Николай Байтов - Думай, что говоришь

• Название: Думай, что говоришь
• Автор: Николай Байтов
• Издательство: Азбука-Аттикус, КоЛибри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02078-8

Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены. В итоге получается уникально выразительная, контрастная проза. Вероятно, близкая к мифу, потому что истории Николая Байтова не просто запоминаются, а будто отзываются в памяти, как если бы мы знали их всегда.

---

— Нет смысла, — сказал он. — Этот лист там не материализуется. Отсюда ничего вынести нельзя.

— Тогда прочти и запомни. Стихотворение короткое.

Он прочитал. Я видел его удивление… Или волнение? — Он сидел несколько минут молча, глядя на строчки.

— Я искренне желаю тебе, Боб, — сказал я, — найти все бумаги Тома Принса. Тогда, безусловно, ты убедишься, что этого стихотворения там нет. Оно новое, и написал его я, а никакой не Том. Больше, извини, я ничего не могу для тебя сделать.

Он молчал. Я рассматривал его, поражаясь всё больше: действительно поэтический маньяк он, что ли? —

— Ну что ж… Это твоё последнее слово, Фрэд? Тогда я поеду, не буду время терять. — Он поднялся.

— О’кей.

Я вышел за ним на крыльцо.

— В следующий раз привези мне это стихотворение, написанное рукой Тома Принса. Тогда я поверю тебе.

— Бесполезно. Это будет твоя рука.

— Всё равно. Ты же не взял его с собой.

— Ты забудешь. Для тебя это будет совершенно неизвестный текст. Ты только удивишься, что почерк твой. Но ведь почерк легко подделать.

— Тогда — что ж? — Выхода нет.

— Выхода нет. — Он залез в лендровер. — В следующий раз придётся взять с собой грамотного психолога. А я кто? — обыкновенный полицейский инспектор. Мне не по зубам, конечно, такие штуки…

— Проваливай. Ты мне надоел.

Я вернулся в сторожку и включил экран. Когда он показался у ворот, я нажал кнопку. Ворота открылись. Он высунул руку и помахал мне. Потом с места дал газу и мгновенно исчез за изгородью. Я нажал кнопку, ворота закрылись.

Можно было бы на этом остановиться. Но я настолько был взбудоражен, что решился позвонить Сэму Тилботу. «Если Сэм — это на самом деле не Сэм, а компьютер, — думал я, — то он, ясное дело, постарается меня успокоить… С другой стороны, если всё равно я сейчас вырублюсь и всё забуду, то зачем, спрашивается, меня успокаивать?.. Да, любопытно, что Сэм скажет… А если он — компьютер, так он сам, наверное, внушил мне мысль позвонить ему. Зачем же я буду это делать? — Нет, тем более интересно. А я как бы ничего не теряю».

И ещё я обнаружил вдруг с испугом, что Сэм — единственный человек, которому я могу позвонить. Вон оно что получается… Раньше я этого не сознавал, точней, мне было всё равно. А тут как-то нехорошо себя почувствовал: «Вон, оказывается, в какую яму я себя загнал (или меня загнали?), что, кроме этого Сэма, не осталось и ниточки, связывающей меня с миром. А кто, собственно говоря, он такой? Что я о нём знаю?.. Непонятно… Но как же это так получилось?..»

Набрав номер его офиса, я убедился, что Сэм на месте.

— Хэлло, Фрэд! Что-нибудь стряслось?

— Что за психа ты прислал ко мне, Сэм? Я насилу его выпроводил.

— Да? Кого это?

— Назвался Бобом. Фамилии я не спросил.

— Боб?.. Я не присылал… Он сказал пароль?

— Конечно… А потом заявил, что он из полиции.

— Вот те на! И ты не посмотрел его документы?

— Нет.

— Плохо… А что ему было нужно?

— Расследует убийство какого-то Тома Принса, артиста. Ты не слыхал, случайно?

— Ну, было. Газеты писали в том месяце. А при чём тут ты?.. Или он меня искал?

Я начал вкратце пересказывать разговор, стараясь, чтобы Сэму не слишком много было платить за телефон. Я ломал голову, как половчей обойти вопрос со стихами, но Сэм, не дослушав, расхохотался:

— Вот это да! Первый раз слышу подобную историю! Ну и тип!.. Да он тебя просто на пушку брал!.. А я и подумать не мог, что ты там за десять лет так одичал! Мхом оброс, старина! Тебе каждый может любой лапши на уши понавесить!..Таких фильмов, чтоб ты знал, в принципе быть не может. Они слишком сложные… Я не специалист, но всё-таки имею представление. Лет через сто, может быть, компьютеры и достигнут такого уровня. А скорей всего вообще не достигнут: там обнаружатся какие-нибудь концептуальные трудности с психологией, со свободой воли — с чем-нибудь таким… Ладно, дед, не бери этого в голову. Твоя жизнь должна быть свободна от всей этой дребедени, в которой мы копаемся… Вот только непонятно, зачем он в действительности приезжал. Меня это теперь будет беспокоить. Что он пытался разнюхать?.. Больше никого не пускай без документов — слышишь? Если скажут: из полиции… А гостей я не буду присылать в течение месяца. Так что если кто-то даже с паролем… — ты понял?.. И сразу мне звони. Потом пароль мы заменим…

Я слушал инструкции Сэма и горевал: «Ой-ой-ой, Господи, как мне стыдно, что я купился: прочитал этому Бобу стихотворение, как дурак!.. Он теперь будет всем рассказывать и смеяться: как я бегал в лес сочинять…»

Вдруг мой взгляд упал на книжку, которую он показывал, и я даже вздрогнул… В чём дело? Он забыл её?.. Нет, он ведь сказал, что это образ, а настоящая осталась там, он её возьмёт, когда выйдет из кабины… Тьфу, глупость какая! Почему ж тогда он не оставил ружьё и лыжи? — Нет, книжку он забыл нарочно: чтобы она дразнила меня! Нет уж, дудки — не буду я вечно рассматривать эту фальшивку и ломать над ней голову!

