Марк Элгарт - Подселенец

• Название: Подселенец
• Автор: Марк Элгарт
• Жанр: Ужасы и Мистика

Это может случиться с каждым из нас. Герои книги живут в том же мире что и мы, ходят по тем же улицам и читают те же газеты. Но однажды с каждым из них случается нечто, чему нет объяснения в повседневной жизни, что-то, словно пришедшее из кошмарных снов.

Таинственное чудовище расправляется с компанией гопников.  Рассказанные ночью в пионерском лагере страшилки оборачиваются кровавой реальностью. Благополучный бизнесмен сталкивается с проявлением истинного Зла, а простой инженер объявляет войну всему свету.  Эти, а так же  многие другие  жуткие истории ждут вас на этих страницах.

Читайте книгу М.Элгарта "Подселенец" и вам станет по-настоящему страшно.  

---

— Ага, — кивнул Костян, ошарашенно глядя на Виталика снизу вверх.

— Ну и хорошо, — согласился тот, — а я пойду пока, пожалуй.

Тощенькая, слегка сутулая спина Виталика исчезла за калиткой бабкиного домишки, а Костян всё не мог прийти с себя от услышанного. И ведь точно, если вспомнить, говорил батя что-то матери про дагестанцев заезжих, когда думал, что Костян уснул, да и мамаша себя как-то странно в последнее время ведёт. Ладно, разберёмся, чай, не дети.

Гордейкина заимка

— И тогда, — тонкий голос Ленки Перепёлкиной опустился до глубин, в двенадцатилетнем возрасте просто даже неприличных, — лесник Гордей решил отомстить неверной жене. Ночью, когда все уснули, пробрался он на конюшню и зарезал самого красивого жеребца. А потом…

Пашка Волохов только хмыкнул, подавившись дымом от своего любимого синего "Союза-Аполлона", — до чего ж складно врёт. Ладно, дослушаем до конца, всё равно время есть: когда ещё Петруха с Катькой накувыркаются?

— Потом, — продолжала Ленка, сделав голос совсем уж жутким до невозможности, — прокрался он в дом, где жена его спала. И, обливаясь слезами, отрубил неверной супружнице голову одним ударом топора. После чего помутнение на него нашло, ум зашёл за разум. Пошёл он на конюшню, коню убитому голову тоже отрезал и в дом вернулся. После чего суровыми портняцкими нитками голову лошадиную к телу жены пришил. Плакал, а пришивал. Такая вот у него вышла Страшная Месть. А потом тело жены-красавицы в торфяное болото выкинул, чтоб не нашёл никто, а голову в огороде закопал. И понял потом, что нет ему жизни без жены любимой, и сам повесился на конюшне, над лошадиным трупом. Весь в крови.

Ленка помолчала для создания эффекта. Пашка тоже молчал, покусывая губы, чтоб не заржать во весь голос.

— Но на этом, — трагическим шёпотом продолжала Ленка, — всё не закончилось. Не успокоилась душа жены Гордеевой, не нашла приюта в болоте чёрном. И сейчас, в ночи тёмные, выходит Гордеева жена из болота, своего мужа-убивца ищет. И если найдёт кого-нибудь, не важно, кого, то тут же зубами острыми в тело его впивается и рвёт на части. А люди на волков думают. Только не волки это, а Гордеева жена. Может, и сейчас она вокруг бродит, ночь-то, сами видите, какая…

"От же ж, блин, — подумал Пашка, — как далеко шагнуло современное поколение!"

Сам-то он тоже всё детство в лагерях, тогда ещё пионерских, провёл. И историю эту про тётку с лошадиной головой слыхал неоднократно. Но чтоб так: с зоофилией и жутким смертоубийством… Нет, и в его детстве мастера на рассказывание страшных историй не переводились. Но тогда никому и в голову бы не пришло, что общий для всех пионерлагерей жупел — тётка с лошадиной головой — это жертва ревнивого мужа-лесника, которому жена изменила с любимым конём. Кошмар. Как говорится, здравствуй, племя молодое, незнакомое…

Не дальше чем пару недель назад наблюдал Пашка в родном областном центре на автовокзале одну любопытную сцену. Бомж какой-то прилёг на лавочку, да и помер. Люди-то поняли не сразу, думали, спит. А когда разобрались, ментов, понятно, вызвали. Те приехали и что наблюдают? На той же лавочке три какие-то соплюхи малолетние лет тринадцати-четырнадцати пристроились, щебечут о чём-то своём девичьем, а бомжовские ноги с лавочки скинули, чтобы не мешали. И нормально.

Блин, Пашка помнил ещё, как во времена его детства, если помрёт кто в доме (без разницы — в частном или пятиэтажке хрущёвской), так перед калиткой или подъездом гробовую крышку ставили с портретом покойника, и одноклассницы дом этот обходили стороной, только шептались, что, дескать, "Мертвяк там лежит". И сами от страха тряслись, и истории всякие жуткие придумывали, только чтобы ближе не подойти. А сейчас? То-то и оно.

Да и что, собственно, осталось-то прежним? Возьмём, к примеру, те же самые пионерлагеря. Были "пионерскими", стали "оздоровительными". Или ещё как-нибудь обозвались. Это те, что выжили, конечно. Чтобы далеко не ходить, просто оглянемся, да? Раньше тут было девять пионерлагерей и три турбазы. Целый город в лесу, если подумать. Сейчас работают четыре лагеря и одна база отдыха. На остальные просто забили все, нерентабельно стало содержать "социальный сектор". Да и те, которые остались, тоже на ладан дышат. Но, спасибо добрым людям, существуют ещё.

