Теодор Гладков - Взрыв в Леонтьевском

• Название: Взрыв в Леонтьевском
• Автор: Теодор Гладков
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-239-00617-2

25 сентября 1919 года группа «анархистов подполья» совершила террористический акт — взорвала бомбу в помещении МК РКП(б) в Леонтьевском переулке в то время, когда там проходило многолюдное собрание. Погибло несколько человек, десятки были ранены. Целью заговорщиков было убийство Ленина, которого по чистой случайности не было в зале.

Приключенческая повесть «Взрыв в Леонтьевском» рассказывает о деятельности МЧК в первый год своего существования, о раскрытии заговора «анархистов подполья» и ликвидации террористической организации анархистов и левых эсеров

---

— Будешь лопать вдосталь, через месяц признаем годным.

Легко сказать — лопать вдосталь! — в Москве девятнадцатого года. На фронте, на Дону и Волге, они хоть не голодали. А тут… Командирского пайка ему и тетке Анне едва-едва хватало, чтобы, как говорится, ноги не протянуть. И то тетка больше притворялась, что ест, все норовила побольше, посытнее кусочек подсунуть любимому племяннику, и вообще единственному родственнику на всем белом свете. Собственной семьей тетка почему-то в свое время не обзавелась. Брат Василий, отец Сергея, погиб на германской, родителей, то есть деда и бабки Верескова, не стало и того раньше, невестки тоже.

Появление племянника, отощавшего до того, что на ходу ветром разворачивало, в крохотной комнатушке, бывший келье, в одном из крыльев Новодевичьего монастыря обрадовало добрейшую тетку до слез. Найти жилье, к тому же временное, в обезлюдевшей Москве большой проблемы не составляло. Но об этом и речи быть не могло.

Утром тетка Анна уходила на службу, или, как говорила она по-старинному, в присутствие, — школьный отдел Хамовнического района. Возвращалась поздно, и целыми днями Сергей был предоставлен сам себе. За эти первые две недели он перечитал все, что только смог найти в комнате. А нашлись кроме учебников кое-какие сытинские однотомные издания и несколько подшивок «Нивы» периода русско-японской войны. В журнале были любопытные фотографии, к тому же извлек из него Сергей массу ненужных, но занятных сведений, например, что известный поп Гапон до Кровавого воскресенья служил священником в Петербургской пересыльной тюрьме…

Вересков точно знал, что друзей и знакомых у него в Москве никого не осталось, в гости ходить было не к кому, да и сил для долгих путешествий у него не хватило бы. Постепенно и потихоньку он, однако, стал выбираться в город, поначалу, правда, ограничивался прогулками по ближайшим окрестностям: Лужникам и вокруг Новодевичьего монастыря. Когда окреп малость, стал ходить подальше: через железнодорожный мост по ту сторону Москвы-реки в Нескучный сад и даже на Воробьевы горы.

Рвался на фронт, конечно, тяжелое положение Красной Армии для него, четыре с лишним года провоевавшего на офицерских и командирских должностях, было очевидным. Но что он мог поделать? Понимал прекрасно, что еще весьма далек от тех физических кондиций, которые позволили бы принести хоть какую-то пользу в войсках.

О ликвидации белогвардейских заговоров и взрыве в Леонтьевском переулке он узнал из газет, а кое-какие детали от тетки Анны. Старая партийка, она знала многих сотрудников и МК, и Моссовета. Событие взволновало его, и он решил вдруг непременно пойти на похороны. В конце концов, от Новодевичьего до Охотного ряда не так уж и далеко. Дойдет не спеша. И он пошел…

В Колонный зал он попал вместе с группой, судя по тужуркам и молоточкам, скрещенным на металлических пуговицах, рабочих железнодорожного депо. Следом за железнодорожниками шло множество женщин и девушек в одинаковых красных сатиновых косынках, с большими, сатиновыми же черно-алыми бантами на груди. Из плаката, что они несли над головами, понял, что это работницы Прохоровской мануфактуры. Одна девушка чем-то выделялась. Сергей разглядел, что под косынкой голова у нее была перебинтована, к тому же по всей левой щеке до самой шеи тянулась грубая ссадина, окрашенная йодом. Глаза девушки были опухшими от слез, хотя сейчас она уже не плакала.

Что-то словно толкнуло Сергея в грудь, он мгновенно догадался: в отличие от подруг эта девушка двадцать пятого сама была в Леонтьевском, когда произошел взрыв. Глаза ее еще хранили отсвет того пламени и ужас пережитого. Выходит, она тоже могла лежать в одном из этих гробов, отливающих тусклой белизной холодного металла.

