Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

• Название: Лихие лета Ойкумены
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Жанр: Историческая проза

Роман о малоизвестных страницах славянской истории. В VI–VII веках н. э. славяне боролись против кочевых племен, аварского каганата и Византии за жизненное пространство, за свое будущее.

---

Они действительно оживили людей. Когда зрители дождались и убедились: все-таки начинается уже ожидаемое, то кровушка заиграла в теле. Жеребцы под отроками были молодые и холеные, так и рвались, выказывая силу. Пусти таких, дай волю — буйным ветром полетят долинами. Да и отроки охвачены не какой-то другой — а все-таки той же, что и в конях неистовством. Вон, какие юные и соблазнительные сидят в седлах. Все — в чадигах из темной кожи, в синих рубахах, перевязанных в поясе червлеными поясами, в черных смушковых калансувах с червленой, что защищает глаза, тульей из дибаджи. Не отроки — восхищение. Как не захочешь видеть таких среди победителей и как не поверить, что если не все, то большинство способны быть ими?

Снова, как и в стрельбе, шли на скачки десятками, с одним только отличием, что начинали их не там, где было стрельбище, а на две сотни ступеней ниже него. Эти удобства на пустынном безлесье искали, хотели, чтобы скачки шли ближе к тем, кто был на празднике перехваченной возможности — победы у выстланных на траве полотнищ. Право, последнее больше значило, потому что, когда первые десять отроков пустили своих жеребцов вскачь, не только молодежь, но и старшие, те, что не раз и все уже видели, оставили яства и питье и вышли ближе к скачкам. В тот, дальний конец, указанный мужами-распорядителями расстоянию для всадников, шел поодаль от них. Назад же возвращались мимо, так близко, что каждый мог их разглядеть, кто в седле, и выразить ему свое восхищение или недовольство, а затем и поощрение. А поскольку отроки для всех здесь известны, шум шел от одного до другого конца втикачского застолья и был такой сильный, что напуганные и без того жеребцы прядали ушами и не просто бежали — стлались над землей, силясь выйти вперед, прийти на назначенное место первыми. Но, увы, и там, где кончался заезд, их ждали такие же неугомонные, если не самые неугомонные: славили в полный голос победителей, побудившие на большее тех, что были недалеко от того, чтобы стать ими, не скупились на смех, когда видели перед собой видимых неудачников. А все это гнало в дебри грусть, радовало душу и делало праздник праздником. Тем более, что волнам этого, так долго ожидаемого праздника, пожалуй, и не суждено угаснуть. На смену одного десятка всадников выезжал и становился наготове второй, на смену второму — третий, а там четвертый, пятый, и у каждого из десяти отроков были свои ожидаемые и неожиданные достижения. Неудачи не замечались уже. Ждали только свершений и возносились духом по каждому свершению, так высоко и так едино, что если бы не были захмелевшими, ей-богу, постеснялись бы себя. Но, увы, возносились вместе, а в группе не опасаются и не стесняются высокого взлета. Было радостно и отрадно, было, попросту говоря, празднично, а каждому сердцу, тем более, когда празднично и разумно, чего еще надо? Старики забывали в этой круговерти, что у них есть дети и есть необходимость присматривать за ними, девушки и молодцы радовались безопасности стариков и давали себе, какую сами того хотели, волю: была возможность радоваться перехваченной отроками возможности в скачке — радовались и славили победителей, звали на скачках к яствам и меду в застолье — не евших, шли и ели княжеские яства и меды. А где услада от яств и меда, там изобилует свежая в теле сила, есть пространство безоглядной мысли, как и неудержимому желанию. Так молодежь втикачских родов и не засиживалась долго у яств, оставила эту радость старикам, сама же опять пошла на зов бубен и сопелей, пускалась в зажигательный танец, показывая силу и ловкость, представляя всем, кто был рядом, как она прекрасна и искушена. Вероятно, это желание показать себя во всей красе и соблазны подсказали тем из отроков, которые были уже в походе и вернулись с победой: теперь им, как перехватившим у супротивника славу, предоставляется возможность выбрать себе любимую и перед всеми засвидетельствовать, что на княжеском пиру будет слюб и будет свадьба, пусть все знают, а то и будут готовы к этому. Поэтому, именно, те, что вернулись из похода, и старались больше всех. Пока молодые и юные водили с девками танец и гордились этим, старшие выбрали удобное место на рукаве Втикачи, которая обходила заваленный камнем остров, и перекинули через рукав три кладки (мостка) — только что спиленные и очищенные от ветвей деревья.

Никто не заметил, когда это произошло. Музыканты, гам человеческий, крики, визги радостных отроческим вниманием девушек, глушили и стук топоров, падение деревьев, как не заметили и другое: когда и с какого это чуда младшие отроки, даже те из них, которые стали сегодня и победителями на игрищах, были оттеснены с танцев. На их место встали старшие и так завертели кругом, такого огня добавили игрищам, что девушки не оглянулись, когда приняли этот вызов и ответили на него своим: на благосклонные улыбки — такими же улыбками, на горячие взгляды-стрелы — взглядами-стрелами.

