Лев Квин - Горький дым костров

• Название: Горький дым костров
• Автор: Лев Квин
• Издательство: Алтайское книжное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1978

---

Поразмыслив, я решил ехать. Только не сразу в Ригу. Сначала посетить Ленинград, где живут командиры и боевые товарищи героев повести.

Так состоялось наше знакомство с Михаилом Ивановичем Климентьевым, Андреем Дмитриевичем Проценко, Александром Сергеевичем Яковлевым… Так узнал я многие неизвестные ранее подробности боевых операций, в. которых участвовали Ассельборн и Фризен.

Первое время, как водится в таких случаях, товарищи ко мне присматривались, отвечали немногословно и не особенно охотно. Но затем мы разговорились. Первоначальный ледок настороженности растопился настолько, что я рискнул:

— Можно задать щекотливый вопрос?.. Вот появились в отряде Ассельборн, Фризен, другие товарищи, по национальности немцы. Как отнеслись к этому партизаны? Не было ли недоверия по отношению к ним?

К моему удивлению, Андрей Дмитриевич Проценко вдруг взял да и весело рассмеялся:

— Вы так многозначительно начали, что я уж и не знал, какого ждать подвоха!.. Да не думали мы совершенно об их национальности! И нисколько она нас не интересовала. Это в регулярной армии: вот фронт, по эту сторону — мы, по ту сторону — немцы. Здесь друзья, там враги — и отсюда соответствующий психологический настрой. А у партизан было совсем по-другому: кругом фронт, кругом враги, кругом друзья. Русский — а на полицейской службе у оккупантов. Немецкий офицер — а снабжает нас оперативной информацией. Латыш — айзсарг, каратель и сволочь. И латыш — друг, который сражался с тобой бок о бок. Более того: русский, на полицейской службе — и все-таки свой. Пленный командир Красной Армии, из лагеря бежал к нам в отряд — и предатель… Видите, какая путаница? Нет, вопрос о национальной принадлежности нас, партизаны, не интересовал совершенно. Другое дело, какой человек: стоящий или чепуховый? Вот что важно было узнать. И это, как правило, выяснялось на первом же серьезном задании.

…В Риге мне упрямо не везло с первого и до последнего дня. Товарищи из отряда Антона Поча как будто сговорились: никого нет на месте.

Звоню на квартиру Бурбо. Отвечают:

— Он в больнице. Звоню Кадаковскому:

— Пригласите, пожалуйста, Игната Игнатьевича.

— Нет дома.

— А когда будет?

— Не скоро. Он на курорте.

Звоню третьему. Вроде все хорошо. И на месте он. И здоров. И встретиться может со мной хоть сейчас. Одна беда: в отряде Поча он был лишь до появления «ленинградцев». А потом перевели совсем в другую партизанскую часть.

А то и еще хуже.

— Умер, — после короткой паузы говорят по телефону и кладут трубку.

Ведь времени прошло с тех пор вон сколько! А люди, пусть даже и бывшие партизаны, не вечны.

Решаю: раз уж так получается, нечего мне больше в Риге зря время терять. Поеду к Лубанскому озеру. Вряд ли кого там встречу из тех, кто мне нужен. Зато еще раз на озеро взгляну, пройдусь по пустынным, унылым, коричнево-серым, но чем-то щемяще привлекательным местам.

И там, на дальнем хуторе возле озера, встречаю — представьте себе! — «партизанскую сестру». Да, да, ту самую, с тремя малолетними детьми. Только теперь она уже не «партизанская сестра», а скорее «партизанская бабушка». И дети давно уже оперились, выросли и разлетелись из родимого, но очень уж одинокого гнезда среди болотных камышей.

Звать «партизанскую бабушку» Мартой Реблис. Поводила она меня по партизанским местам.

— Вот здесь их штаб был, русских партизан… Теперь тут посуше, а тогда под ногами — чмок-чмок…

Объясняться нелегко. Марта Реблис не знает толком ни русского, ни тем более немецкого. Говорит только на латгальском диалекте латышского языка, который я понимаю с трудом. Ей меня понять проще — я знаю литературный латышский.

— Как вы с ними объяснялись, матушка Реблис?

— А чего там долго объясняться? Записку сунут, так я и без всяких объяснений знаю, куда ее деть. Раненого приволокут, тоже без долгах речей все ясно. На крайний случай, звали в помощь нашего, латыша. Я уж не помню теперь, как его имя было. То ли Криш, то ли не Криш…

Эта простая малограмотная крестьянка ловко водила за нос и своих местных фашистских начальников, и гитлеровских «сверхчеловеков» из рейха. Не раз являлись они к ней на хутор:

— Чужие люди приходили?

— А как же! Вот вчера.

— Да? — оживлялись те. — Откуда? Как выглядели?

— А вот точно так же, как вы. Только таких цацок, — она указывала на витые из металлической нити квадратики в петлицах, — таких цацок, как эти, побольше.

— Тьфу, дура! — плевались те с досадой. Или остановит ее патруль, когда она возвращается из прибрежных зарослей:

— Э, баба, покажи бидон!

