Зейн Грей - Пограничный легион [сборник]

• Название: Пограничный легион [сборник]
• Автор: Зейн Грей
• Издательство: Динамит
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 1994
• ISBN: 5-7356-0011-7

Зейн (Зэн) Грей (1872–1939) — популярный автор авантюрных вестернов, один из «отцов» этого жанра. Им написано 62 книги вестернов, по которым снято более 100 кинофильмов. В сборник включены два остросюжетных приключенческих романа, действие которых происходит в середине прошлого века, в самый разгар золотой лихорадки.

Содержание:

Зейн Грей. Пограничный легион (роман, перевод О. Цельхерта), стр. 5-316

Зейн Грей. В прериях Техаса (роман, перевод Л. Савельева), стр. 317-510

Оформление серии Е. Соколова.

Иллюстрация В. А. Носкова.

---

— Мой Джим, я и так выйду за тебя, не надо мне никакого золота.

И снова сладостный, безумный миг. Потом вдруг Клив оторвался от нее, а она, оперевшись о подоконник, следила, как растворяется в темноте его тень. В глазах у нее стояли слезы, грудь сладко щемило.

* * *

С той поры Джоун вела жизнь затворницы. Келлз пожелал, чтобы она не покидала комнаты, да и сама она сочла за благо пока не пытаться воспользоваться двурушничеством Бейта Вуда: он приносил ей еду, и Келлз был уверен, что тот всякий раз отпирает и запирает дверь ее комнаты. На самом же деле Вуд ни разу не повернул в замке ключ.

Но и в заточении дни летели быстро.

Келлз был на ногах до глубокой ночи и вставал очень поздно. Каждый день около полудня он приходил к Джоун. Входя, он бывал холоден, угрюм, даже страшен, и казался усталым. Ему нужно было забыться, отбросить все, что тяготило его в настоящем. И все заботы он оставлял там, за дверью. Он никогда не говорил с ней об Олдер-Крике, о золоте, о своем Пограничном легионе. Зато интересовался, как она себя чувствует, расспрашивал, чего ей тут не хватает, не нужно ли ей чего принести. В отсутствие Келлза Джоун думала о нем с отвращением, но оно тут же улетучивалось, как только он приходил. Видимо, дело было в том, что ее мысленному взору представлялся бандит, отталкивающий образ которого давно и прочно врезался ей в память. А когда он приходил, перед ней бывал совсем другой человек, она его понимала, знала, что он поддается доброму влиянию. И помня об этом, была приветлива, весела, участлива и дружелюбна. И постепенно Келлз оттаивал, меняясь прямо на глазах: угрюмая суровость, напряженность оставляли его, он расслаблялся, и из каморки Джоун выходил совсем иной человек. В минуту откровения он признался Джоун, что тот лучик подлинной любви, которую она продемонстрировала ему в Горном Стане, ни на мгновенье не давал ему покоя. Так его не целовала еще ни одна женщина. Этот поцелуй перевернул ему душу, преследует его и днем и ночью. Он не может отпустить ее, она — его сокровище, о котором он мечтает во сне и наяву и без всякой надежды надеется, что когда-нибудь она его полюбит. Такое уже бывало — женщина может полюбить своего тюремщика. А если это произойдет, он увезет ее на край света, в Австралию. И он все умолял ее еще раз показать ему, что чувствуешь, когда тебя любит честная женщина. А Джоун, отлично сознавая, что ее власть жива только пока сама она остается недосягаемой, изображала робкое сопротивление, хотя на самом деле ни о каких уступках не могло быть и речи. Келлз уходил в приподнятом настроении, чуть ли не в трансе, и улыбался сияющей, хотя и слегка насмешливой улыбкой, словно предвкушая, что в один прекрасный день он полностью капитулирует. И такая перспектива сводила на нет важность его, правда, все убывающей, власти над Легионом.

Днем он отправлялся в поселок — показаться на глаза его обитателям, поддержать складывающиеся отношения, купить участки, зайти поиграть. Вечером он возвращался, и Джоун, наблюдавшая за ним в щелку между досками, всегда безошибочно могла сказать, играл он или нет, а если играл, то с каким успехом.

По вечерам он почти всегда был дома, и с наступлением темноты хижина становилась местом таинственных сборищ. В ней собирались бандиты Легиона. Они осторожно прокрадывались, кто поодиночке, кто по двое, но никогда не больше. Джоун слышала, как они скользили и спотыкались в потайном проходе позади хижины, слышала негромкие голоса, но лишь изредка разбирала слова; поздно ночью все расходились, а Келлз зажигал фонари, и тогда Джоун видела, что делается в хижине, и приходила в ужас: неужели этот угрюмый, изможденный человек — Келлз? Вот он берет в руку кожаные мешочки с золотым песком и прячет их под половицы, а потом привычно ходит взад-вперед — настоящий тигр в клетке. С приходом Вуда, Смита и Клива, которые по очереди то стоят на страже, то что-то делают в поселке, настроение у него меняется и они впятером садятся за игру.

