Николай Байтов - Думай, что говоришь

• Название: Думай, что говоришь
• Автор: Николай Байтов
• Издательство: Азбука-Аттикус, КоЛибри
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-02078-8

Есть писатели, которым тесно внутри литературы, и они постоянно пробуют нарушить её границы. Николай Байтов, скорее, движется к некоему центру литературы, и это путешествие оказывается неожиданно бесконечным и бесконечно увлекательным. Ещё — Николай Байтов умеет выделять необыкновенно чистые и яркие краски: в его прозе сентиментальность крайне сентиментальна, печаль в высшей мере печальна, сухость суха, влажность влажна — и так далее. Если сюжет закручен, то невероятно туго, если уж отпущены вожжи, то отпущены. В итоге получается уникально выразительная, контрастная проза. Вероятно, близкая к мифу, потому что истории Николая Байтова не просто запоминаются, а будто отзываются в памяти, как если бы мы знали их всегда.

---

Он взглянул на меня подозрительно и усмехнулся.

— Ну, рассказывайте оператор Фурье. Это почти одно и то же: примените лемму о замыкании, продолжите его до унитарного — и получите Фурье—Планшереля…

Я сел рядом с ним, взял лист бумаги, ручку — и задумался.

— Ну? так что? — нетерпеливо обратился ко мне Олевский, свёртывая газету.

О снах

Говорят, что старец Хан Со был ещё жив в начале 8о-х годов и его можно было найти в предгорьях Тибета (а именно в стране Кам). Говорят, он был монголом. Более того — говорят, что молодой Павич ездил к нему, чтобы беседовать о снах… Честно говоря, мне в это не верится. — Если Павич молодой, то когда ж это было? при председателе Мао? как туда можно было добраться в то время? добыть командировку от Тито? (Шучу.) Да и на каком языке могли они беседовать? — Вряд ли старец Хан Со владел каким-либо из европейских дискурсов.

В моём распоряжении имеется дневник одного хиппи. Он попал ко мне через моего питерского друга, Диму Григорьева. Но в принципе я не исключаю что сам Дима мог собственноручно его написать (то есть фальсифицировать этот дневник), — тем более что он-то уж точно был в тех краях — хоть и добрался туда позже, в середине 90-х. Старца Хан Со уже не было в живых, и в дневнике описывается некий его ученик (имя отсутствует), который жил в пещере и половину жизни курил коноплю, а другую половину спал. Проснувшись, он рассказывал своему гостю, английскому хиппи, увиденные сны, а тот записывал… На каком языке он рассказывал? — это остаётся такой же тайной, как и в случае с самим Хан Со. Потом англичанин куда-то исчез, а его дневник остался в пещере. Дима, оказавшись там на правах следующего гостя, забрал его и привёз в Питер, где с помощью жены перевёл.

Рассмотрим этот дневник.

Как и следовало ожидать, сны различаются по источнику. Один источник «от земли» (то есть по-европейски — от реальности), другой источник «от неба» (то есть, по-земному, от абсурда). Я в принципе согласен с таким различением, — тем более что близкий опыт описывает Кастанеда, хотя и в других терминах: он говорит о неких «лазутчиках», которые проникают в наши «земные» сны из других миров. Относительно «лазутчиков» — это так и есть, я на себе испытал и могу привести по крайней мере два ярких примера. Но дело в том, что «лазутчики» — они пришлые, как кометы. Между тем сама «фактура» сна, его «естественное» течение, бывает разное. И здесь я склоняюсь больше к учению Хан Со, чем к писаниям Кастанеды. Чем задаётся «фактура» сна — неясно. Засыпаешь ли пьяный или трезвый… удручённый, униженный своими грехами или воодушевлённый, вооружённый надеждой, — может оказаться и так и эдак. Похоже, что «фактура» даётся (или не даётся) именно как благословение «неба» — внезапно. В фактуру могут прийти «лазутчики» (приняв её облик) или не прийти, но сама по себе она бывает либо яркая (удивительная) — от «неба», — либо блёклая, тусклая, дурная — от «земли».

Кроме фактуры, я бы ввёл ещё понятие эмоции. Это красочный отсвет, бросаемый сном на сновидца. (Здесь трудно сказать, что первично. Возможно, эмоция, которую душа хочет испытывать, в которую она глубоко погружается, одновременно её порождая, — возможно, она и влечёт (призывает) подходящую себе фактуру… Только вот, пожалуй, именно призывает — не из себя, а извне). Разнообразие, тонкая дифференциация эмоций — и вместе с тем их глубина и сила, оставляющие ясный, резкий, странный привкус после пробуждения, — поразительны. Однако меня лично это наводит лишь на банальное соображение о том, что наша душа во сне более свободна, чем наяву, — то есть сбрасывает оковы топорной, грубой «конвенциональности чувства», которую «явь» нам диктует…

В дневнике преимущественно описываются сны нейтральные (хотя и с меланхолическим оттенком). Это понятно. — Ученик Хан Со — наверняка весьма опытный буддист, — мог легко отрешиться, я уверен, от «влияний» — как «земли», так и «неба». Вот он описывает (один из самых «интересных» — оригинальных по эмоции — снов) своё совокупление с ящерицей, — верней, интеллектуальное совокупление. Ящерица была и предлагала себя. А он не был. Она приглашала его быть. Но это всё было неярко, не акцентировано, смазано, — безразлично. Предлагала — и в то же время не предлагала, оставляла свободным. —

«Хочешь быть?»