Она протягивает бидон, до краев наполненный молоком. Солдаты довольно улыбаются:

— Лаби, лаби!

Не встречалась, значит, эта латышка с «бандитами», не поила их молоком.

А простодушная с виду Марта, хорошо изучив повадки карателей, специально надаивала полный бидон молока, когда уходила с хутора на условленную встречу с партизанами. Обеспечивала, так сказать, себе алиби.

К сожалению. Марта Реблис никого из партизан по фамилии вспомнить не смогла. Да и не знала она, скорее всего, никаких фамилий. Только имена: Ваня, Жора, Саша…

Из города Даугавпилса, где прошла моя комсомольская юность, где я прожил бурные последние предвоенные годы, снова названиваю в Ригу:

— Не вернулся с курорта товарищ Кадаковский?

— Нет. И не скоро еще вернется. Недели через две звоните, не раньше.

Ну, все пропало! Через день мне уезжать на Алтай. «Что такое не везет и как с ним бороться?»…

Без тени надежды, совершенно машинально спрашиваю:

— Скажите, пожалуйста, где он отдыхает? Как будто мне теперь не все равно: на Кавказе или в Крыму?

И вдруг слышу в ответ:

— В санатории «Межциемс».

А это совсем рядом, у меня под боком! Ровно в шести километрах от Даугавпилса.

Вот как в жизни бывает! А критики иногда ставят мне в упрек приверженность к острым сюжетным поворотам…

В тот же день договариваюсь по телефону о встрече.

И вот я уже в палате санатория, где проводит свой отдых Игнат Игнатьевич Кадаковский, бывший комиссар партизанского отряда Антона Поча.

Представляюсь, Крупный грузноватый мужчина, внимательно вглядываясь, предлагает сесть, усаживается сам. Писатель с Алтая? Причем говорит по-латышски?.. Он явно озадачен.

— Не встречался ли вам на партизанских стежках-дорожках товарищ с не совсем обычной фамилией — Ассельборн?

— Михаил Иванович? А как же!

Улыбка поразительно преображает лицо моего собеседника. Оно сразу становится намного моложе, в уголки глаз сбегается множество добродушных морщинок, а небольшие голубые глаза лучатся совсем по-детски. Если верно, что лицо — зеркало души, то в этом зеркале отражаются прежде всего большая сердечность и доброта. Трудно представить себе человека с такой улыбкой строчащим из автомата по живой цели. А между тем Игнат Игнатьевич Кадаковский — заслуженный партизан, имеет много наград за храбрость, проявленную в боях.

Теперь мы быстро находим общий язык, и он начинает с увлечением рассказывать.

Ассельборн! Такой человек не может не запомниться. Эта удивительная выдержка, это непоколебимое спокойствие… Людей, подобных Ассельборну, встречаешь не часто.

— Вы, наверное, знаете, что он погиб?

— Конечно. И жалею о нем, пожалуй, больше, чем о ком бы то ни было. Хотя, как вы сами понимаете, смертей пришлось повидать немало. Особенно в те июньские дни… — он мрачнеет. Выгоревшие кустистые брови сдвигаются на переносице.

— Вот как раз те июньские дни, как вы их назвали, меня больше всего и интересуют. Не могли бы вы о них рассказать подробнее?

Игнат Игнатьевич долго и сосредоточенно молчит. Явно вспоминает. Потом начинает говорить. Сухо, сжато, одни только факты. Однако по мере того, как он углубляется в рассказ, природное чувство юмора, проявляясь незаметно для него самого, словно подсвечивает скрытым мягким светом трагические события начала июня 1944 года, и они делаются от этого ощутимее, объемнее, выпуклее.

— Мы стали замечать концентрацию фашистов еще в конце мая. Поинтересовались через своих людей. Выяснилось, что это части линейной гитлеровской дивизии, крепко потрепанной в боях на фронте и снятой с передовой линии. Для маскировки фашисты распускали слухи, что не сегодня-завтра уйдут в Белоруссию на формирование и пополнение. Но это было рассчитано на простаков. Если только кратковременный отдых в пути, то почему сюда же стягиваются полицейские роты из Литвы и Эстонии, а также местные каратели?

Случайность?

Нет, только новичок мог бы поверить в такую случайность. А у нас уже был порядочный опыт. Но все-таки решили не уходить. Почему? Тут ряд причин.

Во-первых, мы уже полностью освоили Рускуловский лес, свободно ориентировались там с закрытыми глазами. Антон Поч был непревзойденным мастером обороны. Кругом мины наставлены всяких типов, всевозможные хитроумные ловушки и обманные приспособления. Вокруг двух-трех мин затяжного действия такое разведем — ну целое тебе непреодолимое минное поле! Нитки, нитки, нитки… А то и вовсе одни нитки, без всяких мин. Но фашистам и этого часто было достаточно. Увидят нитки — и сразу надпись на дощечке: «Ахтунг, минен!» А туда, где такая дощечка прибита, ни один не сунется.