Виссарион Саянов - Небо и земля

• Название: Небо и земля
• Автор: Виссарион Саянов
• Издательство: Правда
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986
• ISBN: 4702010200-1131

В романе русского советского писателя, лауреата Государственной премии СССР (1949) Виссариона Михайловича Саянова (1903–1959) «Небо и земля» рассказывается о развитии отечественной авиации на протяжении большого периода, который охватывает две мировые войны. На образах главных героев автор показывает столкновение двух миров — представителей народа, взявших, власть в свои руки, и белогвардейцев, последнего оплота царского самодержавия.

---

— О господи! Я ведь и говорю, что многие разбежались!

— А теперь спать пора! Завтра дел у нас — горы. Я только что телеграмму получил: новые летчики приезжают, вагон с частями и моторами придет… На самых ближайших днях и полеты начнутся…

Долго они не могли заснуть в ту ночь. Тентенников ворочался на жестком ложе и, вздыхая, шептал Глебу разные пустые слова насчет попутчиков дней минувших. Глебу хотелось спать, но он не решался оборвать обидчивого приятеля и невпопад поддакивал ему.

— Спорить не стану, — зевая, о чем-то говорил Тентенников, — сам не знаешь, где упадешь…

Эти слова напомнили о давней тревоге: каждый раз, когда начинался новый поход, — а нынче была уже третья война, в которой участвовал Глеб, — он с волнением думал о дне, когда порвется первое звено в цепи, связывающей их троих воедино: неужто кому-нибудь из них суждено погибнуть в бою? Ему почему-то казалось, что больше всего нужно тревожиться о Тентенникове, самом суматошливом и неспокойном из них, и никак не мог отделаться Глеб от вечной заботы о старом приятеле.

На рассвете летчиков разбудили:

— Прибыли со станции грузовики с частями самолетов.

Вскоре появился и новый летчик Здобнов, прикомандированный к отряду. Его Тентенников помнил по двенадцатому году, — он учился на Каче, под Севастополем, был деятельным участником всяческих авиационных съездов и писал иногда статейки о летном деле в кадетской «Речи». Здобнов обрадовался, увидев Тентенникова, и громко сказал:

— До чего же я счастлив, что попал в ваш отряд! О нем толкуют в Москве. Больших дел от вас ожидают.

Здобнов был невысок, сутуловат, с большой лысиной, но черные волосы на висках еще свивались в кольца. Всем обличьем своим он показывал, что жизнь прожита им большая и шумная. Под глазами у него всегда было сине, как у человека, которому редко доводилось хорошо выспаться, и на правой руке носил он два старинных перстня, которыми очень дорожил.

Тентенников, видимо, нравился Здобнову, и под вечер, прогуливаясь с ним по поросшему волчецом и бурьяном полю, новый летчик, отвинтив тоненькую пластинку на перстне, показал углубление, в котором лежало три белых зернышка.

— Яд, — сказал он многозначительно. — Ношу его с собой для того, чтобы в день несчастья не колебаться и сразу лишить себя жизни. Например, если попаду в плен к белогвардейцам… Ведь, если по-теперешнему говорить, я из «бывших»: отец мой директором департамента был. Мне-то, конечно, как дворянину, работающему с большевиками, белые особенно будут мстить…

Тентенников с удивлением поглядел на него: вот уж подлинно человек воли! Он простил Здобнову даже то, что у новоприбывшего летчика фуражка с бархатным околышем и на ней кокарда, как у царских офицеров.

В этот день они о стольком успели поговорить, что назавтра уже прогуливались молча. Тентенников вдруг поймал Здобнова на какой-то мелкой лжи и стал смотреть на него недоверчиво. Но Здобнов уже не отходил от летчика и даже увязался за Тентенниковым, когда тот пошел на вокзал. Там узнал Здобнов историю Кубариной. На вокзале прождали они напрасно несколько часов: с единственного пришедшего в Эмск поезда никто не сошел на деревянный перрон вокзала, и загрустивший Тентенников со своим спутником отправился обратно на аэродром.

— Ну что же, Кузьма, так и собираешься гулять на вокзал и обратно? — спросил Быков в тот день, приехав на мотоцикле из города.

— А разве новости есть?

— И большие, — сказал Быков, протягивая летчикам руку в кожаной перчатке.

— Ты хоть рассказал бы!

— Сейчас некогда.

Ужинали они в покосившемся домике на пригорке, где жили Быков и Лена. Лена легко переносила трудности кочевой жизни и даже самый облик свой изменила: носила гимнастерку, сапоги. Она подстригла волосы, и было в её тоненькой стройной фигурке что-то мальчишеское, озорное, — именно такой помнил её Глеб в последние гимназические годы.

— Все сама делает, — сокрушался Быков, сидя за столом в рубахе с расстегнутым воротом и дописывая последние страницы донесения в Реввоенсовет армии. — Упрямая, право и до того пристрастилась готовить всякие необыкновенные жаркие, что объявила себя новой Еленой Молоховец.

