Виктор Савин - Чарусские лесорубы

• Название: Чарусские лесорубы
• Автор: Виктор Савин
• Издательство: Челябинское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Без малого сорок лет — таков литературный стаж уральского писателя Виктора Афанасьевича Савина.

Родился Савин на Урале, под Невьянском, в 1900 году в семье рабочего-горняка. Учась в начальной школе, а затем в высшем начальном училище, он во время летних каникул работал гонщиком, водоливом, токарем, грузчиком. В гражданскую войну был на Южном фронте, участвовал во взятии Перекопа.

В 1923 году, демобилизовавшись из армии, Савин поступил в Московский литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова, который закончил потом при Ленинградском университете. По окончании учебы был направлен на Урал. Почти четверть века находился на журналистской работе, сотрудничал в редакциях газет в городах Усолье, Соликамск, Златоуст, Челябинск, Куса. Его очерки, рассказы публиковались в газетах, журналах, коллективных сборниках.

В 1925 году вышла в свет первая книга рассказов В. Савина «Шаромыжники». Эта и две последующие книги («Петяш», 1926 г., «Беспризорный круг», 1926 г.) были изданы под псевдонимом Виктор Горный. Впоследствии В. Савин выступает под собственной фамилией («Поход энтузиастов», 1931 г., «Дружки с рабочей окраины», 1932 г., «Косотурские художники», 1937 г., «Волчье логово», 1959 г., «Старший в доме», 1960 г., «Закалка мужества», 1962 г.).

Роман «Чарусские лесорубы» — десятая книга В. Савина. Над ней он работал много лет, стремясь в широком плане показать жизнь лесорубов Урала в послевоенное время.

---

— А вы что же не пьете? — спохватилась она. — Разве не нравится наш чаек? Может, остыл? Так горяченького налью!

— Нет, не надо, спасибо! Я в Новинке напился.

— Ну, может, щец похлебаете? Горячие, в печке стоят.

— Не беспокойтесь, Пантелеевна, я сыт.

— Так чем же вас угощать-то? Ну, смотрите, неволить не могу. На хозяина желудок сердиться станет, если хозяин спесив…

И, помолчав, спросила:

— Вы Лизу-то знаете? Должность у вас такая — всех людей знать. Стоящая девушка?

— Лиза девушка хорошая, ничего худого про нее не скажешь.

— И я так думаю, Борис Лаврович. Как раз она под пару моему Сергею. Оба работящие, оба на электрических пилах работают. В случае чего, из дому ходить вместе, домой вместе. Куда лучше-то! Бывает, вон девушки за служащими гоняются, за начальниками: дескать, выйду за «шишку», работать не придется, буду дома посиживать, обеды готовить да песенки петь. А Лиза не такая. Эта смотрит на свои ладони, на мозоли жесткие и говорит: «В жизни всякое бывает. Люди сходятся, потом, глядишь, не поладят в чем-либо и разбегаются. Больше всего страдает женщина. Самый надежный друг у нее — это собственные руки, самостоятельность».

— Лиза права, Пантелеевна! Она правильно смотрит на жизнь.

— Понятно, права! Раньше женщину за человека не считали. А теперь, смотри-ка, куда она вышла! Лиза вон себя на какую высоту подняла. Ей и мужчины которые позавидовать могут… Если бы мне женить на ней Сергея, я бы самая счастливая из матерей была.

В доме Гущиных под потолком горела лампа «Молния», свет от окон стлался по снегу. Изба ходила ходуном от топота ног. Слышались крики, визг. На крыльце Зырянова чуть не сбили с ног. Из избы вихрем вылетела девушка и спрыгнула с высокого крыльца, вслед за ней выскочил парень.

— Ой, Сережа, только в снегу не валяй! — взмолилась девушка, пойманная парнем среди двора.

Зырянов по голосу узнал Лизу. Она проворно вывернулась из рук парня, отбежала к раскрытым воротам.

— Ну, прости, милый! Я больше никогда не буду тебя щекотать. Простишь, Сереженька, а?

Она нерешительно пошла к дому. Парень кинулся за ней. Лиза выбежала на улицу и встала под освещенными окнами. От ее одежды шел парок.

— Простынешь ведь? — сказал парень, выглядывая из ворот.

— А ты меня в снег не свалишь?

— Нет!

— Скажи — честное комсомольское.

— Ну, сказал.

— Я не слышала. Ты что-то другое говоришь.

— Ну, тогда как знаешь, раз не слышишь.

И пошел в дом, стукая нога об ногу, сбивая с валенок снег. Девушка на почтительном расстоянии последовала за ним.

— Лиза!

Зырянов вышел из тени и преградил ей дорогу. Она вздрогнула, отступила назад.

— Кто это?

— Я, Зырянов! Разве не узнала?

— Борис? Ты как здесь очутился?

— Тебя ищу.

— Зачем? — спросила она холодно.

— Ты простынешь. Иди оденься. Мне нужно с тобой поговорить.

— Ну, говори. Я тебя слушаю.

— Я не могу всего сказать в двух словах… Может, подвезти тебя до Новинки? Вероятно, это будет наша последняя встреча.

— Разве ты куда уезжаешь?

— Нет, никуда не уезжаю. Я только что из командировки. Ехать мне некуда, совершенно некуда.

Из избы кто-то вышел на крыльцо.

— Лиза, ты чего долго? — послышался женский голос. — Остудишься. Хоть бы фуфайку на плечи накинула. Принести?

— Не надо, я сейчас.

