Александр Сегень - Ричард Львиное Сердце: Поющий король

• Название: Ричард Львиное Сердце: Поющий король
• Автор: Александр Сегень
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998

Роман современного писателя Александра Сегеня рассказывает об одном из самых известных английских королей — Ричарде Львиное Сердце (1157–1199). Бесстрашный рыцарь, один из предводителей Третьего крестового похода, он не смог взять Святой Град, но имя его вошло в легенды. Он погиб от отравленной стрелы во время войны с Францией при осаде Шалю, но еще долгое время распространялись слухи о том, что он воскрешен самим Господом Иисусом Христом, и находились люди, утверждавшие, что видели короля.

---

— Стало быть, и первый сеньяль вам придумал Бертран де Борн?

— Он, бродяга, кто же еще! Мне тогда было лестно, что не успел я появиться в столице трубадуров, как меня тотчас приняли за своего и мгновенно дали сеньяль. Это ободрило меня, и я лихо спел свою сирвенту про чертополох и мухомор.

— Ту самую, в которой чертополох говорил о себе, что он роза, в надежде, что мухомор никогда не видел роз, а мухомор видел розы, но помалкивал и врал чертополоху, что он подосиновик, в надежде, что тот никогда не видел подосиновиков, — оживленно сказал Амбруаз.

— Она самая, — кивнул Ричард.

— Спойте, ваше величество! — взмолился Амбруаз.

— Теперь?

— Теперь. И погромче. Пусть слышат и знают, что вы в прекрасном расположении духа.

— Ну что ж, — не стал, как всегда, ломаться король Англии и запел:

Однажды по нужде присел я под забор
И там услышал вдруг забавный разговор…

Сирвента была длинная и очень смешная. Все трое слушателей едва ли не наизусть знали ее, но все равно схватились за животы от смеха. Смех несколько раз раздавался и за дверью — кто-то, услышав поющего короля, подкрался, чтобы подслушать. Когда Ричард закончил пение, Герольд де Камбрэ заметил:

— Нам и посейчас смешно, а тогда, должно быть, эта ваша сирвента вызвала бурю восторга.

— Не скрою, все так и заорали, когда я допел, — признался Ричард. — Польщенный и счастливый, я занял место подле матери, состязание продолжилось с еще большим оживлением. Трубадуры выступали один за другим, и мне казалось, что каждый следующий лучше предыдущего. Наконец Бертран де Борн возгласил: «А теперь послушаем нашего лучшего соловья, которого мы не случайно прозвали Клитором, ибо пение его слаще воды знаменитого источника в Аркадии. Просим, просим вас, о дивный Клитор, эн Мишель де Туар!» И вот, наряженный попугаем виконт, шелестя разноцветными лентами, вышел в середину зала и запел. Не успел он дойти до второй строки своей кансоны, как отовсюду стали доноситься притворные возгласы восхищения, а некоторые дамы даже выразили желание упасть в обморок от восторга. Я не сразу уловил правила игры. Поначалу мне даже показалось, что песня хороша, потом я стал замечать все недостатки и недоумевать, почему все так восхищаются. Наконец, смекнув, в чем тут дело, я от души рассмеялся, а потом принялся подыгрывать остальным и при каждом невообразимо уродливом повороте стиха закатывал глаза. Когда виконт закончил пение, дамы кинулись к нему, срывая с него ленты, целуя их, изображая страсть, и повязывая себе на руки, вплетая в прически, обвязывая вокруг шеи. «О, божественное пение! О, этот неугомонный шмель! О, этот добрый бобр! О, дивное журчание ручейков! Нет, нет, дорогой виконт, не надо больше, а не то мы сойдем с ума!» Виконту был присужден главный приз соревнования — поцелуй в уста той дамы, на которую он сам укажет. Рыцарь шмеля и розы, как он сам себя именовал, выбрал донью Айнерманду. Женщины притворно рыдали, а моя мать, ломая руки, воскликнула: «О, я не вынесу этого! Я умру от мук ревности!» Расслюнявившийся миляга де Туар кричал, что он готов перецеловать всех, но дамы изобразили гордыню и, «страдая», отреклись от его поцелуев. Я все же не сразу понял, зачем всем нужно возносить до небес это ничтожество.

