Надежда Лухманова - Васяткино горе

• Название: Васяткино горе
• Автор: Надежда Лухманова
• Жанр: Детская проза

Лухманова, Надежда Александровна (урожденная Байкова) — писательница (1840–1907). Девичья фамилия — Байкова. С 1880 г по 1885 г жила в Тюмени, где вторично вышла замуж за инженера Колмогорова, сына Тюменского капиталиста, участника строительства железной дороги Екатеринбург — Тюмень. Лухманова — фамилия третьего мужа (полковника А. Лухманова).

Напечатано: «Двадцать лет назад», рассказы институтки («Русское Богатство», 1894 и отдельно, СПб., 1895) и «В глухих местах», очерки сибирской жизни (ib., 1895 и отдельно, СПб., 1896, вместе с рассказом «Белокриницкий архимандрит Афанасий») и др. Переделала с французского несколько репертуарных пьес: «Мадам Сан-Жен» (Сарду), «Нож моей жены», «Наполеон I» и др.

---

Надежда Александровна Лухманова Васяткино горе

Жил мальчик Васятка. Родился он в деревне; отец его был мужик, а мать — баба, оба они были люди хорошие, добрые и без памяти любили своего сынишку.

Васятке пошёл восьмой год, росту он был для своих лет невысокого, но в плечах широкий, здоровый, толстый как тумбочка, лицо круглое, глаза серые, волосы длинные, чуть-чуть курчавые, белые и мягкие как лён. Он был здоровый мальчишка, кулачонки сожмёт, так уж и теперь была видна сила, и отец его, крестьянин Степан, бывало, скажет: «Мой Васятка, должно быть, будет кузнец, больно силы в нём много, кулаки крепкие, а кузнецу, понятно, нужна сила в руках, чтобы держать тяжёлый молот, да им колотить по железу».

Васятка был задорный мальчонка, а главное, ему всегда хотелось быть во всём первым; во всех играх, бывало, он из сил выбивается, чтобы только другие сказали про него: «А Васятка-то ловче всех, удалее да и сильнее других». Но он был тоже и добрый мальчик: когда, бывало, мать его Анна несёт тяжёлое ведро с водою или подойник полный молока, Васятка сейчас подбежит.

— Дай, подсоблю, мамка!

И мать ответит:

— Подсоби, подсоби, сыночек!

Мальчик схватится за ручку ведра или подойника и тащит, пыхтит, старается помочь матери. Но больше всего мальчик любил глядеть, как отец чистит ружьё, так и вопьётся глазами и всё расспрашивает, — как оно по частям разбирается, куда заряд кладётся, да как оно палит, а уж если отец пойдёт на охоту, так Васятка даже ударится в слёзы: «Возьми меня с собой! — да и только. — Возьми, помогать буду!»

Вот пришла зима. Ночью выпал первый снег, покрыл улицы как белым ковром, на полях лёг бесконечными белыми скатертями. На еловых ветках, плоских и широких, лежали как бы слои ваты, на берёзах и липах все тонкие веточки покрылись как серебром, и такой везде блеск, такая белизна!

Солнце светит и лучей много, и лучи его красивые, бледные и холодные; на них можно смотреть глазами, потому что зимнее солнышко светит, да не греет.

Вот как-то в праздник у Васятки в избе было очень тепло. Мать, раскрасневшись, возится около большей печи, ворочает ухватом горшки, а из них идёт такой вкусный пар, щи там довариваются, да не просто вода, капуста да соль, а туда положен и жирный кусок мяса, потому что сегодня воскресенье — праздник; можно и полакомиться тем людям, которые всю неделю работают да едят только хлеб, картофель да квас. Васятка, хотя и получал от матери молока, а всё-таки любил в праздники лакомиться пирожком и кусочком говядины. Так и сегодня, — Васятка знал, что к щам мать спечёт из ржаной муки ватрушку вкусную, с творогом — и, чтобы не мешать ей, да и время до обеда чтоб скорее прошло, он ушёл играть на улицу.

На улице так хорошо, лужи подмёрзли и блестели точно зеркало. У Васятки коньков не было, но он и так, на своих подошвах умел кататься; разбежится хорошенько, а потом одну ногу поднимет и на другой быстро пролетит до самого конца гладкой лужи. Валенки у него были тёплые, а подошва так обшмыгалась, что сама стала совсем гладкой; и так Васятке весело — бегает да скользит по лужам.

Вдруг, видит, из-за поворота улицы едут сани, выкрашенные синей краской, запряжены парою хороших рыжих лошадок.

Мальчик знает и сани эти, и лошадей, да знает и Ермолая — старика, с большой седой бородой, который сидит на козлах. Не первый раз он с соседнего почтового двора к ним привозил гостей-охотников.

— Что отец-то дома? — крикнул Ермолай, увидев мальчика.

А Васятка ему в ответ:

— Здорово, дедушка Ермолай! Мамка дома, а отец к сапожнику пошёл, сейчас вернётся.

Мальчуган глядит, а сани остановились у ворот его избы. Приехавшие вышли из саней, а Ермолай, встав с козел, вынул какой-то узкий, длинный ящик, и все вошли в дом.