Тот же "Дружба", где Пашка сейчас работает, бывший "им. Кагановича". Помнил Пашка, как ещё салагой сюда почти каждое лето ездил: сначала в десятый отряд, потом в восьмой, в третий и первый. Почти каждое лето хоть на одну смену. Тогда тут всё сурово было — галстуки красные, линейки каждое утро и вечер, костры, конкурсы всякие, смотры строя и песни… И ведь не скажешь, что не нравилось: всё лучше, чем в пыльном сером городе всё лето просидеть. Нет, там, конечно, тоже интересно было — друзья-пацаны, дворовые разборки, другие приключения. Но доставало со временем: этого-то добра и осенью-зимой хватало. А компьютеров тогда не было, и по телевизору — две программы: первая и вторая. Если хоть по одному каналу "Электроника" или "Гостью из будущего" покажут — уже праздник, а то больше как-то по новостям и "Сельским часам" разным. Нет, что ни говори, в лагере интересней было, веселее как-то. Опять-таки неплохая закалка перед будущим: когда имеешь опыт "всё время на людях", уже и в армии легче, и в общаге студенческой, и, если кому не повезло, в тюрьме…

С другой стороны, конечно, идеология и прочие заморочки. Но кто и когда, если честно, к этим вещам слишком-то серьёзно относился? Нет, были долбанутые, конечно, кто спорит. Но большинству все эти "политинформации" и прочая лабуда были как-то фиолетовы. Нет, что ни говори, хорошее время было.

Потом уехал Пашка из родного Петрова в областной центр учиться. Это он так думал. На самом-то деле начиная со второго курса он постигал "школу жизни" в непрерывных пьянках и чужих кроватях. Как чувствовал, что дальше-то всё скучнее и жёстче будет. И все государственные изменения и катаклизмы начала девяностых ему были по большому счёту параллельны. Когда госы сдал, протрезвел немного и на малую родину вернулся, то прифигел слегка.

Нет, родной Петров внешне остался почти прежним: те же пяти-девятиэтажки, пыльные липы и клёны, дымящие заводские трубы. Только вот реально дымящих стало гораздо меньше, большинство стояли фаллическими символами просто так, как часть пейзажа. Ну вот не оказался маленький фабричный райцентр готов к резкому переходу на рыночные рельсы, отсюда и закрытие заводов, и безработица всякая.

Люди тоже изменились. Вчерашние работяги ударились в коммерцию и прочий "малый бизнес". Конечно, "челночили", в основном по Польшам-Турциям, или на Лужники за товаром катались. Короче, главным денежным местом в городе, дающим прибыль и рабочие места, стал бывший колхозный, а ныне вещевой рынок. Там жизнь кипела, да. Ларьки круглосуточные опять-таки, под завязку набитые палёной водярой, спиртом "Роял", чупа-чупсами, гандонами и яйцами "Киндер-сюрприз". Это уже потом Пашка узнал, что шоколадно-пластмассовые яйца с игрушками внутри — сезонный во всём мире товар, продаваемый только за неделю до Пасхи. А на следующий после неё день — мусор, ни в хрен никому не упирающийся и ничего не стоящий. Исключая Россию. Тут их покупали в любое время, следуя навязчивым призывам рекламы. И Пашка тоже покупал, кстати. Короче, как всегда, кто-то круто наварился.

Пить стали больше. Причём пили гадость всякую, хуже, чем во времена Райкиного сухого закона. Бабки говорили, что пьёт народ, как перед концом света, что никогда раньше такого не было, но, с другой стороны, когда они другое говорили-то? А вот то, что травиться от водяры самодельной стали больше, — это факт. Но не очень долго это продолжалось, ибо городские авторитеты, люди, сами алкоголя не чурающиеся, очень быстро навели на спиртово-винном рынке порядок. Поступили просто: Лысый, смотрящий за городом от братвы, каждого "бизнесмена", пригонявшего в город партию левой водяры, заставлял продукт лично дегустировать. И вопрос как-то сам собой решился.

В общем, весёлое время было. Пашка-то тогда другими делами занят был — от армии косил. Тут некстати Первая чеченская началась, цинки приходить начали чаще, чем из Афгана в своё время, и складывать сотни где-то на Кавказе за нефтяные разборки больших людей двадцатитрёхлетнему Пашке не улыбалось вообще никак. Но ведь чем хорош маленький городок? А именно тем, что любую проблему можно решить по-соседски. Белый билет встал Пашке всего-то в лимон тогдашних деревянных (копейки за такое дело) и в три вечера в кабаке с военкомом города. То есть хоть эту проблему решили.

Ну а потом уже другая жизнь началась, не студенчески-раздолбайская, а взрослая. Как-то так неожиданно оказалось, что всё его высшее педагогическое образование вещь вообще ненужная и местами даже вредная. Нет, в школе один год Пашка всё же проработал, но за это время настолько устал от "цветов жизни" и окружающего удручающе-тупого учительского контингента, что уже на следующее лето забил конкретно на карьеру Макаренко и устроился на завод. Официально — слесарем в сборочный, реально — по общественной части, конечно, пошёл. Благо язык всегда подвешен хорошо был, и с людьми всегда находил контакт с полпинка. Опять-таки спортивное прошлое. И пошло-понеслось: спартакиады разные, конкурсы, КВНы всякие и прочая лабуда. Директор завода, бывший первый секретарь горкома, в Пашке души не чаял, при встречах непременно здоровался, житьём-бытьём интересовался. Потом, как бы невзначай, попросил собственную речь к очередному собранию акционеров отредактировать, читай: написать. А Пашке трудно, что ли, всё-таки гуманитарий, ёпть.