Тайное стало явным, как кто-то из отроков объявил: начинаются игрища-брыкси (кошки-мышки). Где-то послышался девичий визг. Мнимые или перестрахованные вопли, а где-то — всего лишь смех и попытка освободиться из рук отрока, быть свободной, как прежде. Но зря. Отроки крепко держали своих избранниц. Кое-кто из них говорил девушке, склонившись к уху: «Будь послушна эти несколько минут — и будешь счастлива», которая и без слов знала: криком мало поможешь себе. Все решится там на мостках.

Те из девушек, для которых заключение это не было неожиданностью, скорее наоборот — сладким желанием, только вскрикивали звонко, когда отроки брали их на руки и шли на мостки, и сидели тихо или льнули теснее к своему избраннику и говорили радостно-перестраховано: «Ой, мамочка! Страшно же!» Зато все остальные не поддавались тогда, когда брали их перед мостками на руки, кричали и сопротивлялись и на мостках. Потому что знали: девушка, которую молодец перенесет по мосткам через реку (в один, а затем и в другой конец), хочет или не хочет того, а должна принимать слюб. Единственная надежда спастись от этой нежелательной неожиданности — высвободиться и убежать или упасть вместе с молодцем в воду.

Поэтому не всем удавалось перенести свою избранницу через реку. Если не с первого, то с другого раза девушка падала сама и отрока валила в воду. Такой спешили на помощь, дольше и громче, чем кому-либо, кричали: «Слава!».

Молодец не возвращался уже к группе, бродил, опозоренный, на противоположном берегу и бродил там, пока не наступала ночь, и в ночь переплывал на другой берег реки и шел в свой дом незамеченным. Зато счастливых, тех, кому боги помогли перейти мостки в один и в другой конец незамочеными, приветствовали и радостно, и зычно, так, чтобы слышала об этой радости вся окрестность.

— Идите счастливчики — говорили провожая. — Спрашивайте разрешения у стариков и зовите на свадьбу!

— Да, всех позовите, берете не что-то там — слюб.

Провожали и тотчас возвращались к реке, через которую лежали три кладки, и на каждой кладке решалась чья-то судьба.

V

Все говорило: живи и радуйся, князь Тиверии. Народ твой отстоял себя в бою, пусть и потеснен, но, все же, остается на своих рубежах и не ослаб в силе, нет. Раз выстоял против такого супостата, как обры и тех, что шли бок о бок с ними, и, считай, крепкими и сильными. Да и семья не может не превозносить дух, не веселить сердце. Жена была и есть зрелая ягода в райском саду, дети растут, как грибы из-под дождя выходят. И какие дети. Боги светлые и боги ясные, только бы жить и благодарить вас за эту награду. Он так много хотел, беря слюб с Миловидой, а то, что дала его роду Миловида, превзошло даже его хотение. Шесть сыновей-соколов, шесть опор имеет для княжеского стола, кроме маленького Богданки и маленьких дочерей. Разве это шутки? Вот будет сила, так сила, вырастут шесть сотенных, затем — тысяцких. А Богданко… Князь — уже его первая и надежная опора. Разве с такой опорой можно унывать и чувствовать слабость в силе? Ей-богу, не следовало бы. А чувствует, видимо, себя таким. Неужели это смерть князя Добрита так поразила, правдивее, и трудности, в которой оказалась земля Троянова после смерти князя-предводителя? Право, что да. Больше нечем угнетать сердце, что камнем ложиться на плечи.

«А судьба Златы и Миланы? — вырывается другая мысль. — Это были терзания, не те, что точат силу, безлетье?»

Ой, кто говорит, что не те. И все же Злата из Милана разыскались уже. В тот же день, как в Черн вернулся, знал: в Томах они, вот-вот ромеи доставят их в родную землю. Солидов пообещали достаточно, можно быть уверенным: за такие солиды доставят живыми и здоровыми. Но, увы, и эта уверенность не радует. Что-то другое сосет в сердце и подтачивает силу.

Состарился уже, растратил ее в сечах и походах? Почему бы и нет, он в такой круговерти бывает чуть ли не ежедневно, а то, что ее завертели обры, и совсем надломило.

«Нужен покой. Больше всего нужен покой! Будет он — вернется к телу и сила, а вернется сила, все станет на круги своя. Право же, не время еще думать о рае. Да и не приходится идти туда сейчас. Что будет с Тиверией и — с народом Тиверии, когда меня не станет? Сыновья слишком юные, чтобы мог кто-то сесть на отчий стол. А еще есть все анты и вся земля Троянова. Кто о ней позаботится тогда? Острозор, Зборко? Если что-то случится со мной, больше, действительно, будет некому. Оба эти князя смотрят сейчас, что, правда, в освобожденные обрами степи. А это плохая примета: мало о Дунае заботятся. Острозор так и сказал, когда уезжали после тризны по князю Добриту с Волыни: „Теперь ты, княже Тиверии, единственная наша надежда на Дунае. Пока ты есть, до тех пор будет и уверенность: ни обры, ни ромеи не пойдут оттуда. Знают ибо, с кем будут иметь сечу“».