Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

• Название: Русский полицейский рассказ (сборник)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Литагент «АСТ»c9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9725-2137-1, 978-5-17-076666-6

На протяжении двух столетий, вплоть до Февральской революции 1917 г., полиция занимала одно из центральных мест в системе правоохранительных учреждений России.

В полицейской службе было мало славы, но много каждодневной тяжелой и опасной работы. В книге, которую вы держите в руках, на основе литературных произведений конца XIX – начала XX вв., показана повседневная жизнь и служба русских полицейских во всем ее многообразии.

В сборник вошли произведения как известных писателей, так и литературные труды чинов полиции, публиковавшиеся в ведомственных изданиях и отдельными книгами.

Каждый из рассказов в представленной книге самостоятелен и оригинален и по проблематике, и по жанровой структуре.

---

– Ну так передай чашку ему, – показал Семен Иванович на другого стойкового.

Повторилась такая же точно картина угощения и второго стойкового. Выпил и он две полных чашки, а от третьей отмолился.

– А теперь ступайте на кухню, пришлю вам пирога закусить, – с этими словами Семен Иванович отпустил стойковых, пошел к себе и вновь уселся за прерванный обед.

Но, видимо, не суждено ему было в этот день как следует, по-праздничному, отобедать. Только что хлебнул он щей, как вошла кухарка Агафья.

– Барин, да вы из какой это бутылки угощали стойковых водкою-то? – спросила она.

– Как из какой? Да вот из этой!

– Да ведь здесь же уксус, а не водка! Я еще вчера из этой бутылки вылила водку в графин, а в нее налила уксусу.

– Ну уж это – черт знает что такое! – вскричал озадаченный Семен Иванович. – Просто дьявольское наваждение какое-то!

– То-то я смотрю, – продолжала Агафья, – стойковые сидят в уголку, все отплевываются, а до пирога и не дотрагиваются. Шушукаются промеж себя: ой, беда, беда нам; ой какой пристав лютый да хитрый, избил нас спервоначалу, а потом давай травить, а как отравит, не до самой, значит, смерти, а до половины – на допрос возьмет.

– Какой там еще допрос? Вот дурачье! И молчат ведь проклятые, ничего тебе не скажут!.. Ну да я сейчас все поправлю. Дай-ка, Агафья, мне вот ту бутылку с ромом. Я сам при них выпью, пирогом закушу, а потом и их хорошенько угощу. Вот тогда и поймут, что ошибка вышла, что я зла им не желаю.

Вышел Семен Иванович в кухню. Подошел к пугливо съежившимся при виде бутылки и чашки в его руках стойковых.

– Вы что же это, ребята, ничего мне не скажете, что ошибка-то невзначай с водкой вышла? Уж вы, того, не серчайте, сами понимаете, ошибка. А теперь, вместе со мною, давайте-ка выпьем вот этой водочки. Вы такой, поди, еще и не пивали никогда.

Стал Семен Иванович наливать из бутылки ром в чашку. Увидев льющуюся красно-бурую влагу, стойковые с неподдельным ужасом переглянулись между собой и сразу, со стонами, бултыхнулись на колени.

– Панночку ласковый, коханый! Ваше б-дие, отец родный! – взмолились они, обнимая и целуя ноги пристава. – Будь такой милосердный, прости нас. Не трави нас больше отравою, мы и так, и без отравы, всю правду тебе скажем! Попутал нас грех: задушили мы, своими руками задушили этого Илью Горбачика, значит. Виноваты мы, мы и деньги его забрали, разбогатеть хотели! Не трави же нас понапрасну!..

Ужаснулся и остолбенел, ушам своим не верил Семен Иванович.

– Вы, вы задушили Горбачика?! – приходя в себя, с расстановкой произнес он.

– Мы, панночку, мы, ваше б-дие!

– А где же его деньги?

– А у нас, панночку, вот тут, и деньги отдадим тебе, панночку, только не трави нас.

Произнося эти слова, оба стойковые начали развязывать и разматывать онучи на своих ногах. Развязали, размотали, достали и передали приставу каждый по одной грязной, засаленной бумажной пачке. В пачках оказались кредитки, в каждой ровно по двести рублей.

Обрадовался безмерно мой Семен Иванович: наконец-то закончилось тяготившее его дело. Радостно принялся он тут же строчить донесения по начальству в том, к изумлению моему, смысле, что, мол, благодаря его находчивости, энергии и неусыпным трудам ужасное преступление вполне раскрыто, виновные пойманы, уличены и приведены к сознанию, поличное разыскано, отобрано и приобщено к делу.

– Ты, кажется, хотел службе поучиться, – обратился он ко мне, – так вот и учись, как преступления раскрывают. А вот, смотри, как следует писать рапорты начальству. Оно, начальство-то, всегда любит, когда его подчиненные отличаются. В деле же этом, если хорошенько вдуматься, я, как-никак, а все же отличился, блестяще даже, можно сказать, отличился. Сам теперь это вижу!

Я сначала подумал, что Семен Иванович шутит со мною. Но нет. Он, к немалому моему удивлению, совершенно серьезно, какими-то ему одному известными путями, пришел к искреннему убеждению в своем «отличии» в этом курьезном деле. И продолжал бесконечно ликовать.

