Дорота Масловская - Польско-русская война под бело-красным флагом

• Название: Польско-русская война под бело-красным флагом
• Автор: Дорота Масловская
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Контркультура
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-289-6

Польско-русская война — это сюрреалистическая аллегория упертого национального самосознания, ехиднейшая карикатура на всякую ксенофобию. Во всем виноваты русские, поэтому коренная польская раса ведет с ними войну. Мир героев Масловской напоминает наркотические глюки. В этом мире нет никаких ценностей, есть только бесчисленные идеологии и пустота пресыщения.

Внимание! Нецензурная лексика!

---

— Она елозит задом по ковру, — отвечаю я мрачно из собственного опыта. Сам я тоже владелец собаки.

А она мне на это с возмущением: не только! Этих симптомов просто куча. Боль в заднем проходе, облысение, рвота, сухой нос. Ненавижу убийц животных! Когда я смотрю телепередачи о том, как у нас в Польше и во всем мире обходятся с животными, мне хочется умереть. Один раз я уже хотела умереть. Я тогда уничтожила все письма от Роберта. Все. Это была настоящая попытка самоубийства. Хотя и неудачная. Я много говорю. Я хочу рассказать тебе все, я это поняла. Потому что жизнь так коротка, Сильный. А если бы меня тогда не вырвало всеми панадолами мира, когда я уже вот-вот должна была умереть, она была бы еще короче, чем сейчас. На полгода. Потому что с тех пор прошло уже полгода. Дегенерация. Деморализация. Об этом я пишу в своих художественных произведениях. Мир прогнил до мозга костей, и я хочу умереть. Но не сейчас. Знаешь, как я хочу умереть — прыгнуть с крыши с криком: пиздец. Я хочу умереть под колесами мчащегося поезда. Он мчится, а я поперек рельсов, он гудит, а я лежу, он через меня переехал, а я лежу, реакции — ноль по фазе. А потом фотографии в газетах. Все просят прощения, все себя винят, а Роберт виноват больше всех, это он меня довел до такого отчаяния, до такой деградации, это он уничтожил меня как человека и как женщину. Некрологи, эпитафии, прощальные речи. Сильный, а теперь главный вопрос этого вечера: ты готов умереть вместе со мной? Среди руин, пожарищ и развалин. Которые будут окружать нас как пейзаж уничтожения. И по этим руинам ползет Дьявол. Он ползет по всему, что встретит на своем пути, по нашим трупам тоже. Земля разверзнется в лицо небытию. Конец. Полное декадентство, полный модернизм. Змеи, открытые лона женщин. Нет, не отвечай, я не хочу знать, что ты ответишь. Лучше мечтать и обманываться, что когда-нибудь это сбудется. Не знаю когда. Сейчас или потом. Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты меня не слушаешь. Когда мы вот так идем. И ничего не отвечаешь. Молчишь.

Анжела была девственницей. Как потом оказалось. Когда она уже запачкала диван моих родителей. Магде я бы никогда такой антисемейной профанации не позволил. Другое дело, что таких проблем с ней ни раньше, ни позже не случалось. Но с Анжелой это было уже потом. А сначала было еще много разного. Я только упомяну тот факт, что Анжела не высылала никаких сигналов, что она целка. Абсолютно. Она только подчеркивала, что вместе с Робертом утратила все, что у нее было, поэтому, хотя она еще и малолетка, я думал, что все эти физиологические заморочки она тоже вместе с ним потеряла. Но оказалось, что этот кровавый бал Роберт Шторм оставил на мою долю, за что я до конца жизни буду проклинать его имя и фамилию. Но об этом потом.

Сначала было так. Она парит бабку в красных кедах практически без остановки. Гонит как заводная, только еще хуже. Если б я мог, если б это лежало в сфере моих возможностей, я бы вытянул порошок у нее обратно из носа. И насыпал назад в мешочек. Потом старательно завязал бы и так запрятал, чтоб она его уже никогда в жизни в глаза не увидела. Потому что от самого его вида к ней могла бы вернуться эта бесконечная лавина лексического запаса, которым она пользуется без перерыва и всяческих ограничений со своей стороны. Я ничего не говорю. Ни слова. Я не хочу ничего испортить. Слушаю все подряд, как на исповеди. Сначала были продажные политики, которые ее не волнуют, хотя они убийцы младенцев и кровопийцы. Потом ее опять занесло на вопрос пола, что вроде как нет разделения полов, и половых органов тоже нет, нет женщин и нет мужчин, а есть только продажные политики. Убийцы новорожденных младенцев и кровопийцы всей нации. Губители естественной среды, убийцы ни в чем не повинных животных, которым она говорит: нет. Потом, уже на диване, опять дьявол и его свита, полный зла и насилия мир, который только тем и занят, что творит зло, и скоро ему конец, и всадник апокалипсиса на плотоядном коне. Красота окружающей среды. Заповедники, велосипедные экскурсии, прогулки по горам и вдоль моря, золотой значок почетного туриста, письма и открытки от друзей со всей Польши.