«А зачем это в принципе нужно?» — возражал он (умозрительно).

«То есть хочешь или не хочешь? Быть или не быть?»

«Ну, допустим, быть. То есть я должен в тебя войти?»

«Да. Войди! Я дам тебе бытие. Ты не пожалеешь!»

«Да я в общем-то и так не жалею ни о чём».

«Ни о чём? Ты такой опытный?»

«Опытный или неопытный — мне это всё равно. Мой учитель — Хан Со. Он был дурак, осёл, и единственное, чему он смог меня научить, — быть таким же ослом. Мне этого достаточно».

«А ты уверен, что твой путь — единственно возможный, что не может быть другого?»

«Уверен? Нет, конечно! Что за чушь! Какой там путь?! — Путь может быть абсолютно любой».

«Ну так войди, испытай меня. Я дам тебе по крайней мере бытие».

«Войду. Испытаю».

«А ты достаточно напряжён?»

«А… нет».

«Почему?»

«Потому что мне всё равно».

«И долго ты будешь продолжать на этом настаивать?»

«Нет! Я хочу тебя! Хочу скорей войти в твою внутренность, хочу получить бытие».

«Ты так говоришь в порядке (в логике) разговора — или ты действительно возжелал меня?»

«О, приди, сядь на мои чресла, — я возжелал тебя без всяких там…»

«Нет, это пока — лишь красивые слова, искусственно напряжённые. Но я сяду. Я уже сейчас устраиваюсь на твоих чреслах, потому что я авансом готова тебе дать бытие». —

И она, ящерица, быстро взбежала на него, — и в этот момент Хан Со вздрогнул и проснулся, — верней, не сам учитель, а его (безымянный) ученик.

И вот тут-то, как он утверждает, он и испытал настоящее бытие — внезапно яркое — и долгое-долгое — до вечности…

Верится — не очень. С трудом. Подозреваю, что сам Дима Григорьев фальсифицировал эту запись, размазав, как говорится, романтические фаустовы слёзы по своей европейской застеклённой физиономии.

Чем-то это всё меня раздражает, а чем — непонятно…

Вряд ли буддисты — такие. Насколько я понимаю, у них вообще нет этого понятия — «бытие». Это вполне европейское заклинание, которое почему-то столь назойливо звучит в этой восточной сказке.

А впрочем, нам-то что? И что нам эта блестящая ящерица, мелькающая как молния? — Мы с Киясовым сидим, листаем этот дневник, разговариваем. Время от времени выпиваем. Сны нам снятся намного более интересные, отчётливые. Старец Хан Со? — Думаю, что всё, что он мог бы нам сказать, ничего существенного нам не прибавило бы. «А ты помнишь мой рассказ «Велосипед»?» — говорю я Киясову. «Помню. Это про римского легионера?» — «Да». — «Он странный какой-то…» — «Так это и есть сон от начала до конца». — «Правда? И ты сам его видел?» — «Сам. Я несколько раз в жизни описывал сны. Этот — один из наиболее ярких… Но я не представляю, откуда он мог взяться! Это представить невозможно. По-видимому, от «неба»…»

Смерть Раймунда-Альбигойца

Когда умирал Раймунд VI Тулузский — великий еретик и покровитель еретиков, — он в этот день дважды молился в церкви Дорады.

Аббат из Сен-Сернена пришёл дать ему последнее напутствие, но Раймунд уже лишился языка.

Некий монах-госпитальер, случившийся рядом, успел снять свой плащ с крестом и набросить на умирающего — это давало госпитальерам право похоронить его на своём кладбище.

Аббат заспорил и хотел сдёрнуть плащ, но монах вцепился с другого конца и не отдавал. На крик аббата сбежался народ, и над телом Раймунда началась потасовка. Никто не заметил, в какой момент он испустил дух…

Госпитальера в конце концов прогнали, но похоронить Раймунда в аббатстве всё равно не смогли, потому что Католическая церковь вообще запретила предавать его земле. Тело графа осталось непогребённым, и ещё в конце XVII века в подвале аббатства можно было видеть его череп — он демонстрировался как историческая достопримечательность…

А между тем Раймунд ведь не был уличён в ереси — ни разу, никем. Его обвиняли даже в убийстве папского легата, — несколько раз назначали суд над ним, но по каким-то политическим причинам откладывали, хотя Раймунд сам настойчиво добивался суда, уверяя всех, что сумеет оправдаться.

Ему приходилось быть хитрым. Хищники одолевали его со всех сторон. Более всех давили норманны, приходившие с севера с крестовыми походами. Их возглавлял герцог Монфор — безупречный, суровый католик и незаурядный полководец.