Изба Васяткина отца, Степана, была исправная и большая, с крыльца вели маленькие сени, а от них по обе стороны по комнате: в правой комнате, в углу, была большая печь, та самая, в которой теперь мать Васятки варила обед; когда в ней открывали железную заслонку, то мальчику даже становилось страшно — такая за ней была большая, чёрная пещера; человек мог бы туда влезть и сидеть на корточках, а когда туда навалят дров да затопят, так мальчик очень любил глядеть, как там огонь ходит, как трещат сухие сучья и дрова, как летят от них во все стороны огненные искры, а потом, как всё уже прогорит, он знал, что мать ухватом отгребёт угли в одну сторону, и такой высокий костёр сделается — огоньки красные, зелёные, синие так и перебегают по углям; на свободном месте она поставит горшки и варит в них обед. В этой комнате, от угла печки и до стены, на толстой верёвке, висела красная занавеска, за нею была тёплая-тёплая коморочка, а в ней стояла большая кровать, на которой спала вся семья. В остальной комнате было просторно и чисто: большой стол, кругом лавки, в правом углу образа, некоторые даже в ризах; перед ними по субботам и воскресеньям на полочке горела лампада; у стены налево стоял большой шкаф, верхняя половина со стёклами, — за ними были видны чашки, стаканы, блюдечки и молочник, а внизу, за закрытыми дверцами, — простая посуда красной глины, деревянные ложки, соль да хлеба краюха, всегда завёрнутая в чистое полотенце.

В этой комнате и жила семья. Анна держала её чисто, и всё у неё было на своём месте, а платье своё, мужнино и Васяткино она прятала в большой сундук и задвигала его под кровать.

Вторая комната, которая шла налево от сеней, называлась «чистая», потому что там, хотя и стояла печь, но в ней не стряпали, а топили её только, чтобы комната не отсырела; там тоже был стол и лавки, но не было ни шкафа, ни занавески, ни кровати; в этой комнате у Степана останавливались зимою охотники; им тогда приносили много сена, покрывали его старым ковром, мать давала свои подушки, и приезжие господа там ночевали. Избу Степана все, кто там останавливался, хвалили за чистоту и простор.

Васятка вошёл за приехавшими гостями, проводил их в чистую комнату и с любопытством остановился у двери. Мальчику было всё интересно: и шубы господ, и их высокие сапоги на меху, и длинный ящик, который тут же раскрыли, а там, в футляре из красного бархата, лежали два ружья.

Васятка видел ружьё своего отца, видал и у других мужиков, да те ружья были не такие, некрасивые, тёмные, а эти все горели серебром, так и блестели.

— Васюк, что зверем у дверей стоишь, ступай сюда, — позвал его один из господ, — у нас для тебя и гостинцы найдутся, конфеты есть; вот подожди, станем чай кушать.

Васятка подошёл и хотел пальцем дотронуться до ружья, но другой господин сказал ему:

— Не трогай, если хочешь быть нашим гостем и пить с нами чай с конфетами; никогда ничего нашего руками не трогай, таков уговор.

Мальчику стало стыдно; он покраснел и застенчиво закрыл правым рукавом рубахи лицо, — и мать, и отец ему сколько раз повторяли: «Смотри, сынок, первое, когда к господам попадёшь, — не трогай ничего руками, за большую невоспитанность они это считают».

А Васятка вот и забыл. Постоял он, закрывшись рукой, помолчал да видит, никто его не бранит и опять выглянул, а господа держат всё ружья в руках, да гладят их белой кожей, да прочищают.

В это время в избу вошёл Степан, отец мальчика. Он снял шапку, помолился в правый угол, где висели образа, потом поздоровался с приезжими и стал накрывать им стол.

Приехавшие господа, верно, проголодались или просто с морозного воздуха, им хотелось горячего, потому что, хотя они и привезли с собой разных закусок, но с удовольствием ели щи, приготовленные Анной, и очень хвалили её ватрушку. Угостили они, как обещали, Васятку чаем с конфетами, а затем, уговорившись со Степаном насчёт завтрашней охоты, велели ему пойти на деревню собирать мальчишек, девчонок да баб, свободных от работы, чтобы завтра устроить охоту на зайцев с загоном.

Они долго толковали, потом отправились гулять, а Степан перешёл в другую половину избы, где Анна, управившись со всеми домашними делами, теперь переодевалась, чтобы тоже идти на улицу погулять.

— Пойдём со мной, Васятка, — позвала она сына, — мальчики уж звали тебя кататься на салазках.

Васятка бросился, было, в угол, где на скамье лежали его тулуп и шапка, да вдруг увидел, что отец, присев на лавке к окну, собирается тоже чистить ружьё. Как ни звала мать Васятку, он не пошёл на двор и остался около отца.

— Тятя, а что такое загон?

— Ну, известно, загонять будут; заяц-то, ведь, не в одной куче живёт, а так, по всему лесу; ну, вот, мальчишки возьмут с собой палки да трещотки, чем у нас воробьёв от ягод пугают, колотушек себе разных понаделают; обойдут одну часть лесу да и ударят во все эти снаряды, кричать начнут: «у-лю-лю-лю!» От этого самого стуку да крику заяц так испугается, ударится бежать в глубь, в чащу леса, а мальчишки-то всё будут подвигаться вперёд, да всё так же шуметь да кричать. Зайцы от них всё бегут, да так их и сгонят на полянку, а тут уж бежать им и некуда: кругом поляны-то стоят охотники с ружьями… Ну, и пиф-паф, пиф-паф, стреляют, а зайцы-то кувыркаются да падают.