Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

• Название: Лихие лета Ойкумены
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Жанр: Историческая проза

Роман о малоизвестных страницах славянской истории. В VI–VII веках н. э. славяне боролись против кочевых племен, аварского каганата и Византии за жизненное пространство, за свое будущее.

---

— Зовите ко мне.

— Он далеко отсюда, с обозом. Про плен пришли и сказали его нарочитые.

На этот раз не выезжал далеко за стойбище. Вскочил на поданного ему жеребца и следил за стадами, что прибывали и прибывали на луга при стойбище. Когда коням, которые шли впереди, едва хватило места на лугах, а стада коров, отары овец гнали и гнали мимо палаток в поле, что лежало по другую сторону стойбища, каган словно прояснел лицом, и глаза пылали не тем, что привыкли видеть, огнем. Позже, как подъехали, в конце концов, фуры с сокровищами, а вместе с фурами — и те, что сопровождали сокровища, когда встали перед ним и доложили, какая сеча была во Фракии со склавинами, какой полон достался турмам аварским после сечи, — Баян и вовсе оживился, сказал, что имеет желание проехать к фурам и заглянуть в фуры. Он был доволен, видя заботливо прикрытые от непогоды паволоки и атлас, вина монастырские. Когда же дошло до золота из церквей, солидов из скитниц, особенно до драгоценностей человеческих, заподозрил что-то и обратил внимание на тархана, который был такой угодливый, не обещающим благосклонности взглядом.

— Каким было повеление хакан-бега?

— Доставить все целым и невредимым.

— И ты доставил?

— А как же. Ночи не спал, достойный, днем не позволял себе расслабиться, чтобы не упустить чего-то. Слал вперед, и по сторонам слал, сотни и требовал от сотенных, чтобы были бдительны, вовремя обнаружили и вовремя предупредили, если заметят тех, кто может посягнуть на клад этот, всем нам принадлежащий.

— Так почему же сам запустил руку в это сокровище?

Сумбат оторопел и заметно побледнел лицом.

— Достойный, — смог, наконец, произнести. — Моя совесть не позволяет мне слышать такое.

— Что, неправду говорю? Кто, кроме тебя, был в ответе за сокровище?

Тархан назвал сотенного и нескольких воинов.

— Поставь их передо мной.

Они были не где-то там — рядом, поэтому и предстать не замедлили.

— Обыскать, — приказал верным, которые всегда и везде сопровождали его.

Те сразу взялись за дело. Набросились по три на одного, выворачивали карманы, ощупывали калансувы, заставляли снять обувь и показать чадиги.

Нашли у трех, и нашли не пустяки — зашитые в одежду или калансуву драгоценные камни.

— У других тоже должно быть, — не удовлетворился каган, — ищите дальше. В седлах, в гривах лошадиных, даже в хвостах ищите, они не в одиночку брали — группой, поэтому и делили на группу.

Он никогда не ошибался, их мудрый и всевидящий каган, не ошибся и на этот раз. Сотенный надежно и внешне все-таки незаметно спрятал брошь с драгоценными камнями в конские хвосты, перстень с камнем-рубином — в гриве, другие понадеялись на то, что никто не станет рыскать, а тем более пороть и искать их ценности в седле или попоне.

— Выстраивай турму свою, — повелел каган, ошеломленный тем, что происходит, Сумбату. — И поставь перед ней этих татей. А вы, — обратился к охране, — зовите народ аварский. Суд будет, привселюдный.

Тех, кто выполняли волю Баяна, было и было. Поэтому и народ не замедлил объявиться. Турма, же, как встала, так и стояла, онемело. Воины видели и знали, в чем обвиняют тех, которых вывели вперед без мечей и луков, без украшений в одежде всякой — калансувы. А раз знали, чем могли ответить на старание кагана, кроме молчаливого испуга? Право, немало было таких, как те, которых должны судить. Разве не затем шли в поход, чтобы приобрести что-то? Чем докажут теперь, что приобрели у ромеев, а не украли из обоза?

— Воины мои! — услышали вдруг и стали еще молчаливее, чем до сих пор. — Я посылал вас на большое, благословленное Небом дело — отомстить склавинам за тот позор, что они позволили себе, не подчиняясь нам и тем, пороча имя наше, а вместе с тем встать на помощь императору, который платит нам за нее солиды и платит вот уже столько лет исправно. Вы и ваши собратья честно выполнили свой долг: в первой же сече нанесли супостатам нашим ощутимый удар и завладели его полоном, который стал по праву достоянием всех аваров. Хвалю за это и воздаю вам дань — каган поклонился, а уже затем сказал, собравшись с мыслями. — Однако не могу не выразить здесь и печаль сердца. Потому что нашлись среди вас и отступники, тати ненасытные, которые забыли об обязанности, как и об обычае: добытое всеми принадлежит всем. Забыли и посягнули на ваше воины, и ваше, — повернулся в сторону толпы, — люди. Хотите видеть их? Смотрите! — показал нагайкой. — Хотите знать, до какого позора дожили, и какой грязью облили нас с вами? Чтобы знали и удостоверились, покажу.

