Герман Кох - Ужин

• Название: Ужин
• Автор: Герман Кох
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-06469-0

Роман популярного голландского писателя и журналиста Хермана Коха в 2009 году удостоился в Нидерландах «Читательской премии». С тех пор он был переведен на два с лишним десятка языков и принес автору мировую известность: на сегодняшний день продано свыше миллиона экземпляров книги.

Сюжет ее, поначалу кажущийся незатейливым, заключен в жесткие временные рамки: это всего лишь один вечер в фешенебельном ресторане. Два брата с женами пришли туда поужинать и кое-что обсудить. Паул Ломан — бывший учитель истории, его брат Серж — будущий премьер-министр, у обоих дети-подростки. Начавшаяся банальная застольная беседа постепенно перерастает в драму, и на поверхность одна за другой проступают ужасные семейные тайны. С каждой новой переменой блюд напряжение только нарастает…

---

Я вспомнил «Соломенных псов» и «Избавление» — фильмы, которые неизменно ассоциируются у меня с деревенской жизнью. Здесь же, в Дордони, на холме, где мой брат с женой устроили для себя «французский рай», кадры из этих лент всплывали в сознании особенно ярко. В «Соломенных псах» местные жители сначала мелко пакостничают, а потом переходят к страшной мести приезжим, полагающим, что обрели покой в симпатичном домике в шотландской деревушке. В «Избавлении» сельские ребята из Джорджии портят четверым городским приятелям идиллическую прогулку по реке, не останавливаясь перед изнасилованиями и убийствами.

Прежде чем обратиться, актриса оглядела меня с ног до головы. «Ваша жена сказала мне, что вы нас завтра покидаете». Ее голос звучал фальшиво и слащаво, подобно заменителю сахара в низкокалорийной кока-коле или конфете для диабетиков, от которой, по утверждению на фантике, невозможно поправиться. Я перевел взгляд на Клэр, внимательно изучающую звездное небо над головой. «Да еще и ради Испании».

Я вспомнил одну из своих любимых сцен из «Соломенных псов». Как бы зазвучал этот фальшивый голос, если бы ее обладательницу затащили в сарай двое пьяных французских работяг? Пьяных в стельку, которым что женщина, что развалины дома — все одно. Помнила бы она еще свою роль в тот момент, когда рабочие задали бы этой руине капремонт? Вернулся бы к ней ее голос, начни они обдирать ее по частям?

Вдруг в другом конце сада, не в темном углу у кустов, где хореограф лапал одного из писателей, а ближе к дому, возле тропинки, ведущей к проселочной дороге, поднялся шум.

Их было человек пять. Французы, это я определил сразу, хотя и не скажу наверняка, по каким признакам: скорее всего, по одежде, в которой было что-то деревенское, но не квазинебрежное и неряшливое, как у голландцев, играющих здесь во Францию. У одного из мужчин за плечом висело охотничье ружье.

Может, дети действительно попросили разрешения слинять с вечеринки, чтобы прошвырнуться по деревне, как продолжал утверждать на следующее утро Мишел. Во всяком случае, в последние несколько часов они не попадались мне на глаза. Дочь Сержа Валери почти весь вечер провела у телевизора на кухне, после чего пришла пожелать нам спокойной ночи и поцеловала в обе щеки своего дядю Паула.

И вот Мишел с поникшей головой оказался зажат между двумя французами; черные волосы, отпущенные им в это лето до плеч, закрывали лицо; один из французов схватил его за предплечье. Сына Сержа, Рика, тоже держали, хоть и не так крепко, словно он уже не представлял опасности.

Вообще-то удерживать приходилось в основном Бо, усыновленного мальчугана из Буркина-Фасо, благодаря программе поддержки школы с гофрированной крышей и стараниям его новых родителей оказавшегося — с промежуточной остановкой в Голландии — среди голландцев в Дордони. Он вырывался и лягался, пока двое других французов не заломили ему руки за спину и наконец не повалили на землю, лицом в траву на лужайке моего брата.

«Месье, месье! — послышался голос Сержа, размашистым шагом приближавшегося к группе мужчин. Он уже прилично принял на грудь, и ровная походка явно давалась ему с трудом. — Месье! Что происходит?»

13

К тому времени, когда я вернулся из туалета, горячее еще не подали. Зато на столе красовалась новая бутылка вина.

Антураж туалета тоже был тщательно продуман: по-видимому, тут задались вопросом об истинном смысле слова «ватерклозет». Потому что всюду журчала вода, не только в стальном подвесном писсуаре во всю стену, но и по обрамленным в гранитные рамы зеркалам в человеческий рост. Все это по идее должно было вписываться в некую концепцию, вместе с черными фартуками официанток, их тугими хвостами, лампочкой ар-деко над пюпитром, экологически чистым мясом и полосатым костюмом метрдотеля, суть которой, правда, не очень понятна. Так бывает с некоторыми дизайнерскими очками, ничего не добавляющими к личности их владельца, но привлекающими внимание исключительно к себе: мы — очки, не смейте об этом забывать!