Я швырнул её в камин.

«Вот если он сейчас вспомнит и вернётся за ней — то-то будет смеху!»

Траектория «лётчики»

Весна 1918 года. Революционные вихри разжигают пламя восстания, и клубится над землёй Русской угарный дым борьбы восставшего пролетариата с буржуазным миром — не на жизнь, а на смерть. Бурлит и клокочет Москва. В этом красном центре лихорадочно куётся воля народная, и здесь впервые были брошены грозные лозунги — победить или умереть. И как из встревоженного муравейника бежали в те весенние дни из Москвы все отпрыски буржуазии, интеллигенции и офицерства, которые отлично понимали, что им не по пути с революционным энтузиазмом, что идеалы социализма слишком им чужды и ненавистны.

Особенно сильная тяга во все концы мира наблюдалась среди офицерства, которому так невыносимо было расстаться со своими привилегиями, погонами и властью. Вслед за армейским офицерством потянулись, понятно, и лётчики бывшей царской армии.

Между тем события на революционных фронтах развивались молниеносно. В неимоверно трудных условиях стали зарождаться первые отряды Красной Армии, а с ней нечеловеческими усилиями революционные верхи уцелевшего Воздухфлота стали восстанавливать его боевую мощь. Лётчикам, находившимся на территории Советской власти, надо было решить быстро и твёрдо: идти ли за народ или против него? Лучшие летуны старорежимной авиации (Казаков, Модрах, Свешников, Шебалин и др.) решили этот вопрос коротко и быстро — тайком, со всеми хитростями стали они пробираться на север, где к этому времени англичане высадили десант и совместно с русским офицерством образовали Мурманский плацдарм. Рискуя быть схваченными в дороге, терпя лишения и голод, они, вырвавшись из «красного ада», упорно стремились к «культурным европейцам», где ожидали торжественной встречи и где, несомненно, им казалось, они будут играть в авиации доминирующую роль. Но горькие разочарования ждали гордых патриотов и защитников посрамлённого «государства Российского». Англичане приняли их крайне холодно, наградили чинами рядовых, назначили им половинный паёк (в сравнении с английскими лётчиками) и только самых лучших произвели в лейтенантов английской службы. Тяжёлая судьба выпала на их долю: англичане третировали их со свойством привыкших понукать рабами господ, заставляли летать при таких тяжёлых атмосферных условиях, что лётчики бесславно гибли, не справившись со снежной бурей (5 марта 19-го года Кропинов и Смирнов), — однако же их смерть не остановила английских командиров: они заставили вылететь в тот же день других русских, в то время как английские лётчики спокойно тянули своё виски и окутывались ароматным дымом сигар…

Бесславно гибли один за другим лучшие русские лётчики, и их молодые загубленные жизни нисколько не повлияли на общий успех «союзников» на Севере: по настоянию великобританской рабочей партии англичане спешно эвакуировали Северную область. Тяжёлым кошмаром веет от воспоминаний очевидцев трагедии русских лётчиков на Севере, которые из-за своей политической близорукости столь бесславно погибли за несбыточные идеи — раздавить власть Советов и закабалить надолго Россию, эту должницу по отношению к «храбрым и добрым союзникам войны 14–18 гг.». И вот ради счастья и благополучия этих «добрых союзников» где-то в березняке, в снегах далёкого Севера стоят молчаливые кресты из скрещенных винтов, а на них скромные дощечки: Казаков, Свешников, Кравец, Кропинов…

Ещё в середине 18-го года многие колеблющиеся лётчики кончили в конце концов колебаться и стали перелетать в стан белых — к чехо-словакам и к Колчаку. Изменнически бежавший от нас Борейко стал во главе колчаковской авиации. Но и здесь «перелётчиков» из красного лагеря встретили сильные разочарования: интриги, борьба за власть (лагерь Борейко и Бойно-Родзевича), пренебрежительное отношение командования к лётному составу, который голодал, по месяцам не получал содержания, — всё это сильно подрывало дух колчаковских лётчиков, летавших к тому же на устаревших самолётах, французских и американских. Лучшим показателем морального состояния этих лётчиков может служить пример Смольянинова, реакционность которого сказалась ещё в те дни, когда он самовольно улетел с Рум-фронта в Салоники, дабы не участвовать в «позоре русского народа». И вот этот Смольянинов, попавший к Колчаку, собирался определённо перелететь к нам, не будучи в состоянии больше переносить отношения командования к лётчикам. Только трагическая гибель помешала ему осуществить это намерение, а то бы он… (во время полёта он сгорел в воздухе…)