Играют по малой: хотя Келлз в душе игрок, у себя он не допускает крупной игры. Иногда из их разговоров Джоун узнавала, что в поселке он играет с картежниками и богатыми старателями, причем играет по-крупному, но неизменно остается в проигрыше. Время от времени ему удавалось и выиграть, тогда он гоголем расхаживал перед Пирсом и Вудом и с гордостью рассказывал, как хитроумно вел игру.

Джим Клив нашел себе пристанище под большим утесом. Келлз одобрил его выбор — это как-то совпадало с разработанной им системой слежения, но как именно, не разъяснил. Клив тоже был доволен: это позволяло ему еженощно незамеченным встречаться с Джоун у ее окна. Постель ее стояла прямо под окошком, она могла смотреть в окно, стоя на коленках, а если ненароком засыпала, Джиму легко было ее разбудить, просунув в щель прутик. Но такое случалось редко, она жила только этими тайными встречами, и если Джим долго не приходил, ждала его и, прислушиваясь к каждому шороху, всматривалась в темноту широко открытыми глазами. Ну, а когда Келлз засиживался до поздней ночи, шпионила за ним.

Как-то Джим, бродя без всякой цели по долине вдали от разработок, набрел на подходящий участок и в первый же день нашел золото. Тогда Келлз ради маскировки заставил своих бандитов застолбить рядом с ним еще несколько участков и все их купил. Таким образом они стали собственниками месторождения. Богатые жилы оказались на всех участках, однако больше всех фортуна улыбалась Кливу. С золотом ему везло не меньше, чем в карты, участок щедро отваливал ему драгоценный песок.

Келлз постарался, чтобы слухи об этом разошлись как можно дальше, и вскоре в эту часть ущелья устремились толпы рудокопов.

Каждый вечер Джоун перешептывалась с Джимом, и часы у окошка становились все сладостнее и горячее. А тем временем Джим по-настоящему заболел золотой лихорадкой и, если бы не Джоун, наверняка совсем потерял бы голову. Он играл, однако, лишь для того, чтобы помочь товарищам — он был великодушен и щедр. Делая вид, что пьет, он не брал в рот ни глотка. Он считал, что его удача в равной мере принадлежит Джоун, что, напав на богатую жилу, он сможет купить Джоун свободу. А вот Келлз жаждал золота только для того, чтобы тут же спустить его за игорным столом. Джоун охотно давала Джиму выговориться, но в то же время настаивала, чтобы он не отступал от принятой линии поведения. Она сама все за него обдумывала и решала, и наконец убедила, что большую часть золота надо прятать и распространять слухи, будто у него в поясе ничего нет. Но особенно ее пугало, что удача вскружит ему голову и он станет просто-напросто не способен спокойно и терпеливо ждать случая, когда, наконец, можно будет провести Келлза. Чем больше добывал Джим золота, тем становился нетерпеливее, чем больше он докучал Джоун, тем больше ненавидел Келлза. Золото ударило ему в голову, и Джоун оставалось только удержать его в рамках благоразумия. И, конечно, добиться хоть чего-то ей удавалось, главным образом, уступая его ласкам, а не советами да увещеваньями. Только ее любовь сдерживала Джима.

Однажды вечером, едва их руки встретились, Джоун почувствовала, что Джим сильно взволнован.

— Джоун, — возбужденно зашептал он ей в ухо, — я только что оказал большую услугу Келлзу. Вот здорово!

— Расскажи скорее, — только и сказала Джоун, прижимаясь губами к его губам.

— Это было сегодня вечером в «Самородке». Я зашел туда просто так, посмотреть. Келлз опять играл в фараон с тем типом — его еще все зовут Франт. Он выиграл у Келлза кучу золота. А ведь он — шулер. Я следил за игрой и все видел… Там было много наших — Пирс, Бликки, Оливер, ну и, конечно, Гулден, — только держались все врозь. Келлз все проигрывал и злился, но сдерживался. Потом вдруг поймал этого Франта на каком-то грязном фокусе и заорал на него: хотел, конечно, чтобы наши, да и прочие все видели. Я думал — и ребята тоже, — что он тут же — за револьвер, да ничего подобного. Здорово его игра достает! Только выругался, обозвал его как надо — и все. А ведь в таком месте как Олдер-Крик для профессионального игрока это все равно, что смерть. Тогда тот выхватил пистолет — он у него в рукаве был — и на Келлза! Хотел на месте уложить. Келлзу деваться было некуда, а тот — он как сообразил это, начал болтать, хотел на публику получше впечатление произвести. И тут просчитался: я рванул вперед и вышиб у него пистолет. Пистолет выстрелил — вот, смотри, руки мне опалил. Тогда я так этого гада отделал, он и встать не мог… Келлз подозвал всех, кто там был, показал карты — как они лежали, и спокойно так доказал, что Франт — шулер. Да все это уже давно подозревали. А потом и говорит мне — век не забуду, какой он тогда был: «Парень, он хотел меня прикончить — я про свой кольт и не вспомнил. Вот оно как… В следующий раз, если мы встретимся, я его уложу… Друзья не раз спасали мне жизнь, а я этого не забываю. Ты со мной всегда был по-честному, никогда не передергивал. Ну, а теперь уж у тебя подавно все козыри».