София Блейк - Шлюха. Любимая

• Название: Шлюха. Любимая
• Автор: София Блейк
• Жанр: Современная проза

---

В мире вряд ли найдете вы город, равный Вене в отношении архитектуры. Кто–то великий назвал архитектуру застывшей музыкой, и я каждый раз, гуляя по Рингу, убеждалась, что лучше выразиться невозможно. Что еще добавить к этому? Как передать великолепие Венских дворцов и площадей, да и надо ли это делать? Я проходила вдоль этих прекрасных стен, заглядывала в места, открытые для доступа широкой публики, а на душе у меня становилось все тоскливее, будто бы я заведомо направляюсь в тупик, и только инерция движения не дает мне оборвать бессмысленную трату времени.

Еще в Москве я сформулировала для себя жестокую истину, согласно которой мир стремиться ограбить меня, или поиметь. В Вене к этому безрадостному ощущению прибавилась красота. Безупречные формы, прекрасные фразы и стихи, бессмертная музыка, — все это существовало рядом с голой и неприглядной формулой номер один, и вовсе не собиралось помогать или спасать. Ни меня, ни кого–либо другого. Красота была чем–то вроде приправы к отвратительному кушанью. Мы питаемся, потому что без этого не выжить, но без соли, специй и соусов чем была бы наша трапеза? Так и жизнь, сама по себе пресная и жесткая, лишь в присутствии красоты может казаться осмысленной.

И вот на афише я увидела, что в опере дают «Don Jeovanni» великого Моцарта, и решила на практике проверить свои формулировки. Не то, чтобы по наивности я надеялась на некий катарсис, способный очистить душу и переменить мои взгляды на жизнь, но именно в Вене все составляющие красоты как смысла существования сходились воедино, и в этом таился некий высокий соблазн. Я попыталась заманить в оперу Брюхо, но у него был запланирован ужин с кем–то очень важным, кажется, владельцем местного футбольного клуба, особняк которого располагался по соседству. Лика посмотрела на меня, как на прокаженную, и предложила вместо оперы пойти «позажигать» в модную дискотеку.

Альбинос отговорился полным отсутствием слуха, но любезно предложил в мое распоряжение свой «фольксваген», за что я была ему весьма благодарна. Воху же приглашать я попросту не имела желания, да и он вряд ли обрадовался бы моему обществу даже на один вечер.

В общем, я целый день потратила на свой туалет, потом впопыхах мчалась в торговый центр выбирать новые туфли, потому как оказалось, что старые перестали сочетаться с моим единственным вечерним платьем, — словом, это был хлопотный и непривычный для меня день, но в конце его я объявилась на платной парковке вблизи оперы в таком виде, что мне пришла в голову вот какая мысль:

Никогда раньше я не выглядела лучше, чем сегодня, и вряд ли когда-нибудь смогу стать красивее.

Словом, София Буренина этого весеннего дня была апофеозом всей моей биографии, такой непростой, даже дурацкой, если хотите.

И я вдруг решила, что сегодня встречу свою настоящую любовь. Так подействовала на меня Вена, погода, весна, высокие каблуки…

Сознательно умалчиваю о Моцарте, ибо не мне о нем рассуждать…

В общем, там есть сцена, когда Командор уже приближается к любовникам, и Дон Джованни остается наедине перед собственной судьбой, которой он всегда бросал вызов. И всегда побеждал, кроме этого, единственного раза. Ни любовь, ни гордость, ни шпага не спасают его, и я вдруг заплакала, когда поняла, что мне тоже придется когда–нибудь изведать ужас этого последнего свидания с судьбой. Я тоже изворачивалась, хитрила, соблазняла, едва ли меньше, чем Дон Джованни, и значит, в чем–то мы с ним родня. Пусть правила им безумная страсть, а мною банальный расчет, но в конечном итоге мы оба всего лишь самоутверждались, и по логике искусства нам уготован печальный финал.

Косметика, которой я пользовалась, была слишком дорогой и качественной, чтобы подвести меня, когда под шквал аплодисментов поднялся занавес и огромные люстры из Сваровского хрусталя осветили великолепный зал оперы. Внезапно я ощутила на себе взгляд, и, подняв мокрые от слез глаза, поняла, что мне улыбается из–под очков молодой азиат в элегантном костюме и шелковом галстуке.

Он сказал какую–то длинную фразу по-немецки, в которой я разобрала только слово «музыка». Кажется, он, как и я, оказался в опере без компании. Я извинилась и попросила его перейти на английский. Оказалось, что его английский был куда совершеннее моего собственного.

— Ирми, — представился он.

— Софи, — растерянно проговорила я, совершенно забыв, что нахожусь в Европе под чужим именем.

— Твоя реакция на Моцарта не может оставить равнодушным, — снова улыбнулся он.