— А в самом деле, зачем? — спросил Робер де Шомон.

— Де Туар выполнял роль левитского козла отпущения, — пояснил король Ричард. — Только как бы наоборот ему доставались все лавры, он был признан лучшим трубадуром понарошку, ведь если из всех трубадуров выбрать самым лучшим кого-нибудь настоящего, остальные станут ему завидовать и передерутся.

— Здорово придумано! — восхитился Амбруаз Санном.

— За что же беднягу Клитора убил сенешаль Жак де Жизор? — спросил Герольд де Камбрэ. — Неужто его возмутила его мнимая слава?

— С первого взгляда на этого негодяя я понял, что ничего хорошего от его приезда в Тулузу ждать не приходится, — продолжил свой рассказ Ричард Львиное Сердце, — Он приехал в столицу трубадуров в сопровождении эклэрэ альбигойцев [37] Транкавеля, такого же черного человека, как Жан де Жизор. Накануне у иерусалимских тамплиеров умер великий магистр де Бланшфор, на его месте уселся Филипп де Мийи, а эн Жак де Жизор сделался сенешалем. Моя мать считала его необыкновенным человеком, хотя и лишенным куртуазности [38]. В том возрасте, в свои одиннадцать лет, я мечтал, что когда-нибудь стану одновременно и королем Англии, и королем трубадуров, и великим магистром тамплиеров. И я от души огорчался, что сенешалем у достославных рыцарей Христа и Храма может быть существо, подобное де Жизору. За время пребывания в Тулузе сенешаля Жана и эклэрэ Транкавеля я обратил внимание, что многие придворные и гости Раймона Тулузского имеют с ними продолжительные и важные беседы, во время которых не искрятся улыбки, не раздается легкий смех, и это еще больше настроило меня против пришельцев, в особенности против сеньора де Жизора. Однажды я увидел, как тот в упор разглядывает меня. От его пронизывающего, тягостного взгляда меня стало тошнить, будто я напился молочая с уксусом, я не выдержал и показал ему язык. Он усмехнулся и, отвернувшись, пошел по своим делам, а у меня осталось такое гадкое чувство, будто мне был дан знак: «В этом человеке — твоя погибель!» А вскоре после этого сей выродок своею рукой убил беднягу Мишеля де Туара. Вспышка меж ними произошла мгновенно, хотя ожидалась давно, чуть ли не с первого дня пребывания Жана де Жизора в Тулузе. Де Туар сразу заметил ту брезгливость, которую вызывали в госте из Иерусалима восторги окружающих по поводу его кансон и баллад. Видя, как моя мать Элеонора или Бертран де Борн с важным видом ведут беседу с этим жизорским выскочкой, де Туар все больше распалялся, и однажды, находясь не в самом лучшем настроении, он столкнулся в дверях с Жизором и имел неосторожность воскликнуть: «Прочь! Дорогу лучшему трубадуру Прованса!» Любой другой при дворе Раймона тотчас же обернул бы все в шутку, уступил де Туару. Да еще так, что присутствующие со смеху бы за животики схватились.

— Жан де Жизор, естественно, повел себя иначе, — вздохнул Робер де Шомон.

— Естественно, — кивнул Ричард. — Он поднял черную бровь, посмотрел на трубадура испепеляющим взглядом и ответил: «Да неужели! Дорогу сенешалю великого магистра тамплиеров!» Де Туар выхватил меч и взревел: «Нахал! Да тебя следует проучить! Будем драться не на жизнь, а на смерть!» Это была его роковая ошибка. Жан де Жизор выхватил свой меч, началась схватка, которая длилась недолго — первым же ударом сенешаль рассек трубадуру шею и ключицу. Виконт рухнул на пол, обливаясь кровью и ревя от боли. К де Жизору бросились видевшие сей неравный поединок трубадур Гираут де Борнель и двое жонглеров — Иснар и Сордель. Они схватили его за руки, ибо тот снова занес свой меч, но было и без того уж поздно — несчастный де Туар лежал в луже крови без дыхания. Старое сердце не вынесло боли. Все глубоко скорбели, оплакивая Клитора.

