Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

• Название: Как спасти свою жизнь
• Автор: Эрика Джонг
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-85585-140-0

Российский читатель впервые получает возможность познакомиться с самым известным романом американской писательницы Эрики Джонг. Книги Джонг огромными тиражами расходились на ее родине, переводились на языки многих стран. И по сей день книги Джонг, пришедшие на гребне сексуальной революции, вызывают неоднозначную оценку.

Мужчины и женщины, женщины и мужчины. Им никогда не понять друг друга. Давным-давно, когда мужчины были охотниками и драчунами, их женщины проводили всю жизнь, беспокоясь о детях и умирая от родов, мужчины жаловались, что женщины холодны, безответны, фригидны... Они хотели, чтобы их жены были развратны. Они хотели, чтобы они были дикими. Теперь женщины, наконец, научились быть развратными и дикими — и что же? Мужчины ослабели.

---

Меня отвозят к непревзойденному мошеннику от медицины доктору Хольгеру Каппу (этому алчному австрийцу, который осваивал медицинские премудрости в Бостоне) и делают рентген. Появляется Беннет, продолжая уверять меня, что это растяжение и скоро все пройдет. Вслед за ним появляется снимок, который показывает, что это величественная травма — спиральный перелом голени чуть повыше лодыжки: большая берцовая кость просто разлетелась на куски, образовав нечто, похожее на акулий оскал. По-немецки диагноз звучит угрожающе: Schienbeindrehbruch am distalen Ende (Aufsplitterung in mehrerе Bruchstucke)! Вот что бывает с женщиной, которой приходит в голову крамольная мысль уйти от мужа!

Позже, пританцовывая, появляется доктор Капп собственной персоной; он пытается навязать нам какое-то приспособление для быстрого сращивания кости, специальные костыли и неделю (как минимум) куриного бульона — по ценам бифштекса. По дороге домой всякое может случиться, предупреждает он. Занос на скользкой дороге, пьяные водители, туман. Но Беннет настаивает, чтобы меня отвезли в старый добрый военный госпиталь, где у врачей нет такого странного акцента и они предпочитают лечить переломы обычным путем. В тот же вечер мы уже на пути домой.

Пустынные, в пелене дождя, дороги на Гейдельберг. Самое тоскливое в моей жизни Рождество — а я, уж поверьте, всякое перевидала на своем веку. Райси с Чаком поехали в нашей «букашке», а меня поместили в «Фольксваген-Свербэк», чтобы я могла вытянуться на разложенном сзади надувном матрасе. К тому моменту я почти потеряла сознание от боли и помню только слезливое раскаянье из-за того, что испортила Беннету отпуск, и чувство неловкости — потому что сопливые одноразовые платки приходилось выбрасывать за окно.

Следующий сохранившийся в памяти эпизод — я в военном госпитале, парящая где-то далеко, напичканная демеролем. Кажется, теперь у меня нет причин для беспокойства. В полудреме мне грезится, что я, ловко объезжая препятствия, катаюсь по скользким горам или наоборот, не сворачивая, несусь вниз, прямо по огромным валунам и скалам. И каждый раз, просыпаясь от своих демеролевых грез, я нахожу вокруг себя что-нибудь новенькое. Вот появляется капеллан Гласкок, с зажатыми в руке ксерокопированными материалами последнего инструктивного совещания по воспитательной работе. Он наспех благословляет меня и поспешно удаляется, словно боится, что между нами завяжется теологический спор, в котором он не сможет победить. Тут же болтается заведующий гинекологией Пит Хэтч, который травит, обыгрывающие вагинальный запах, анекдоты. Филис Стейн, президент Клуба жен офицеров-евреев (сокращенно КЖОЕ) желает мне, как это принято в таких случаях, удачи и ставит в известность, что готова присылать мне кошерную пищу, если я этого захочу. Заглядывает даже начальник госпиталя — с рассказом о своих двух переломах, которые он получил в Кицбюэле и Давосе, и начинает убеждать меня в том, что на следующий год нужно планировать новый лыжный сезон. И только мой муж старается не появляться у меня. Его удерживают от посещений злоба и стыд, но пока я принимаю демероль, это не имеет никакого значения для меня.

Весь ужас моего положения открывается мне в полной мере через неделю, когда я становлюсь заложницей гипса и ярости Беннета, запертая в одиночестве в четырех стенах. С гипсом я не могу водить автомобиль, не могу подниматься по лестнице, не могу даже принять ванну. Беннет не разрешает мне спать с ним в одной постели, потому что его, видите ли, «беспокоит» гипс. Он не приходит даже обедать домой, потому что, по его словам, я настолько слезлива и истирична, что угнетающе действую на него. Я постоянно испытываю боль и чувствую себя полной развалиной без болеутоляющих лекарств.