Я говорю, может, она хочет типа жвачку или конфету, потому что мы как раз идем мимо бензоколонки фирмы «Шелл», и, хотя она не выражает явного согласия, я покупаю ей желатиновых мишек и жвачку в форме шариков. С моей стороны это, конечно, подвох и провокация, но мои истрепанные нервы уже совсем на пределе, а выйти из себя мне всегда было как два пальца обоссать.

Ну, вот мы уже в моем районе. Ночь, темно. Листья шуршат на ветру. Она жует, сосет. Понемногу, хотя я хотел дать ей побольше, хотел засунуть ей в пасть все конфеты сразу. Но тогда, от такого большого количества, ее маленькое хилое тельце могло бы лопнуть, и тогда все, облом. Мне пришлось бы идти домой несолоно хлебавши, одному, а ее оставить здесь в виде лоскутков или звонить с мобилы в полицию, типа я тут девушку только что замочил. Посредством введения в ее организм слишком большого количества желатиновых мишек. Они бы подумали, что я просто прикалываюсь по телефону, а она бы тем временем сдохла у моих ног. Такой концепции своей смерти она явно в своих мечтах не предвидела. Ха! Сказал бы я ей, но боюсь все испортить.

Я открываю дверь ключом, а она говорит: красивый дом, современный. У моей тети в Канаде похожий, только лучше, канадский. Это русский сайдинг, да? Русский, не русский, но сайдинг вообще-то хороший, хотя иной раз может и обвалиться ни с того ни с сего. Зависит, кто клал, русские на мировых рынках по этой части не котируются.

— Ты так думаешь? — вежливо поддерживаю я разговор, а сам надеваю тапочки и ей тоже предлагаю, только поменьше, моей мамани.

— Сама не знаю. Я уже сама не знаю, что думать, что считать, на какую тему. Хотя еще вчера мои взгляды были прочно обоснованы, но сегодня ночью я сама не своя. Это полнолуние на меня так влияет, и ты тоже. И тот порошок, что ты мне дал. Он тоже повлиял. Все сегодня происходит совершенно быстрее и кружится вокруг меня как в луна-парке.

Тут мне в голову приходит мысль, что это скользкая тема, с этими луна-парками. Скользкая как труп. Она пялится на меня в ожидании, с застывшим на полпути полужестом, как будто теперь я должен вытащить картонные коробки, набитые разными железками, и тут же построить ей комнату страха, отвести в тир с самолетиками. А уж, по крайней мере, надо показать ей спрятанный в мебельной стенке директорский письменный стол, накладные, ценные бумаги, парадную униформу для бизнес-встреч. Ну и, конечно, кубок для лучшего бизнесмена года, который учредил и вручил мне лично Здислав Шторм за самый высокий показатель потребления песка в Поморском воеводстве. А еще бы лучше посадить ее с одной стороны стола, а самому сесть напротив. И начать убеждать ее купить луна-парк наивысшего качества по очень привлекательной цене на выгодных условиях. Со скидкой, в кредит и по блату. Но не будет ничего такого, Анжела, эту тему мы проехали. Поэтому я предлагаю ей кофе, чай.

Она нет. Ничего не хочет. Вообще-то она на диете. Она вообще ничего не ест, потому что слышала, что это лучше всего. Одно зернышко риса запить шестью стаканами кипятка. С утра. То же самое вечером. На следующий день два зернышка. Потом по очереди три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, просто каждое утро и вечер прибавлять по одному зернышку. Это можно легко посчитать. Но количество стаканов всегда одно и то же. Вот как надо делать. Чтобы избежать убийства животных, которые дорого платят за нашу гребаную потребительскую идеологию, уничтожение растений, расход бумаги и трату денег. Так она выражает свой голос протеста против мира.

И тут она меня спрашивает, хочу я умереть вместе с ней или еще нет. Обнявшись. Я на спине, она на животе, или наоборот. Лицом к лицу. Но сначала, чтобы не чувствовать боли, надо обмануть свою психику, отуманить ее. И спрашивает, есть ли у меня еще тот белый порошок? Я думаю: святой Вайделот, приди и забери ее от меня. Забери ее, даже перед лицом факта, что эту ночь я проведу один, а предварительно сделаю бутерброды. Хотя она ничего себе. Не то чтоб фигуристая, это все же дело вкуса, но если кому-то нравятся анатомические мотивы, чтоб все берцовые кости просматривались как на ладони, то, конечно, она в порядке. Но это кому как. Надо сильно любить жертвы Бухенвальда, чтобы выдержать вид каждого движения ее скелета под кожей. А вот с лицом — нормалек. Нос, губы — все на месте. Соблазнительные. Я пытаюсь переключить ее на нужную тему.

— Ты очень красивая, — говорю я. — Ты могла бы быть актрисой или даже певицей. Она мне: кончай заливать, Сильный, а что, ты это серьезно? Я ей, что в натуре. Она тогда ложится на диван, откидывает волосы наверх и разглаживает на костях свое платье, все в пятнах, как шкура животного. Потом она сбрасывает на линолеум тапочки моей матери и говорит сонным и мечтательным голосом: