Мигель Сихуко - Просвещенные

• Название: Просвещенные
• Автор: Мигель Сихуко
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-03396-2

Впервые на русском — дебютный роман, получивший (по рукописи) «Азиатского Букера», премию Паланки (высшая литературная награда Филиппин) и премию Хью Макленнана (высшая литературная награда Квебека), вышедший в финалисты премий Grand Prix du Livre de Montreal (Канада), Prix Jan Michalski (Швейцария), Prix Courrier International (Франция) и Премии стран Британского содружества, а также попавший в список лучших книг года, по версии «Нью-Йорк таймс».

В ясный зимний день из Гудзона вылавливают тело Криспина Сальвадора — некогда знаменитого филиппинского писателя, давно переселившегося в Нью-Йорк, постоянного фигуранта любовных, политических и литературных скандалов. Что это — несчастный случай, убийство или самоубийство? Известно, что он долгие годы работал над романом «Сожженные мосты», призванным вернуть ему былую славу, разоблачить коррумпированных политиков и беспринципных олигархов, свести счеты с его многочисленными недругами. Но рукопись — пропала. А Мигель — студент Криспина и его последний друг — решает во что бы то ни стало отыскать ее, собирая жизнь Криспина, как головоломку, из его книг, интервью и воспоминаний. И постепенно возникает ощущение, что биография автора, с неизбежными скелетами в шкафах, это метафора жизни целой страны, где выборы могут украсть, а народные протесты — слить, где президент ради сохранения власти готов инсценировать террористическую угрозу, а религиозные лидеры слабо отличимы от уголовных авторитетов…

---

По кабинету Криспина я ходил как по музею. На его рабочем столе: печатная машинка со стертыми клавишами; графин с водой богемского хрусталя; стакан того же гарнитура, на поверхности плавают мертвые дрозофилы. В пепельнице — забытая и брошенная им пенковая трубка с резким запахом вишневого плиточного табака.

Тогда я пришел за «Пылающими мостами», но так ничего и не нашел. Кроме квитанции на крупную бандероль, отправленную на почтовый ящик где-то в районе филиппинских Ста Островов[72]. Судя по дате, проставленной на квитанции, отослал он бандероль за день до гибели.

На столике в углу стояла шахматная доска с нашей незаконченной партией. Я сделал ход: ладья на Е4. Шах.

* * *

Мальчик обозревает проплывающую мимо сцену. Дома разрушены, все обуглилось до такой глубокой черноты, будто другого финала и не предполагалось. Мужчины, женщины, дети безучастно копошатся на мокром пожарище, их ноги и руки, лишившись цвета, смешиваются с пейзажем. Наш протагонист хочет помочь им, но что он им скажет? Только болтаться у них под ногами. Впереди едет БТР, длинноволосые солдаты развалились на платформе, приладив винтовки меж колен. Плевать они хотели. Такие люди уже знают все, что им надо знать.

* * *

Да, забыл рассказать, что произошло вчера за пансионом, где я остановился.

Уставший и нагруженный чемоданом, сумкой, ноутбуком в рюкзаке и ортопедической подушкой, я добрался до главного входа и обнаружил, что дверь заперта. Я обошел здание и оказался на пустынной парковке. Было уже темно, но я сперва услышал, а потом и увидел, как молодой полицейский в форме сталкивал лбами двух беспризорников. Дети были под кайфом. Один сжимал в руках улику — кусок картона с кляксами клея «Регби», завернутый в полиэтиленовый пакет Филиппинского дома книги. У обоих на шее висели цветочные гирлянды — те, что не удалось продать вечером. Полицейский ударил детей друг о друга несколько раз подряд, как будто в ладоши хлопал. Дети упали, он схватил обоих за пояс шорт и резко поднял. Он распалялся все больше. Теперь он шуровал по карманам в поисках дневной выручки.

Я поставил свой багаж, положил подушку и уже начал придумывать речь. Для начала я назову свою фамилию и скажу, кто мои ближайшие родственники. У него отвиснет челюсть, он с трудом сдержит ярость, но все же перестанет их избивать. Я хотел еще спросить его имя и место службы и застращать, что доложу о нем сенатору Бансаморо.

Но имело ли это смысл? Иногда нет-нет да и задумаешься, не лучше ли таким детям по большому-то счету вообще не рождаться. А коп, обворовывающий уличных мальчишек, легко может меня и пристрелить.

Я аккуратно поднял багаж и подушку и тихонько зашел через заднюю дверь в пансион. Внутри клекотали закрепленные на стенах вентиляторы.

Просто забыл рассказать.

* * *

ИНТЕРВЬЮЕР: Что вы имели в виду, когда написали: «Перевод убивает, чтобы хоть кто-то выжил. Манилу невозможно перевести». Кому могут быть адресованы эти слова?

К. С.: Я имел в виду, что изустную традицию места невозможно воплотить в тексте, не утратив существенных деталей. Манила — это колыбель, это память, это кладбище; моя Мекка, моя церковь, мой бордель; торговый центр, писсуар, дискотека. И это не то чтобы метафора. Это самый непроницаемый город в мире. Возможно ли передать все это? Начинаешь писать о тропической логике его устройства, о родственных связях, о горьком послевкусии испанского владычества, и читатели принимают тебя за магического реалиста. Тогда ты пишешь о золоченых олигархах и вездесущих репортерах, о низкооплачиваемых офицерах в солдатской форме, о влиянии денег, журналистских удостоверений и винтовок и делишь героев не на плохих и хороших, а лишь на голодных и опасных; и читатель недоумевает — это что, Африка? Как нам выйти из чужого ряда? До сих пор нам это не удавалось. Но мы должны это сделать. И чтобы это получилось, необходимо научиться правильно себя переводить. С вашего позволения, я изложу свои мысли на этот счет.

Из интервью в The Pans Review, 1988 г. * * *

Самолет на Баколод отправляется через пятьдесят пять минут, а я застрял в пробке. Таксист оглядывается на пепелище и без умолку говорит о пожаре. Сообщает, что, пока не убрали трупы, запах стоял такой, будто здесь жарили поросенка на вертеле, и от этого аромата его рвало так, что он чуть не отключился. На светофоре красный будто примерз. В армейской машине перед нами дюжина солдат в темно-зеленой полевой форме, и все, кроме одного, с длинными волосами до плеч; развалились на сиденьях, положив жилистые руки на бортики кузова. Автоматические винтовки между ног смотрятся как тыквенные чехлы на пенисах новогвинейских воинов.

Эти отличаются от служивых с непроницаемыми лицами, которых вечно перевозят с одной пристоличной базы на другую. Их отличает не форма, а скорее манера поведения: это спецназовцы, в полном вооружении, готовые к бою. Они удивительно бесцеремонны. Курят сигареты и оборачивают футболками шею, защищаясь от солнца. Сержант читает сегодняшнюю газету. В заголовке таблоида риторический вопрос: «Первая генеральная корпорация: герои или злодеи?» На фотографии снизу — оружейный завод на реке Пасиг, снятый с противоположного берега. Из огромных труб в воду сбрасывается липкая серая жижа, в луче света отливающая всеми цветами радуги.

Один из солдат, заметив, что я за ними наблюдаю, пихает локтем сидящих рядом товарищей. И вот они уже уставились на меня. Сержант опускает газету и тоже смотрит. Я перевожу взгляд на плейбойского зайчика, вышитого на подголовнике водительского сиденья. Парни смеются.

* * *

Эрнинг Исип, со свеженьким дипломом компьютерного колледжа AMА на руках, едет к своему кузену Бобби в Дейли-Сити, Калифорния. Эрнинг знает, что до Силиконовой долины оттуда можно добраться на автобусе. Бобби работает медбратом в больнице и ходит на работу каждый день. Уходя, он оставляет Эрнингу коробку кукурузных хлопьев и включенный телевизор, чтоб тот не умер с голоду и практиковался в английском. Так проходит неделя, и тут Эрнинг говорит кузену: «Пинсан, сауанг сауа на’ко курукузные клопя» («Брат, мне надоели кукурузные хлопья»). Тогда Бобби показал ему местную забегаловку и научил говорить официантке: «Мне яблочный пирог и кофе». Эрнинг старается как может повторить: «Яплотны пирок и коф». Все утро он тренируется: «Яплотны пирок и коф. Яплотны пирок и коф».

В обед Эрнинг бесстрашно отправляется в забегаловку. К его столику подходит официантка и спрашивает: «Чё будешь?» В жутком испуге, чуть не позабыв все слова, Эрнинг, запинаясь, бормочет: «Яплотны пирок и коф». Официантка уходит, он переводит дыхание. Минуту-другую спустя она приносит ему кусок яблочного пирога и чашку кофе. Эрнинг буквально опьянен успехом.

Неделю он ходит в забегаловку, выслушивает от официантки «Чё будешь?», ест свой пирог, запивает кофе и уже чувствует себя настоящим космополитом. Но вот однажды, когда Бобби собирается на работу, Эрнинг говорит: «Пинсан, сауанг сауа на’ко яплотны пирок и коф» («Брат, мне надоел яблочный пирог с кофе)». Тогда Бобби учит его заказывать: «Чизбургер с кровью и большую колу без льда». Важно, говорит он, чтобы кола была без льда, потому что так ее больше. Весь день Эрнинг тренируется произносить новую фразу перед зеркалом. «Шизборге с ровю и полшую колу пез да. Шизборге с ровю и полшую колу пез да». Приходит время обеда, и он отправляется в забегаловку, бурча про себя эту фразу как мантру.

Эрнинг, затаив дыхание, смотрит, как к его столику подходит официантка.

— Привет, дорогуша, — против обыкновения, говорит она, — что будешь заказывать?

От неожиданности Ирнинг выпаливает:

— Яплотны пирок и коф! Яплотны пирок и коф!

* * *

Рядом с шахматной доской в кабинете Криспина стоял большой металлический ящик для документов. Открывая его, я долго возился и чуть не порезался. Внутри обнаружилось: фотоальбом, несколько фотоаппаратов, папки с негативами и отпечатками, коробки с черно-белыми и пересвеченными цветными фотографиями (художественные ню, сценки из ночных клубов и с рынков, традиционные для Висайских островов поместья из камня и дерева, старые друзья, дискутирующие за стаканом в дымных барах, серия суровых черно-белых изображений ежегодных самобичеваний и распятий в Пампанге).

* * *

Сограждане! Нам необходимо всесторонне рассмотреть следующий вопрос: обоснованны ли притязания президента на продление срока его полномочий? Ведь от комфорта и спокойствия, на которые он может рассчитывать после отставки, он отказывается ради блага страны. В 1998 году, когда Верховный суд поддержал его заявку на внеочередной срок (признав состоятельным тот аргумент, что переход с должности вице-президента на президентский пост был ему навязан, — мы помним, что он воспринял эту новость «без восторга, но с готовностью»), протестные выступления были оставлены без внимания. Затем последовали годы стабильности. Сегодняшняя ситуация отличается немногим. Оппозиция снова оборачивается в знамена демократии. Залпы нескончаемых обвинений обрушиваются на любого президента (люди гибнут, госпрограммы проваливаются, жулики воруют, пока не оказываются за решеткой); а уличное волеизъявление подрывает саму структуру нашей конституционной республики. Ее девиз гласит: лошадей на переправе не меняют! Твердо держаться выбранного курса — зачастую самое смелое решение, пусть даже не идеальное. Но ведь при демократии идеальных решений не бывает.