Ощущение увечья вытеснило из моих снов ощущение полета. С угрюмым видом я прыгала по квартире, пытаясь хоть немного прибраться. Я пробовала усесться за работу и побороть в конце концов собственную ворчливость и постоянное ощущение предательства, совершенного по отношению ко мне. В попытке найти себе какое-нибудь занятие, я пила кофе, просматривала почту, газеты и журналы, приходившие нам. Казалось, что вся армия была заражена в тот момент неким вирусом, побуждавшим всех сочинять стихи. Газеты преподносили что-то неудобоваримое, но зато каждый день находилось что-нибудь забавное почитать. Например, «Информационный бюллетень Клуба жен медицинских работников» (ИБКЖМР) напоминал мне:

По жизни мирно проходя,
Себе, пожалуйста, заметьте,
Что незнакомец — это друг,
Которого пока не встретил.

Но где же он, этот друг? И где, кстати, мой муж? Пропал без вести в бою. Вместе с женой другого офицера. А я дома — с перебинтованными ногами, как хорошая китайская жена.

Когда жизнь стала для меня совершенно невыносимой, приехал Майкл Косман. И привез с собой самодельные сигареты с марихуаной, маленькие бутылочки шампанского, охапку цветов, книги, клубнику и бренди. Соседи, наверное, подумали, что у нас с ним роман, потому что его машина простояла под нашими окнами несколько часов подряд. Но мы просто беседовали. И смеялись. Рассказывали друг другу разные истории. Вспоминали польские шутки и Нью-Йорк. Курили марихуану и потягивали бренди. Высмеивали немцев и армейские порядки. Залечивали раны, нанесенные супружеской жизнью.

Когда Майкл не мог приехать, он звонил. Как сумасшедшая, бросалась я к телефону на своей единственной ноге, плюхалась на банкетку, поудобнее устраивала гипс на безобразном журнальном столике армейского образца, и мы часами трепались, успокаивая нервную систему за казенный счет.

Сначала Майкл звонил, чтобы узнать, как у меня дела, и дать мне возможность поплакаться у него на груди. Но постепенно он начал рассказывать мне о себе, о своих проблемах, рассказал о романе местного хиппи и Диди. Он пытался разобраться в причине ее измены, в чем-то оправдывал ее, в чем-то винил себя. Потом он ударился в воспоминания, потчевал меня забавными историями из своей жизни, рассказывал об учительнице музыки миссис Траумстейн и о миссис Глетчер, которая учила его в третьем классе начальной школы. Не забыл он и о своих сексуальных изысканиях в ванных комнатах средней школы № 103, и о студенческих годах в Корнельском университете, вспомнил и о том, как налил однажды шашлычный соус себе на пенис и попросил одну девчонку слизать его языком, и о том, какой у Хэрриет Финклстейн огромный клитор — такого он в жизни своей не видывал, и как мистер Вейнбургер (глава фирмы «Вейнбургер Уиндоу и Шейд») застукал его в постели с Сэлли Вейнбургер; как вели себя разные девчонки (стонали, кричали) в момент оргазма, и как время от времени он представлял себе, что участвует в вечеринке с героями комиксов про Арчи, и как однажды решил простить Диди ее измену, а на следующий день вообразил этот роман во всех подробностях и тогда как следует ей надавал. И так далее.

Я была так благодарна Майклу. Он навещал меня, потому что это было нужно ему; я слушала его, потому что это было нужно мне. Кому-то покажется странным, что наша дружба взросла на такой необычной почве, но это оказалась настоящая дружба. Нога зажила, а Майкл так и остался навсегда моим лучшим другом и советчиком. Через семь месяцев осталось лишь едва заметное утолщение на голени, а мы с Майклом все продолжали наши беседы.

Шесть лет спустя. Лето. Майкл и Диди вот уже четыре года как развелись, а мы с Беннетом, сжав зубы (мои), еще тянем лямку (все потому, что почти не видим друг друга). Бунтарь на ровном месте, Майкл так и не окончил ординатуру и имеет вполне процветающую практику по лечению триппера и назначению противозачаточных пилюль молодежи в районе западных 70-х улиц.

— Чем могу служить? — спрашивает Майкл, усаживая меня на скамейку в своем закопченном садике на заднем дворе, где не стала бы расти даже марихуана.

Повсюду валяются осколки стекла и окурки, но посреди всего этого хлама стоит веселый желтенький стол под большим зонтиком от солнца. Мы пьем водку и закусываем греческими маслинами. Майкл окидывает меня оценивающим взглядом.

— Как жизнь? Купаешься в лучах славы? Тысячу лет тебя не видел!

— Тебе это действительно интересно?

Майкл смотрит на меня сквозь пушистые желтые усы, бороду и янтарного цвета оправу своих авиационных очков. Кажется, он отлично понимает, зачем я пришла.

— Как ты думаешь, кто был у Беннета в Гейдельберге?

Некоторое время он внимательно изучает меня, понимает, что мне все известно, и решительно говорит:

— Пенни. Я думал, ты давно знаешь.

— Беннет сказал мне об этом только на прошлой неделе.

— А чем прошлая неделя отличалась от всех остальных?

— Не знаю. Может быть, его раздражает моя известность и он не нашел лучшего способа мне это показать. А может, он просто хочет меня унизить. И ты знаешь, ему удалось добиться своего. Я просто в отчаянии. И вне себя от злости. Так бы и прибила на месте всех мужчин восточной наружности.