Вообще-то особой нужды у меня не было, просто хотелось на какое-то время отлучиться из-за стола, скрыться от этого пустословия про кино и отпуск, но стоило мне пристроиться около нержавеющего писсуара с журчащей водой под аккомпанемент тихой фортепьянной музыки, как я тут же почувствовал сильный позыв.

В тот же миг я услышал, как дверь отворилась и в уборную кто-то вошел. Я не из тех, у кого в присутствии посторонних вдруг пропадает всякое желание мочиться, однако у меня этот процесс ощутимо затормаживается. Я проклинал себя, что стоял перед открытым писсуаром, а не в закрытой кабине с унитазом.

Посетитель откашлялся и принялся напевать мелодию, в которой секундой позже я узнал песню «Killing me softly».

«Killing me softly with his song…»… черт побери… как же зовут исполнительницу?.. Ага, вспомнил — Роберта Флэк! Я молил Бога, чтобы посетитель занял отдельную кабинку, но краем глаза заметил, что он примостился перед стеной в метре от меня. И тут же до меня донесся ясный и чистый звук мощной струи, льющейся на журчащую по стене писсуара воду.

То была струя чрезвычайно уверенная, струя, свидетельствующая о несокрушимом здоровье ее обладателя, который в детстве, скорее всего, побеждал в соревнованиях на дальность, достреливая аж до другой стороны канавы.

Я повернулся — это был бородач, сидевший за соседним столиком со своей чересчур молодой спутницей. В тот же самый момент бородач посмотрел на меня. Мы кивнули друг другу, как полагается, если стоишь перед писсуаром в метре друг от друга. Губы бородача скривились в усмешке. Торжествующей усмешке, подумал я, типичной для человека с мощной струей, усмешке превосходства над людьми, испытывающими затруднения, справляя малую нужду.

Ведь мощная струя всегда считалась признаком мужественности, не так ли? Дающей преимущественное право при выборе женщины? И наоборот, вялое капанье указывает на то, что там внизу что-то явно засорилось. В самом деле, не оказалось бы само продолжение человеческого рода под угрозой, если бы женщины не руководствовались в своем выборе здоровым плеском мощной струи?

В писсуаре не было перегородок, мне стоило лишь опустить глаза, чтобы увидеть пенис бородача. Судя по струе, я представлял себе большой, бесстыжий, толстый член с выступающими голубыми венами на темно-серой грубой коже, член, владелец которого мог впасть в искушение провести отпуск в кемпинге для нудистов или, по крайней мере, приобрести самую откровенную модель узких плавок из тончайшего материала.

Из-за стола я вышел просто потому, что больше не выдержал. Поговорив про отпуск в Дордони, мы перешли к теме расизма. Клэр поддержала мою точку зрения — что камуфлирование и замалчивание расизма лишь усугубляет проблему, а не способствует ее разрешению. Даже не взглянув на меня, моя жена поспешила на выручку:

— Я думаю, Паул имеет в виду…

Так она начала — с изложения того, что, по ее мнению, я намеревался сказать. В устах кого-то другого это, возможно, прозвучало бы унизительно, или покровительственно, или снисходительно, как будто я сам не в состоянии облечь свои убеждения в понятную собеседникам форму. Но в устах Клэр фраза «Я думаю, Паул имеет в виду…» означала лишь то, что она начала терять терпение от скудоумия наших сотрапезников и их неспособности воспринять столь ясно и доходчиво изложенные ее мужем факты.

В очередной раз речь зашла о кино. Клэр сочла картину «Угадай, кто придет к обеду?» самым расистским фильмом из всех ею виденных. Сюжет фильма хорошо известен. Дочь состоятельной белой пары (Спенсер Трэйси и Кэтрин Хепберн) приводит в родительский дом своего нового возлюбленного. К ужасу родителей, жених (Сидни Пуатье) оказывается чернокожим. Во время обеда постепенно выясняется, что чернокожий жених — не просто негр, а интеллектуал, преподающий в университете и в духовном плане превосходящий белых родителей невесты, заурядных буржуа с массой расистских предрассудков.

— Вот в этих-то предрассудках и зарыта собака, — сказала Клэр. — Ведь родители невесты знают о неграх лишь понаслышке, из передач по телевидению; все они в их представлении — тунеядцы, попрошайки и преступники. К счастью для них, будущий зять — «адаптированный» негр, он носит костюм-тройку, прямо как белый. Чтобы как нельзя больше походить на белых.

Серж смотрел на мою жену во время ее монолога с выражением заинтересованного слушателя, однако по его позе можно было догадаться, что ему нелегко внимать женщине, не попадающей ни под одну из четких категорий: «грандиозные сиськи», «аппетитная попочка» или «завтрак в постель».

— Лишь гораздо позднее в кино стали фигурировать неадаптированные негры, — продолжала Клэр. — Негры в бейсбольных кепках и фанфаронских автомобилях, жестокие негры из бедных районов. Но зато настоящие. Во всяком случае, не тусклая копия белых.