим лицом: один угол рта перекосился, съехав к тонкой, костлявой шее, болтавшейся в высоком тугом воротнике; он, казалось, страдает одной из разновидностей мышечных спазмов, действие которой исказило пропорции его лица и искривило черты. Слюна стекала из уголков рта к шее. Его жаркое, влажное дыхание весьма неприятно обдавало Александра: учитель дышал ему прямо в лицо. Лягушачьи глаза его того и гляди выскочат из головы. Но удара, ожидаемого Александром, так и не последовало.

— Я не намерен более тратить классное время на безнадежного идиота, — сказал учитель. — Если ты предпочитаешь оставаться дураком, Сондорпф, не стану отговаривать тебя от избранной тобой стези.

Александр заметил, что его имя некоторое время уже не подвергается глумливому искажению, и потому изо рта учителя перестали лететь неприятные брызги, сопровождавшие ранее акцентированное произношение букв "пфф".

* * *

Он начал предпринимать вылазки в город, не сказавшись матери. Но очень скоро он разочаровался: его путешествия и вполовину не были так заманчивы и фееричны, как в его фантазиях. То же самое в конце концов он обнаружил и по отношению к кинофильмам, но это произошло не сразу, а постепенно. Он пересмотрел массу фильмов, и это, кроме всего прочего, оказалось средством хоть как-то узнать о жизни людей в других слоях общества. Это интересовало Алекса весьма сильно. Ему нравились драмы из жизни светского общества с Френсисом К. Бушманом и Беверли Бейном. Сильное впечатление производили на него приключенческие ленты вроде "Графа Монте-Кристо"[4]. Он видел Роберта 3. Леонарда и Губерта Босуорта в "Кодексе чести". Видел Флоренс Лоуренс в "Кино-девушке" и во многих других фильмах. Если фильм демонстрировался неподалеку или на расстоянии короткой трамвайной поездки от Аллен-стрит и если находился удобный предлог, чтобы отлучиться на час, он шел его смотреть. И всегда, подходя к театру, он чувствовал, что сердце бьется быстрее, а входя в зал — смелел, так как поступал вопреки запрету отца. Но как только он оказывался в темноте и неотразимые образы начинали двигаться и жить на экране, он забывал обо всем на свете и совершенно погружался в историю, происходящую на экране. Он не осознавал в это время настоящего, того, что он сидит в кинозале, на скамье или расшатанном стуле, не замечал других людей вокруг себя, не замечал женщин (а частенько там были и прехорошенькие), он не слышал даже голосов, вслух читающих фильмы. И когда лента подходила к концу, он впадал в какой-то транс, из которого выходил не ранее чем на экране возникала надпись "Конец". После этого, осознав себя и увидев, что он находится в запретном для него месте, он старался незаметно его покинуть. Он становился просто одержим этими вылазками в кино; однажды, когда его мать ушла из дому почти на весь день, Алекс просмотрел четыре разных программы, переходя из одного кинозала в другой.

В самом начале этих тайных походов он получал удовольствие от всего, что видел; постепенно он научился уже даже по названиям угадывать, что такой-то фильм смотреть необязательно, и хотя он продолжал смотреть все фильмы, на какие удавалось попасть, он становился все более критичен и разборчив. Но интересно то, что даже и глупые истории, если они происходили в мире высшего света, продолжали его привлекать. Ему нравилось всматриваться в интерьеры этих прекрасных домов со множеством чинных слуг, неизменно преданных интересам своих господ. Ему нравилось наблюдать за элегантными мужчинами и женщинами, за тем, как непринужденно пользуются они изумительными приборами на огромных банкетах. Он старательно примечал, как джентльмен открывает дверь перед леди, как он подсаживает ее в экипаж, как сопровождает к обеденному столу, как он обольщает ее. Все это были вещи, которые, как он чувствовал, ему необходимо знать.