Марина Ахмедова - Другая другая Россия

• Название: Другая другая Россия
• Автор: Марина Ахмедова
• Жанр: Публицистика

Сборник репортажей и интервью известной журналистки Марины Ахмедовой, публиковавшихся в журнале «Русский репортёр».

---

— А вы знаете, что у певицы Кайли Миноуг тоже был рак груди, но ей сделали операцию и протез. Так что теперь ничего не заметно. И она очень популярная женщина.

— А кто она такая, Минога эта? — спрашивает женщина, отнимая платок от лица.

— Да есть такая певица. Конечно, у нее денег больше, чем у вас. Но профессор сказал, что ведет нас только к пациентам, у которых очень, просто очень хорошие прогнозы.

— Что, прямо так и сказал? — женщина прижимает платок к груди и смотрит на профессора.

— Да, прямо так и сказал, — делаю вид, что не слышу, как крякнул профессор, который мне этого не говорил. — У вас все будет хорошо, поэтому больше не плачьте.

— А я теперь все время плачу, состояние у меня такое. А протез мне тоже сделают… Знаете, я ведь на хлебокомбинате в Старой Руссе работаю. Там у нас река есть. И Достоевский у нас последние годы жил… Тут в больнице мне сам профессор операцию делал. Чисто тут и кормят, фрукты дают. Сок перед обедом и кефир на ночь. Я знаю, что вот эта писательница, Дарья Донцова, тоже без груди, по телевизору показывали, и ничего — здоровая.

В палате у Акулины Ивановны чистота и пахнет одеколоном. Но она все равно протирает салфеткой тумбочку, говоря: «Людей уважать надо, раз люди пришли».

— Все-все вам рассказать? — спрашивает она веселым голосом. — Ну так вот, окончила я, значит, педучилище и замуж захотела. Ой, страшно захотела, — смеется.

— И что, как захотели, сразу жених появился?

— Так был он — мы с ним полтора года встречались. Но ни-ни. Ой, ни-ни!

— Чего «ни-ни»?

— А того самого. У нас все, как у людей было — долгое ухаживание. Раньше девушки были целомудренные, а теперь одна распущенность кругом.

— Такой зависимости нет, — занудно вставляет профессор.

— Так вот, пошла я, значит, на завод, на четырех станках шлифовальных работала, штучки вот эти делала, — она показывает на металлические рейки на полу. — Меня в школу в деревню звали, но куда ж я от мужа любимого?.. Сорок четыре года вместе, двое детей.

— А беременностей сколько было? — спрашивает профессор.

— А можно я не скажу, — пугается Акулина Ивановна. — И не из-за этого вовсе…

— Стопроцентно из-за этого, — бубнит профессор. — Потому что дисгормональные…

— Трое нерожденных, — перебивает его Акулина Ивановна, спеша, видимо, поскорее поставить точку в этом вопросе.

— Первые роды после двадцати пяти лет — повышение риска заболеть раком молочной железы, — говорит профессор, и веселая атмосфера испаряется из палаты. — Планировать семью надо до двадцати пяти. Нет, не рано, — поворачивается он ко мне. — Женскую физиологию не обманешь!

— Ну а что было дальше, Акулина Ивановна? — перевожу разговор я.

— А дальше то, что браки, которые с того времени, — они держатся. А почем я знаю? И женились по любви, и любовь не проходила.

— Акулина Ивановна, а почему здесь так пахнет одеколоном? — спрашиваю я, и женщина быстро отводит взгляд.

— Потому и пахнет, что она, как теперь выясняется, два месяца к груди одеколон прикладывала, — снова вступает в разговор неумолимый профессор. — Вы знаете, какая у нее там теперь рана?

— Когда очень больно было, я одеколона на ладошку и… — скороговоркой говорит она, пряча глаза. — Сейчас не пользуюсь: профессор запретил. А рана — я и не гляжу на нее, когда обрабатывают. А что запустила, так пока к врачу пошла, пока анализы…

— Этому заболеванию как минимум пять лет! — перебивает профессор.

— Так я ж не ощущала.

— Не надо меня уговаривать. От начала до появления такого должно пройти время. Вы были у врача в последние два-три года? Не были.

— Так она могла не знать про маммографы! — вступаюсь я за Акулину Ивановну.

— Не знать?! Да мы им все уши прожужжали — меня теперь, наверное, весь город знает! Нам представители благотворительной программы «Вместе против рака груди» на площади маммограф торжественно вручили, мы даже ансамбль народной песни «Сорока» пригласили — петь частушки про грудь. Но ведь живем на авось! Почему?

— Мне уже шестьдесят восемь, — оправдывается Акулина Иванова. — Ну, я и не ждала, когда святая хлестнет…

— Да перестаньте! Мы с вами ровесники! — горячится профессор. — А вам, Акулина Ивановна, еще дочь замуж выдавать и не ждать, когда вот так… — профессор умолкает, подбирая слово, — закукарекает! — неожиданно выдает он.