Он повернулся к верным, и верные по одному взгляду Ясноликого поняли, что и как должны поступить: вывели на видное место — перед народом и перед турмами — коней, принадлежавших недавно подсудимым, и показали, где хоронили они от своих собратьев, от народа аварского добытые трудом всех драгоценности.

Турма смотрела на все это оскверненно-пристыженными взглядами и молчала, а среди народа аварского прошла сначала волна удивления, потом — и возмущения.

— Какая кара должна быть таким?

— Позор и смерть! Родам — позор, этим — смерть!

— Быть, по-вашему! — махнул рукой каган, и этого было достаточно, чтобы верные налетели рьяно и, набросив на шеи обреченных арканы, со свистом и гиками потащили их в поле.

Наступила неловкая тишина. Даже те, что напирали только и требовали смерти, ужаснулись от того, что увидели, и онемели, похоже, что не ожидали такого от кагана.

Но Баяна не поколебала немота человеческая. Баян оставался сам собой.

— Что скажет нам предводитель тех, что опозорили себя? Я тебя спрашиваю, Сумбат?

Тархан шагнул вперед, однако не посмел взглянуть кагану в глаза. Как стоял печально-понурый, так и остался им.

А Баян ждал.

— Путь был далекий и утомительный, — сказал, наконец. — Я не мог усмотреть за всеми и за всем.

— Не мог или не хотел?

— Не мог, достойный.

— А если я докажу противное? Какую казнь должен определить тебе?

— Какую определил всем.

— Так тому и быть. Подведите его жеребца, — приказал тем, которые призваны были выполнять волю кагана. — И обыщите, как обыскивали других.

Верные оставались верными: искали тщательно и долго, однако вынуждены были доложить Ясноликому: поиски ничего не дали.

— Такого не может быть, — не поверил. — Ищите еще. Опять искали и снова доложили то же. Баяна разбирала злость.

— Носишь при себе? — не стал обыскивать, всего лишь спросил Сумбата.

— Я витязь, — нахмурился и остро взглянул на кагана Сумбат, — и хожу, между прочим, в доверенных у хакан-бега. Это каган должен был знать и не позорить моего имени, тем более перед народом!

Возмущение было слишком уж искренним и убедительным. Такого, кажется, никто не позволял себе в беседе с каганом. А что сделаешь, если татьбы за Сумбатом не установлено.

— Если я действительно оскорбил тебя невинно, возьму этот позор на себя. Тебя вознесу тогда перед всеми, как мужа добродетельного. И все же пусть будет это потом, когда удостоверюсь до конца. А сейчас пойди в палатку и покажи верным все, что было на тебе и при тебе.

Его долго держали там. Когда же вывели и показали пояс, из тайников которого вынимали и вынимали драгоценности, Баян не произнес ни слова. Достал меч, с рвением занес его над собой, и отсек тархану голову.

— Засолите эту неразумную башку, — приказал верным, — и отошлите хакан-бегу. Пусть видит и знает, какими верными являются ему его доверенные.

XXV

С тех пор, как сыны ушли вместе со старейшинами на всеантское вече, князю Волоту не по себе стало в остроге. Теснили стены, раздражало ржание коней, особенно тех, что в ближайших конюшнях, даже суета челяди заставляла переворачиваться на ложе и оставлять его, в конце концов.

— Воеводу Стодорку ко мне, — приказал, и когда Стодорко переступил вскоре порог, как-то непривычно хмуро спросил, что слышно из рубежей земли Тиверской.

— А ничего. — Стодорко не мог не приметить: князь весьма сдал за последние дни, потому старался быть внешне спокойным и убедительным. — Наши не стремятся к кутригурам и кутригуры ведут себя тихо.

— Ну, а из-за Карпат, что слышно?

— Обры в горы не пошли. Вестники доложили: отходят якобы. Ограбили селения и грады склавинские, что между Дунаем и горами, сожгли все, что подверглось огню, и возвращаются восвояси.

— Не понимаю что-то, — сердился, — возвращаются только или вернулись уже, ушли из земли склавинов или только отходят?

— По правде говоря, главные силы обров отошли, услышав, что от ромеев возвращается рать склавинская, разгуливают по Склавинии лишь те из турм, что не удовлетворили себя грабежами.

— А рать склавинская все-таки возвращается от ромеев?

— Да возвращается.