— Это еще кто такая? — удивился Тентенников.

— Автор знаменитой поваренной книги. Так сказать, классик кулинарии…

Тентенников покачал головой, будто не очень поверил, что была на свете такая женщина. Да и полно, нужно ли подобные вещи описывать в книгах? Не лучше ли стряпать попросту, по старинке: и книг не было и ели люди неплохо…

— Ну вот, — сказал Быков, запечатывая конверт, — теперь можно без хвастовства сказать, что отряд наш готов к действиям. Пока ты, Кузьма, разъезжал, мы с Глебом неустанно работали…

Отряд, действительно, был оборудован всем, что только смог найти Быков в уцелевших складах и в ближайших армейских частях. За короткое время эмский аэродром стал обжитым, чистым, и о нем с похвалой говорило армейское начальство. Быков называл свой отряд «домом на колесах» и каждый день ожидал приказа о переезде на новое место. Верстах в семидесяти от Эмска шли бои, и красные части отходили под натиском белой конницы. По утрам приходили газеты — узкие полосы оберточной бумаги со слепой, тусклой печатью, отпечатанные в Воронеже и в Туле, и, просматривая сводки с фронтов, убеждался Быков, что близок час, когда начнутся боевые действия отряда. Отряд его невелик: самолетов мало, и летчиков, кроме самого Быкова, только три человека, но зато двое из них — люди верные. Одного Здобнова не знал прежде Быков, но у новоприбывшего летчика — отличные рекомендации из Москвы, стало быть, и на него можно положиться.

Мотористов Быков привез из Петрограда, со Щетининского завода; наблюдателей набрал там же, из старых солдат, а подсобных рабочих нанял в Эмске. Там же принял на службу и делопроизводителя отряда, тихого сухонького старичка, необычайно деятельного, со странной фамилией Крествоздвиженский-Коркин. Мастеровые работали старательно: с утренней зари до позднего вечера они проводили время и ангарах…

Отряд был подчинен Реввоенсовету армии и находился в распоряжении Николая Григорьева…

* * *

Однажды вечером Григорьев вызвал Быкова.

— На фронте какие новости? — спросил Быков, входя в кабинет члена Реввоенсовета и глядя на огромную старательно подклеенную карту центральной России, висевшую на стене.

— Большие новости и не все хорошие, — тихо ответил Николай.

Он подошел к карте, обвел пальцем линию фронта.

— И главное, плохо, что на иных участках ненадежные люди: то там, то здесь открывается измена, командиры убегают, бросая части на произвол судьбы… В маленьких городках, где стоят наши гарнизоны, ведется кое-где контрреволюционная агитация.

— Как с летчиками у вас?

— До твоего приезда было очень тяжело. Прислали из центра авиационный отряд. Я съездил к ним — и вернулся в самом дурном настроении: люди мне показались ненадежными. Дал телеграмму в отдел комплектования в Москву. Оттуда отвечают, что я — паникер, угрожают привлечь к ответственности. И что же? Не прошло и десяти дней, как весь отряд, во главе с командиром, — три самолета, с огромным трудом собранных на наших заводах руками голодных рабочих, — перелетел к врагу. Есть среди бывших авиаторов офицеров такие, что вступают в Красную Армию, клянутся честно служить Советской власти и при первой же возможности перелетают на сторону белых. Нужно быть особенно бдительным теперь, — ведь каждая машина на счету. Интервенты шлют белогвардейцам лучшие новые самолеты. Приходится драться в небе в неравных условиях — и побеждать! Мы шлем новое коммунистическое пополнение в авиацию, и, конечно, вскоре обстановка улучшится. А как у тебя в отряде?

— Народ хороший, я за них головой поручиться могу. Только один — новенький, по фамилии Здобнов. Его покамест плохо знаю.

Вошел адъютант, принес сводку. Григорьев взял коробку с гвоздиками, молоток, сказал, покачав головой:

— Технически еще у меня плохо оборудовано. Флажков нет. Я гвоздики в карты вколачиваю, перевязываю веревочкой, — вот и получается линия фронта.

После разговора с Григорьевым Быков ни разу не выпускал Здобнова в полет одного. Всегда его сопровождали то Тентенников, то Победоносцев, то сам Быков. Здобнов понимал, что ему еще не доверяют, но ни разу не обиделся, летал смело, отлично бомбил позиции белых, в воздушном бою сбил вражеский самолет.

— Рад вашим успехам, товарищ Здобнов, — сказал Быков через месяц.

Здобнов улыбнулся, крепко пожал руку, рассказал о давних боях, и Быков впервые разрешил отправить его одного в разведку.

В то утро приехали в Эмск отец Быкова и Ваня. Старик снял на окраине города маленький домик с садом, с огородом, с банькой и заявил, что больше никуда отсюда не подастся, так и помрет здесь.