Вересков многое видел на войне, со многим свыкся, но только не с этим — женщиной перед лицом насильственной смерти. Женщина и война были для него мучительно, невыносимо несовместны. Он видел их убитых, пускай не так часто, как мужчин… Из сообщений знал, что из двенадцати погибших в Леонтьевском четыре женщины. Выходит, их могло быть пятеро. По крайней мере…

На улице девушка с перевязанной головой как-то безучастно, кивком, распрощалась с подругами и направилась в сторону университета. По ее нерешительной походке Сергей понял, что она идет бесцельно, просто куда ноги бредут. Идти на Красную площадь, где должны были состояться похороны, видимо, сил душевных у нее уже не оставалось. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Вересков направился за ней. Он словно боялся оставить незнакомку одну.

Таня Алексашина действительно неотвязно думала о том, что и она могла сейчас лежать в одном из этих жутких жестяных ящиков. Все эти дни она проплакала. Было жалко Аню, и Анфису, и товарища Дениса — под этим партийным псевдонимом рабочая Москва знала Загорского. И других, кого не знала да и видела только мельком, не подозревая, что видит их за считанные минуты до смерти… Как этого веселого моряка с двойной фамилией, например. Неужели она такая трусиха?

Девушка не знала, да и знать еще не могла, что мысли эти и страх не трусость вовсе, а нормальная, естественная реакция человека, тем более молодого, впервые столкнувшегося со смертью…

Еще в зале рядом с девушкой вился какой-то немолодой лысоватый мужчина с огромным траурным бантом в петлице суконной толстовки. При выходе на улицу он, как показалось Верескову, окликнул девушку, но та либо не поняла, что к ней обращаются, то ли просто не расслышала. Некоторое время мужчина нерешительно смотрел ей вслед, потом повернулся и поспешил вместе с основным потоком делегаций на Красную площадь, откуда уже доносилась торжественная медь военных оркестров.

…Таня перешла Тверскую и остановилась бессильно у подъезда 1-го Дома Советов, как теперь называли бывшую гостиницу «Националь». Краем глаза приметила, что сразу же задержался нерешительно и молодой военный, которого, как ей смутно показалось, она вроде бы уже видела то ли возле Дома союзов, то ли в Колонном зале. Выше среднего роста, в длинной кавалерийской шинели, перепоясанной портупеей без оружия. На голове сидела лихо, по-гусарски заломленная фуражка. Обмундирование военного было далеко не с иголочки, но ладно подогнано, даже сапоги начищены до блеска, только шпор не хватало (шпоры у Верескова имелись, только в городе он их никогда не надевал). Таня давно уже не видела в Москве таких начищенных сапог. Словом, военный выглядел не просто подтянутым, но даже щеголеватым, и это вызвало у Тани чувство мгновенной, но отчетливо ощутимой неприязни. Ему бы еще шашку да погоны золотые…

Весь этот внешний шик, однако, плохо вязался с изможденным лицом военного: длинный прямой нос был откровенно заострен, серые глаза казались глубоко запавшими, шея тонковата… Любой фронтовик мгновенно определил бы — человек только недавно покинул госпитальную койку, провел на которой не одну неделю и не по пустяковому поводу. Но Таня в таких делах не разбиралась, она видела только, что человек худой, это раз, ей не нравится, два. И дурацкими своими начищенными сапогами, и тщательно, до бледной синевы выбритыми щеками.

Военный подошел ближе и участливо тронул ее за плечо:

— Извините, вам, кажется, плохо? Я могу чем-нибудь помочь?

Светло-голубые глаза девушки потемнели, губы искривила неприятная гримаса:

— Вы поможете, как же…

Сергей растерялся. Что он сказал такого, отчего такая вспышка?

— Извините, я не хотел вас обидеть, — банальная и беспомощная фраза, но единственная в подобной ситуации.

Мягкая вежливость совсем вывела девушку из себя. Ответила резко, почти грубо:

— «Не хотел»! Может, те, кто бомбу бросили, тоже не хотели?

Сергей вздрогнул, на них уже с подозрением оглядывались прохожие, сегодня их на улицах было заметно больше, чем обычно, люди шли навстречу, от Большой Никитской, с Арбата, из Замоскворечья к Красной площади, и громко прозвучавшее слово «бомба» не могло не привлечь их внимания. Пожав плечами, Вересков с недоумением спросил:

— За что это вы меня так?

Девушка ответила, словно отрезала:

— Потому что вы из офицерьев!

К удивлению Тани, военный не обиделся, наоборот, губы его под щеточкой аккуратно подстриженных рыжеватых усов раздвинулись в застенчивой улыбке:

— Ну какой же я офицер… Я командир. Командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Еще и раненый…

Верескову уже все было ясно. На фронте он забыл, что человек в форме и с выправкой кадрового офицера (он кадровым не был, но внешне от таковых не отличался) может вызвать у рабочих если не подозрение, то недоверие. Не все же знают, что в РККА честно служат тысячи офицеров и даже генералов старой русской армии. Сергей не обиделся, вспомнил вовремя, что только что в столице арестованы за участие в заговоре «Штаба Добровольческой армии Московского района» сотни белогвардейцев. Так что девушка, пожалуй, права, что отнеслась к его искреннему порыву помочь без особого энтузиазма. Наоборот…