— Сегодня я более сентиментальна, чем обычно.

Толпа скользила мимо нас к выходу и гардеробам, а мы стояли, будто бы одни, и обменивались вежливыми фразами. Не знаю, о чем на самом деле думал он, только я вспоминала свое предчувствие любви, и все в этом Ирми казалось мне безупречным: его несомненно дорогая одежда и обувь, легкий запах незнакомого одеколона, тонкие смуглые пальцы рук и главное, его улыбка-мотылек, будто бы всегда кружащая вокруг его лица. Время от времени — но всегда к месту — мотылек садился на него, растягивая пухлые губы и рисуя легкие морщинки у висков и глаз. Это была не резиновая улыбка западных людей, не беззаботная улыбка славян, не лукавая похотливая улыбка арабов и кавказцев, не ироничная еврейская улыбка, за которой прячется неуверенность. Улыбка Ирми не таила в себе подвоха, была легкой и живой, но в то же время она как будто охраняла его. Ставила барьер. В ответ я глядела на него так, чтобы он понял как можно скорее: барьеров не существует.

Мы сидели в кондитерской, расположенной неподалеку от оперы, в старом городе. Вена вообще рано ложится спать, и здесь с большим трудом можно найти заведение, открытое в полночь, но Ирми, похоже, знал все, что нужно было знать в каждый отдельный момент своей жизни. Он выглядел таким светским, таким комильфо, столь безупречными казались его рассуждения, что я предпочла большей частью помалкивать, предоставляя ему рассказывать о себе.

— Я закончил Кембридж три года назад, — говорил Ирми. — Работаю в европейском банке реконструкции и развития. Мое японское имя звучит сложно и непривычно для европейской артикуляции, поэтому я представляюсь близким по слуху именем. Еще мне нравится, что это как мужское, так и женское имя.

— Почему? — спросила я. — Тебе близок «юнисекс»?

— Нет. Просто я гей, — сказал Ирми.

— Вот как! — я нашла в себе силы выдержать любезный тон заинтересованной собеседницы. — Надеюсь, ты не испытываешь предубеждений к женщинам?

— Абсолютно никаких, — заверил меня Ирми. — Я даже любуюсь ими. Правда, считаю мужское тело более красивым и совершенным. В мире намного больше прекрасно сложенных мужчин, чем женщин.

— А если бы тебе встретилась девушка, сложенная не менее прекрасно, чем твой мужской идеал?

— О, я имел дело с моделями, — равнодушно сказал Ирми. — Между нами, те, кто разрабатывал современный стандарт модели, в большинстве являются моими единомышленниками. Теперь представь, с кем приятнее иметь дело: с настоящим идеально сложенным парнем, или с пародией на него, только благодаря своим мужеподобным параметрам прошедшей кастинг?

Боюсь, в этой ситуации мой смех вышел не до конца искренним, но я произнесла еще несколько пустых фраз, допила свой латтэ, попрощалась с моим несостоявшимся японским возлюбленным, и отправилась на пустую по ночному времени парковку, где терпеливо ждал меня серый, как мышка, автомобиль.

Пасмурное утро застало меня в подавленном настроении.

Мне вдруг пришло в голову, что Ирми на самом деле вовсе не был геем. Ведь огромный опыт общения с противоположным полом вполне научил меня выделять мужчин, которые испытывают ко мне интерес. Японец явно видел во мне именно женщину, а сказать о своей якобы голубой ориентации он мог для того, чтобы, скажем, пробудить во мне любопытство. Вообще, чего только не намешано в головах интеллигентных западных мужиков? Какими замысловатыми могут быть выстроенные ими пути к женскому вниманию! Но я торопливо рассталась с Ирми, даже не подумав о том, чтобы обменяться номерами телефонов, и теперь проверить мою запоздалую догадку было невозможно. Значит, не судьба…

Альбинос выносил из своей комнаты чемодан, когда я спускалась вниз, чтобы сделать себе кофе.

— Улетаю в Израиль, — объяснил он немного растерянным голосом. Его шевелюра выглядела так, будто к ней уже неделю не прикасалась расческа.

— Удачи тебе, — кивнула я. — Береги себя там.

— Если хочешь, забирай мою машину, — сказал он. — Всего за тыщу евриков, как сам покупал. Чего ей стоять здесь бестолку?

— У меня сейчас нет таких денег, — сказала я. — Да и машина вроде бы мне ни к чему.

— Ключи все равно у тебя, — сказал Альбинос. — Если захочешь, отдашь деньги потом. А пока довези хотя бы до аэропорта, чтобы на такси не тратиться.

— Без проблем!

И мы поехали в аэропорт, куда я даже не стала заходить, высадив Альбиноса у зала вылетов. Вышла сама, чтобы попрощаться.