Не менее, если не больше, возликовал и несчастный, так долго и безвинно томившийся в заключении Иван Лещук, теперь отпущенный на волю, домой.

Почти веселы были и стойковые, облегчившие свою совесть чистосердечным сознанием и убедившиеся, что их больше «травить» не будут.

Один лишь я остался при пиковом интересе: пропали мои надежды на ознакомление, на изучение «приемов» раскрытия преступлений. Правда, я, взамен того, несколько ознакомился с приемами тогдашней полицейской службы. Но это меня далеко не порадовало, и я поспешил возвратиться восвояси.

И. С Семен Из рассказов старого пристава

В доме М-ского полицмейстера полное освещение. Веселый свет, сквозь занавешенные окна, выбивается на улицу, освещает панель и длинную вереницу экипажей. Сегодня именины хозяина. В комнатах душно, хотя все форточки открыты настежь. Гостей много. Некоторые играют в карты, молодежь вертится около дам. В кабинете хозяина, отведенном на сегодня под курительную, сидит компания не примкнувших ни к играющим, ни к дамам: начальник тюрьмы, уездный помощник исправника и толстый, краснощекий господин, помещик здешнего уезда, родственник хозяина дома. Совершенно в стороне стоял, уже пожилой, пристав второй части и не принимал участия в общем разговоре.

– Что вы там стоите, Иван Яковлевич, – обратился помощник исправника к приставу, – о чем мечтаете? Мы вот говорим о последнем столкновении с освободителями, в котором такою геройскою смертью погиб один из лучших наших стражников.

Иван Яковлевич докурил папиросу и подошел к сидевшим.

– Я с ним служил, когда исполнял обязанности пристава первого стана Д-ого уезда, – сказал он.

– Как?! Вы давно его знаете? – спросил помощник пристава.

– Да я же сам и хлопотал об определении его в одну из команд стражником. Раньше он был сотским.

– Вот что, Иван Яковлевич, расскажите вы о нем поподробнее, что это был за человек, нам очень интересно будет послушать и, так сказать, хоть этим помянуть погибшего, – попросил помощник исправника.

Иван Яковлевич стал решительно отказываться, отговариваясь от роли рассказчика, но все, кто был в курительной, так усиленно упрашивали, что, в конце концов, ему пришлось согласиться.

– Я очень плохой рассказчик, предупреждаю, господа, – начал он, – так что прошу не обижаться. Уступаю вашим просьбам и расскажу небольшой случай, вернее характеристику убитого. Прошу внимания. Было это давно. Служил я тогда в одном из уездов нашей губернии становым приставом. Человек я был молодой и все в жизни происходящее, худое ли, хорошее, видел, так сказать, в розовом свете. У каждого из нас бывает такая пора, когда мы в худом находим небольшую долю и хорошего, а хорошее еще более возвышаем и восхваляем, хотя оно, может быть, стоит лишь той оценки, которой оценили более опытные умы. Как раз в такую пору моей жизни я и служил приставом. Стан был большой, густонаселенный, да к тому же в нем еще был расположен завод, так что недостатка в людях не было. Народ был скверный: близость завода действовала пагубно на крестьян, и парни и девки стремились более к тому, чтобы попасть на завод, чем работать дома, – там казалось свободнее и все-таки, по их понятиям, выгоднее. Нельзя сказать, чтобы народ был бедный, – нет, бедняков было совсем мало. Помню, я впервые ехал в стан. Дорога была ужасная, осенняя распутица. Грязь, чуть подмороженная утренним морозом, была уже разъезжена крестьянскими телегами, так что местами колеса чуть не до половины погружались в это месиво, расступавшееся под ними с каким-то чмоканьем; с неба к тому же сыпались колкие замерзшие снежинки и точно иглы кололи лицо. Непривыкший к продолжительной езде, я порядком устал и с нетерпением ожидал того момента, когда доберусь до становой квартиры. Я волновался, мне все казалось, что непременно должна сломаться ось, и я принужден буду сидеть посреди этих оголенных и неприветливых полей и дожидать кого-нибудь, кто бы мог меня довезти. По счастью, этого не случилось, и я благополучно доехал. На крыльцо меня вышел встречать сотский, тогда они еще были. Взглянув на него, я совершенно забыл свою усталость и громко расхохотался. Что это была за рожа. Господи боже мой! Нос его был чем-то запачкан черным, маленькая рыженькая бородка была растрепана и висела какими-то клочьями, к тому же он был толст как хороший откормленный боров и красен как кумач. На мой вопрос, дома ли пристав, он громко, по-солдатски отрапортовал:

– Никак нет-с. В город уехавши, – и, ковыляя на ходу, как утка, отправился к моей лошади, чтобы ввести ее во двор.

Осмотрев помещение квартиры, я вышел на заднее крыльцо, чтобы приказать сотскому поставить самовар. Он деятельно хлопотал около лошади. Я подозвал его к себе. Он подошел и вытянулся, как только позволяла ему его неуклюжая фигура.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Семеном, ваше благородие.