Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

• Название: Лихие лета Ойкумены
• Автор: Дмитрий Мищенко
• Жанр: Историческая проза

Роман о малоизвестных страницах славянской истории. В VI–VII веках н. э. славяне боролись против кочевых племен, аварского каганата и Византии за жизненное пространство, за свое будущее.

---

Поднялся шум, а потом и настоящая сеча, и кто знает, чем завершилась бы и потеха, если бы не подоспел отряд всадников.

— Агий на вас! Что случилось? — крикнул кто-то из тех, что подъехали.

Отступники остановились и уже не посмели восстанавливать сечу: к ним приближался Светозар с сопровождением посольства.

— Что случилось, спрашиваю?

— А то, что видишь, — первым отозвался Радим. — Князь-предводитель поднял руку на аварское посольство, забил Баянова брата. Пришлось защищать от его гнева всех остальных послов.

Светозар долго и грустно смотрел на родаков своих.

— Что вы наделали? — спросил погодя. — Тебя спрашиваю, Келагаст, сын славного Идарича. Что ты наделал?

— А ничего! — зло огрызнулся князь. — Отомстил виновнику смерти брата моего Мезамира и только.

— Не только, предводитель. Очень возможно, что ты отомстил нам всем, народу нашему. И жестоко отомстил. Должен помнить, это не ромеи, способные понять чье-то безумие, это обры.

XL

Из разных земель возвращались антские послы в Келагастов лагерь около гор Карпаты, но и те, и другие вернулись почти в один день, и больше обрадовало всех — принесли добрые вести. Как стало явным по их сведениям, боги не только Келагаста наказали тем летом, императора Византии Маврикия тоже не пощадили. Где-то чем-то прогневал он своего всевидящего или не в себе был в тот момент и не вспомнил, что из всех благочестивых деяний, наиболее украшают императора выдержка и рассудительность. Ему советовали: встань выше гордыни, уступи своим. Это не кто-нибудь беспокоится, забеспокоились легионеры, опора трона твоего. Хотят, чтобы ты отозвал их на зиму в рубежи империи — отзови, говорят, устали в сечах — взвесь и дай передышку. Твое никогда не пропадало и не пропадет. Не послушался стратегов, ни тех, что были за Дунаем и вопили из-за Дуная, ни тех, что говорили их устами здесь, в Августионе, впал, зато, в великий гнев и изрек в гневе: «Никаких уступок! Тоже придумали — отправиться на зиму к женам. Там, в Склавинии, пусть зимуют, если не сумели покорить ее до зимы». А этого оказалось достаточно, чтобы легионеры от возмущения перешли к делу — взялись за мечи и заставили стратегов своих бежать за Дунай, под крыло императора.

Пространство, говорят мудрые люди, не терпит пустоты. Не потерпели ее и ромейские легионы. Завладев лагерями — каждая когорта своим, легионеры кричали до хрипоты и требовали возвращения домой также до хрипоты. Пока не отыскался среди многих один, вышел вперед и взял верх над возмущенными.

— Думаете, пойдем на зиму к женам и удостоимся покоя? А что скажет император, когда узнает, что мы подняли меч на своих предводителей, более того, самовольно покинули поле боя, отдали супостату то, что взяли у него ценой собственной крови? Неужели вы не понимаете: за то получим не покой и не отдых — вериги, а то и хуже — смерть? Узко мыслите, легионеры! И не так, как следовало бы мыслить.

Это был центурион Фока, коренастый, сбитый из мышц полуварвар, о чем недвусмысленно напоминали ромеям его огненно-рыжие волосы. Легионеры знали его как смелого и благосклонного к ним предводителя. Знали также, что он никогда не молился на императора, нередко позволял себе смеяться над ним, хотя сам имел заметный недостаток — искаженное в сечах лицо. Злость Фоки объясняли по-разному: и шрам получил из-за Маврикия, и жены не имеет из-за таких, как Маврикий. Однако то, что услышали из уст сейчас, не удовлетворило легионеров.

— Ты советуешь нам угомониться, быть послушными императору?

— Да нет! — поспешил возразить Фока, — Что даст зимовка в Склавинии и — покорность императору? Ни в том, ни в другом не вижу смысла. К другому зову вас легионеры: встанем плечом к плечу и поедем в Константинополь и устраним Маврикия с престола — вот будет победа и отдых на долгие времена! Помните, пока в Августионе сидит Маврикий и повелевает своим именем, покоя ни вам, ни кровным вашим не будет! Все сечи и сечи будут! Разве не знаете: и Константинополь ненавидит Маврикия. Достаточно нам объявиться там, как народ константинопольский бросит его в Пропонтиду. — Правду говорит! Пока в Августионе сидит Маврикий, покоя не узнаем!

— На Константинополь! Встанем плечом к плечу и в Константинополь!

