Николай Аксаков - Психология Эдгара Поэ

• Название: Психология Эдгара Поэ
• Автор: Николай Аксаков
• Жанр: Критика

«„Уясните мне, ради самого неба, методу, – если только вообще в данном случае существует метода, – при посредстве которой вы так чудодейственно постигли и разгадали мою душу?“ – с такими словами обращается одно из действующих лиц рассказа „Убийство в улице Морг“ к главному герою – сыщику-любителю Дюпэну, в котором в известной степени автор наш изображает самого себя. Поводом к такому восклицанию явилось следующее приключение…»

---

Николай Петрович Аксаков Психология Эдгара Поэ

«Уясните мне, ради самого неба, методу, – если только вообще в данном случае существует метода, – при посредстве которой вы так чудодейственно постигли и разгадали мою душу?» – с такими словами обращается одно из действующих лиц рассказа «Убийство в улице Морг» к главному герою – сыщику-любителю Дюпэну, в котором в известной степени автор наш изображает самого себя. Поводом к такому восклицанию явилось следующее приключение.

«Однажды ночью – сообщает рассказчик – шли мы с Дюпэном по одной из довольно грязных улиц около Пале-Ройяля. Оба мы были погружены в свои размышления, и потому неудивительно, что мы в продолжение четверти часа не проронили ни одного слова. Наконец Дюпэн нарушил молчание словами:

– Он слишком мал ростом и больше годится для „Théâtre des Variétés“.

– Да, конечно! – ответил я, совершенно не заметив (так погружен я был в размышления), что Дюпэн только угадывает мою собственную мысль. Спустя минуту я пришел, однако, в себя, и удивление мое не имело пределов.

– Дюпэн! – сказал я серьезно, – это превосходит мое понимание. Я не хочу отрицать того, что я поражен и едва верю собственным своим чувствам. Как можете вы знать, что я думал именно о…?

Здесь я умышленно замолчал, чтобы убедиться, действительно ли он угадал мою мысль.

– О Шантильи, – продолжал он, – для чего же вы остановились? Вы сейчас только думали, что он слишком мал ростом для трагедии.

Именно об этом-то и рассуждал я с самим собою. Шантильи был башмачник из улицы Сен-Дени, помешавшийся на театре и недавно пытавшийся выступить на сцене в роли Ксеркса в трагедии Кребильона к немалому смеху зрителей.

– Торговец плодами навел вас на мысль, что башмачник слишком мал ростом, чтобы исполнять роль Ксеркса et id genus omne.

– Торговец плодами? Что должно это значить? Я не знаю на всем свете ни одного торговца плодами.

– Тот человек, который столкнулся с вами, когда мы вошли в эту улицу четверть часа тому назад.

Теперь только я вспомнил, что какой-то разносчик с большою корзиною яблок на голове, споткнувшись, едва не упал на меня при самом нашем входе в улицу; но я не мог понять, какое же отношение могло все это иметь к Шантильи. Дюпэн, безусловно, чуждый всякого шарлатанства, тотчас же начал выводить меня из недоумения.

– Я объясню вам все это и, чтобы сделать вам это более наглядным, прослежу все ваши мысли с того мгновения, как я нарушил молчание, вплоть до предшествовавшей и положившей начало всему встрече с торговцем. Значительнейшие звенья цепи следовали друг за другом в следующем восходящем порядке: Шантильи, Орион, д-р Никольс, Эпикур, стереотомия, мостовая, торговец плодами.

Мало найдется людей, которые когда-нибудь в жизни своей не забавлялись постепенным прослеживанием ряда мыслей, приведшего их к тем или другим конечным результатам. Такое занятие представляет иногда значительный интерес, и тот, кто предается ему, всегда бывает поражен великим разнообразием отдельных частей этого ряда, в особенности же великим различием между исходом и концом мышления.

Перед тем, как замолчать, мы говорили с вами о лошадях; такова была последняя тема нашего разговора. При повороте в эту улицу нам встретился разносчик, который, споткнувшись, столкнул вас на кучу камня, приготовленного для починки мостовой. Вы поскользнулись, упали на камни, слегка ушиблись, посмотрели на кучу и молчаливо двинулись дальше. Я не обращал на вас особенного внимания, но у меня наблюдения совершаются как-то сами собою.

Вы продолжали смотреть вниз, рассматривая дыры и трещины в мостовой (из чего я заключил, что вы еще думаете о камнях), и таким образом мы пришли в улицу Ламартин, где мостовая состоит для пробы из обтесанных каменных восьмигранников. Здесь лицо ваше слегка просветлело, и губы слегка задвигались, так что я убежден был, что вы про себя скандируете мудреное слово: „стереотомия“, которым называется этот род мостовой. Я знал, что вы не произнесете про себя слово „стереотомия“, не подумав об атомах и об основателе атомистической теории – Эпикуре, а так как при недавней беседе нашей об этой теории я говорил вам о том, как подтверждаются предположения великого грека последними открытиями в области небулярной космогонии, то я ожидал мгновенья, когда вы посмотрите на большое туманное пятно в созвездии Ориона. Мне пришлось ждать недолго: вы действительно посмотрели на Орион, и я получил уверенность, что до сих пор верно следил за ходом ваших мыслей. Но в шутливой статейке о Шантильи, во вчерашнем нумере „Musée“, автор, подшучивая над тем, что Шантильи, надев на себя классический котурн, счел нужным изменить и свое имя, приводит между прочим известный стих римского поэта:

„Perdidit antiquum littes a prima sonum“.