— А чего теперь — гусем гакать?! — Акулина Ивановна тоже повышает голос. — Гусем гакать уже поздно!

— Не про гусей речь! Три аборта — это нарушение метаболизма! А вам бы не деда своего бояться — запах опухоли одеколоном перебивать, а на обследование вовремя прийти!

— Тут вы правы, — Акулина Ивановна начинает плакать. — Это моя оплошность. Но что делать, бог дал… Ой, этот женский недостаток — глаза всегда на мокром месте. Одним только и живу — дочку замуж выдать, — она быстро вытирает слезы и снова улыбается. — Вот еще, сидеть тут, как дура зареванная!

— Мои женщины не плачут, — сообщает профессор.

— Ваши — это те, кому вы отрезали? — уточняю я.

— Удалил, — поправляет он.

Марина Адреевна работает в своем кабинете. На стене над ее головой фотография Путина. Грустного, с опущенными глазами.

— Алло! — прижимает она телефонную трубку к уху. — Это что за бумага у меня на столе лежит? Ну, идите ко мне, объясняйте. Или мне к вам идти?!

— Главврач должен быть строгим, — она отнимает трубку от уха и обращается ко мне: — А если я не строгая, так меня и не боятся, — снова трубку к уху: — Да-да, ну так вы что, перевести никуда не можете? Занимайтесь! — опять ко мне: — А то распустятся… Что значит «не привезли препарат»?! Что значит «к пятнице»?! А больным мне что давать? Что значит «не нашли»?! Завтра чтоб был! Слышали меня? Завтра!

— Что-то голова болит, — она кладет трубку. — Ох, вот это еще надо доделать, а то с утра они меня опять долбать будут. И опять проверка, очередная.

— Марина Андреевна, почему на вас пишут жалобы?

— Телеги эти? Да потому что последнее слово за мной — я ведь главврач, и все самое плохое, естественно, озвучиваю я. Вот, к примеру, мама одна пришла с сыном, у которого саркома костей таза, метастазы в легких и так далее. Хотела, чтобы мы ему провели химиотерапию и он ушел бы домой. Но мы так не делаем. Химиотерапия — это не мармелад. Это яд. А мальчишке шестнадцать лет. Существуют правила пребывания больного в стационаре. Я закончила ленинградский институт, у меня школа за плечами. И я не хочу из-за сопливых мальчишек…

Потом он где-нибудь умрет от остановки сердца и эта же мама напишет новую телегу: бардак, они меня не предупредили!

— И что будет с этим мальчиком?

— Она собрала деньги, чтобы везти его в Германию.

— Зачем вы дружите с пациентами?

— А вот дружу!

— А на похороны к ним зачем ходите?

— И на похороны хожу! У меня своя… система.

— Но вы дружите с людьми, зная, что они умрут раньше вас.

— Я об этом не думаю. Я делаю все для того, чтобы они жили. А может, я раньше них умру. Шарахнет инфаркт миокарда, и все. У меня сегодня давление, знаете, какое?

— И что вам дает эта дружба?

— А что она мне может дать, кроме того, что мне радостней дать, чем получить? Нет, это выспренно звучит… Смерть всегда переживаю. Всегда. В такой момент хочется уйти работать сантехником, а не врачом. Когда больной умирает на столе, я всегда обвиняю врачей, хотя знаю, что они не виноваты. Но я все равно их прессую, чтоб такого больше не повторялось. Моя энергия и уверенность подпитывают людей, а рак — это такая болезнь: только дай слабину, и он сожрет. Поэтому я говорю, что ничего не случилось. Что организм стареет, а стареть мы начинаем на второй день после рождения. Рак — это хоть и тяжелое заболевание, но вначале оно лечится со стопроцентным излечением. Да, для пациента это шок. По глазам видно. С ними надо разговаривать. Ну поговорите со мной, прошу их, спросите меня, я расскажу, что и как.

— А вот еще хотела спросить про курение…

— Категорически! — кричит Марина Андреевна, не дослушав конца вопрос.

— То есть идея ваша?

— Моя! Мы тратим на лечение больных огромные деньги, и почему мы должны идти на поводу человека, который уже накурил себе рак?! Он не платит за лечение! Он тратит деньги налогоплательщиков! И продолжает накуривать себе новый рак. Я не только врач, я еще отвечаю за правильное распределение финансов. Почему он должен ущемлять мои права как налогоплательщика? Почему он вот так распоряжается моими деньгами?!

— Потому что у него зависимость.

— Зависимость?! Ерунда это на постном масле! Зависимость была до черты, когда он накурил себе рак. Это не кран ему на голову упал. Какая зависимость? Вот весы: на одной чаше курево, на другой — не что-нибудь, а жизнь! Жизнь! Если вы выбираете курево, мы жмем вам руку, и вы идете… курить. А мы вам говорим до свидания.