Послы антские не спешили покидать землю Склавинии: ждали, чем закончится возмущение в ромейских легионах. Проникнуть между ними и знать точно, что происходит там, не могли. А слышать многое слышали. Поэтому не обошел их и тот, последний, поступивший от ромеев, слух: не кому-то другому, полуварвару и всего лишь центуриону Фоке удалось взъярить возмущенных легионеров и повести на Константинополь, убрать с их помощью Маврикия и сесть на его место в Августионе. А уж как сел, казнил не только Маврикия и его род — брата, жену, малолетних сыновей, дочерей, но и многих из знати и среди всех — выдающегося стратега Византии Коментиола.

Склавины не замедлили выйти из лесов и стали собирать свою довольно-таки поредевшую силу, садиться там, где раньше сидели. Отпала необходимость идти на помощь им и антам. А эти перемены не могли не успокоить в сердцах многих рожденное досадной схваткой с обрами смятение.

— Слава богам! — говорили и готовились покинуть этот и счастливый и несчастливый лагерь. — Слава мудрым и добрым богам! Оберегли все-таки нас от сражений и гибельных сечь на поле боя.

Отправились в обратный путь и радовались, утешали себя веселыми беседами и старались уверовать: то, что сделал с обрами Келагаст, кануло в небытие. А так, посольство же спасли от погрома, погиб лишь Калегул. А по тому Калегулу сожалений мало. Разве каган не знал: его брат вызвал невинную смерть посла антов Мезамира, поэтому и удостоился того, чего заслужил. Да, в таком случае обычай у всех один: смерть за смерть и кровь за кровь.

Уверенность, что будет именно так: авары потоскуют, услышав, чем завершилось посольство у антов, и прикусят язык, — быстро успокоит всех. Даже известные некоторым угрозы аварского посольства, брошенное не без умысла: «Не думайте, что все это пройдет, каган жестоко отомстит вам за пролитую здесь кровь», — выветрилось из памяти. А жаль, произошло не так, как задумывалось. Не успели анты доехать до своих домов и разъехаться по домам, как в Баяново стойбище над Дунаем прискакали несколько из тех, что были с Калегулом и Икунимоном.

— О, великий и мудрый! — одновременно упали к ногам. — Накажи антов, они подняли руку на твоих послов!

— Как?

— Сначала только Калегула убили, всех остальных отпустили. А в пути, уже по эту сторону гор, настигли и посекли. Только трое нас, спасавших израненного Икунимона, осталось.

— Где мой сын? Где Икунимон?

— Не довезли, скончался от ран, и то вскоре после сечи. Сказал, чтобы ты не верил, что кто-то другой сделал татьбу, то — анты. Захотели замести кровавые следы свои…

И без того согнутый уже годами и излишне угрюмый каган, казалось, прилип к месту, на котором восседал в эту ужасную минуту, и стал похож на зловещего сыча, что взирает из дупла. Воистину так: прилип и оцепенел, слова не способен изречь. Только дышал тяжело и смотрел на тех, которые принесли эту ужасную весть, ошалело. Так безумно перепугано и так ошалело, что уцелевшие от погрома посольские сами крайне перепугались и стали пятиться к выходу, а, уже выйдя из палатки, закричали:

— На помощь! Каган умирает… На помощь, скорей!

Прибежали все, кто мог помочь чем-то и кого привела всего лишь тревога или интерес, а Баян искал глазами одного — хакан-бега Апсиха, того известного среди аваров и далеко за аварами предводителя турм, который, уверен был, единственный способный осуществить его волю — поквитаться с антами. Но именно Апсиха и не было среди присутствующих в палатке. Когда он появился и усмотрел, что Баян рвется к нему, последнюю силу собрал в себе, чтобы встать или хотя бы повелеть: подойди, — забеспокоился и поспешил на зов.

— Что, Ясноликий?

— Анты… анты…

О, Небо! Как мало осталось от некогда могучего и грозного Баяна. Только блеск в глазах и желание сказать что-то. Схватил закоченевшими уже пальцами своего хакан-бега за руку, пытается приблизить к себе и не может.

— Подними всех — смог, наконец, произнести слово. — Всех, кто способен держать меч, и поведи на антов. Отомсти за Икунимона… Живым и мертвым — всем отомсти!

Сказал — и испустил дух, хоть на Апсиха и не переставал смотреть стеклянными уже глазами. И за руку держал, словно добивался: «Слышал, что повелеваю? Мертвый не прощу, если не исполните мою волю».

Смерть и произошла в первое лето седьмого века. Соседи говорили: «Это знаменательно. С уходом неугомонного аварского предводителя уйдут в небытие такие частые и непонятные распри между народом, осевшим при Дунае, перестанет литься щедро пролитая в течение отшумевшего в сечах лихолетья кровь». А будет ли так, одни боги ведают. Народ земной создан для лучшего, ему всегда хочется верить: будет лучше, чем было, чем сейчас.