Я говорил вам, что этот стих относится в действительности к Ориону, который прежде назывался Урионом, а потому мне и нетрудно было предположить, что, припомнив мои объяснения, вы не замедлите невольно сопоставить Ориона с Шантильи, в чем я и убедился, когда на лице вашем появилась улыбка, несомненно, вызванная воспоминанием о нравственном ничтожестве бедного башмачника. Я подметил, кроме того, что вся фигура ваша сначала как бы съежилась, умалилась, а потом вы вытянулись во весь рост, так что я понял, что вы думаете о маленьком росте Шантильи. Здесь-то я и прервал вас замечанием, что он гораздо более был бы на своем месте в „Théâtre des Variétés“».

В другом месте того же самого рассказа «Убийство в улице Морг» Дюпэн внутренно переживает, воспроизводит в себе весь ряд психических состояний, которые должны совершиться в душе матроса-владельца орангутанга, хотя и самое существование матроса составляет еще только гипотезу, а между тем, на этом воспроизведении всего психоза основываются все ожидания сыщика, которые и оправдываются потом самым блистательным образом. Еще ярче воспроизводится психологический анализ этот в другом следственном рассказе Эдгара Поэ – в «Похищенном письме». Письмо, разоблачение которого грозит скандалом для одного из высокопоставленных лиц, похищено одним из враждебных ему сановников, который и угрожает сделать из этого письма соответствующее употребление. Необходимо во что бы то ни стало разыскать письмо это в доме сановника, ибо несомненно, что оно находится в его доме. Полиция тайным образом производит внешний обыск всего дома, поднимает каждый вершок паркета, перешаривает всю мебель, перелистывает все книги и все бумаги и, в конце концов, ничего не находит. Тогда решаются обратиться к Дюпэну, который тотчас же и решает, где должно быть письмо, так как производит обыск в душе самого сановника (внутренний обыск – психический анализ) и соображает, куда он должен был его спрятать. Только боязнь обременить читателя слишком длинными выдержками препятствует нам воспроизвести в данном случае целиком в высшей степени любопытные рассуждения Дюпэна относительно обоих помянутых нами случаев.

Вообще, если Эдгар Поэ, как мы это уже видим, и как это и без того известно всякому, обладал значительно развитою фантазиею внешнею, фантазиею образов, то еще большее развитие представляет его внутренняя фантазия – фантазия психоз. В сущности все почти без исключения рассказы его имеют, прежде всего, чисто психологическое значение. Следственные рассказы его («Убийство в улице Морг», «Процесс Марии Рожэ», «Похищенное письмо») представляют для нас анализ души сыщика, который воспроизводит в себе все пережитое душою преступника, угадывает эту душу и через то угадывает ход преступления и приходит к открытию его. В «Золотом жуке» встречаемся мы с процессом внешнего угадывания, научной фантазии, к анализу которой возвращается Поэ и во многих других своих произведениях. В «Мэльстроме» автор наш фантастически ставит одинокого человека в борьбу с разъяренною морскою пучиной, и мы не можем даже определить, что составляет главный предмет его описания: физика моря или психология одинокого ужаса и одинокого отчаяния, испытываемых человеком. То же можно сказать и о рассказе «Манускрипт в бутылке», и о массе других его рассказов. Главный герой его – всегда человек, а главная завязка всегда в душе самого человека. Силою внешней своей фантазии ставит он человека в самые разнообразные, самые порой даже невероятные положения затем только, чтобы анализировать соответствующие состояния его души и художественно воспроизводить их перед нами. О том, как достигает он этого анализа, – мы уже достаточно говорили. Мы встречаем человека во всевозможных жизненных комбинациях, в борьбе со всеми силами и стихиями земного шара; человека, подавленного одиночеством и страдающего от гнета многолюдства толпы; встречаем человека самых разнообразных эпох исторической жизни; человека в состоянии сумасшествия, летаргического сна, магнетизма; встречаем даже человека в посмертном его состоянии… И вся эта творческая фантазия имеет своею целью анализ живой человеческой души. Человек ставится в невозможные, фантастические условия только для того, чтобы ярче выступало и вырисовывалось все то, что проходит слабо и незаметно в его обыденной внутренней жизни. Художественное творчество тоже увеличивает психические явления посредством своего особенного психического микроскопа.