— А Жан?

— Любой другой на его месте тотчас бы покинул Тулузу, — скрипнул зубами король Англии. — А эта сволочь лишь на третий день соизволила убраться. Ему плевать было, что отовсюду льется на него ненависть. Кажется, он даже наслаждался всеобщей неприязнью.

— Есть люди, которые обожают, когда их боятся и ненавидят, — сказал Амбруаз. — Таковы, наверное, были Нерон и Калигула.

— А еще спустя два года Жан де Жизор убил Томаса Лондонского, — сказал Ричард.

— Однако все же его имя никогда не значилось среди упоминаемых убийц Бекета, — возразил Амбруаз.

— Однако все же я утверждаю, что именно он был главным виновником этой смерти, — возразил Амбруазу король.

— И я могу подтвердить, — вставил Робер, — что, когда Жан приехал в Париж на встречу с великим магистром де Сент-Аманом, я повидался с ним и с глазу на глаз спросил: «Жан! Правда ли, что ты своею рукой убил архиепископа Томаса Кентерберийского?» Так он мне ничего не ответил. Посмотрел на меня своим черным взглядом, сощурил зрачки и презрительно усмехнулся.

— В ту зиму, — снова заговорил король Англии, — я приехал в Бретань, чтобы присутствовать на коронации моего старшего брата Анри. Архиепископ Йоркский венчал его короной Англии в качестве полного наследника своего отца. Вражда между моим отцом и Томасом Лондонским, которая ненадолго затихла, вновь вспыхнула, когда архиепископ не подписал ни одно из соглашений кларендонской конституции. При дворе его снова перестали именовать вежливо примасом Англии, а вновь презрительно величали по фамилии — Бекет. Отец же и вовсе говорил о нем: «сарацинкин сын» [39]. Узнав о том, что коронация Анри поручена не ему, а архиепископу Йоркскому, Томас, сидя в Кентербери, пришел в бешенство и прислал отцу гневное письмо. Тогда отец приказал отдать под суд троих епископов, которые подозревались в незаконном присвоении себе государственного имущества. Все трое были из числа любимцев Томаса Бекета. В ответ сарацинкин сын разозлился так, что отлучил от Церкви Йоркского архиепископа и всех епископов, участвовавших в коронации моего старшего брата. В это время мы переехали в Бордо. Это была счастливая пора, когда мы впервые с отцом подружились. Увы, сия дружба быстро рухнула, подобно кое-как построенному дому. Помню, мы сидели за обедом, отец милостиво выслушивал мои рассказы о жизни при дворе Раймона Тулузского, вдруг входит гонец с известием о новом деянии Томаса. Отец пришел в неописуемую ярость и, топая ногами, воскликнул: «О Боже! Почему среди преданных мне людей не найдется ни одного смелого рыцаря, способного избавить меня от беспокойного попа?!» Я имел дерзость заметить ему, что он произносит страшные слова. Тут он как заорет на меня: «Прочь, отродье Элеоноры! Уйди с глаз моих долой! Почему я должен приспосабливаться к тебе, а не ты ко мне? Прочь, щенок!» После таких слов я не мог оставаться рядом с ним за одним столом, резко поднялся и пошел прочь. Когда я выходил из зала, то увидел Жана де Жизора. Он и еще четверо рыцарей, из коих двое были явные тамплиеры, с самым решительным видом покидали помещение. Когда он оглянулся и мельком посмотрел на меня, мне от души захотелось снова показать ему язык, и я зря не сделал этого.