Когда женщина захлопнула дверь, Лиза сказала:

— Хорошо, Борис, поедем! Сейчас оденусь.

По дороге в Новинку, сидя в кошеве рядом с Зыряновым, Лиза запахнула ему шарфик, застегнула на верхние пуговицы полудошку.

— Ты получала мои письма? — спросил Зырянов. — После того вечера я никак не мог вырваться на Новинку. О причинах я тебе писал. Как я стремился к тебе! Тосковал. Все валилось из рук. А от тебя — хотя бы одно слово. В чем же дело, Лиза? Ты, наверно, не верила, что я так занят, что не могу быть возле тебя, отделываюсь только письмами. Так ведь? Да?

— Милый Борис! Совсем-совсем не то. Ни в чем тебя не упрекаю. Я сама во всем виновата. Нет, даже не виновата. Все случилось помимо моей воли. Встретился мне человек. И как только увидела его — во мне что-то произошло. Я стала совсем другая. Забыла обо всем. И о тебе, Борис. Не обижайся на меня.

— Да, я понимаю тебя, — грустно произнес Борис Лаврович. — Ну, что ж, будь счастлива.

По сторонам дороги стояли густые темные ели, закутавшиеся в пушистые заячьи воротники. Никем не понукаемая лошадка бежала ленивой рысцой. В легком морозце поскрипывали полозья кошевы. Стояла тихая северная ночь с далекими холодными звездами.

Зырянов вспомнил первую встречу с Медниковой на лесной дороге. Было раннее утро, всходило солнце, блестели росы. И тогда, при виде незнакомой девушки, в нем точно так же, как она говорит сейчас, произошло что-то необычное. Будто что-то осенило его. И словно все вокруг преобразилось, засияло, засверкало, стало особо прекрасным.

Впереди между деревьями показались яркие электрические огни Новинки. Зырянов подобрал вожжи и подшевелил лошадку, она прибавила хода.

У женского общежития Лиза вылезла из кошевы.

— Спасибо, Борис, — поблагодарила она.

Зырянов подал ей на прощанье руку, она крепко сжала ее.

Он вспомнил, как провожал ее к этому общежитию первый раз. Тогда она убежала от него вприпрыжку. Теперь уходила медленно, с опущенной головой.

40

Было морозное розовое утро. Изморозь мельчайшими искринками, похожими на мелкую соль, покрыла кусты, хворостинки, стволы и ветви деревьев. И весь воздух, казалось, был наполнен изморозью в лучах холодного солнца.

Григорий Синько расставался с Паней в лесосеке на перекрестке дорог. Она отдавала ему свои вязаные шерстяные варежки, а себе оставляла одни брезентовые рукавицы. Он от варежек отказался, не взял и рукавиц, засунул голую руку в карман ватных брюк, сдвинул шапку-кубанку на одно ухо, а другое прикрыл ладошкой и пошел в свою делянку.

— Возьми хоть платок! — крикнула ему вслед Паня.

Он ничего не ответил, даже не оглянулся.

Напарник Синько был уже в делянке, развел возле пенька костер, сидел на чурбаке и курил цигарку из моха, сорванного с седой елки. Синько молча подошел к костру, сел напротив товарища, стал подбирать под ногами недогоревшие ветки и кидать в огонь.

— Ты что на меня, Гришка, не глядишь? — сказал курносый, худой паренек с широко расставленными черными глазами. — Сердишься, что ли?

Синько ответил не сразу.

— Очи не глядели бы ни на що! Тикать надо отсюда.

— Куда, Гриша?

— Во Львов або до Тернополя. От морозов кишки смерзаются.

— Давай свалим несколько деревьев, разогреемся.

— На черта валить, нехай стоят, растут.

— Тебе хорошо, тебя Панька кормит, а я на кусок не зарабатываю.

— Иди до бригады: к сучкорубам або электропильщикам. Там дуже много заробляют.

— А ты?

— Я коло костра буду сидеть. Вечером, як уйдет тот башкир, що по сусидству працюе, перетягну с его поленниц кубометр — и добре.

— Поймает — убьет тебя этот Мингалеев.

— Ни, не словит. Вин с бабой теперь лучком работае, в два раза больше дров дае. Кубометр перетягнешь — и не догадается.

— Как не догадается? Заметит.

— Я не с краю возьму: с одной поленницы чурбак, с другой, с третьей…

— Это рисково. Да и канительно. Лучше самим свалить несколько деревьев.

— Ще связываться, валить, сучки срубать — да провались воно!

— У меня, Гришка, печенка не переваривает вот так без дела сидеть. Мне уж надоело. И пилы мы с тобой зря ломаем. Давай лучше возьмемся за дело. — Парень затянулся цигаркой из моха и закашлялся. — Я уже табаку настоящего неделю не куривал. И окурки-то на улице сразу снегом заметает.

— Ну иди до бригады, иди! Я тебя не держу.

Парень нерешительно встал, помялся на ногах, швырнул окурок в костер и бочком, бочком, точно виноватый, исчез из делянки.

Синько наломал хворосту, положил на костер, придавил чурбаком, подул на руки, потер чуть побелевшее ухо и встал на коленки перед костром, чтобы раздуть пламя.

В это время подошел Березин.

— Ты все еще по полкубометра за день ставишь? — спросил он Синько.

— А сколько треба? — парень повернул к парторгу лицо, запорошенное пеплом.

— Будто не знаешь? Самое меньшее — два с половиной кубометра.

— Тю! — насмешливо протянул Синько. — Вы бы, Хветис Хведорович, попробовали сами поработать и дать хотя бы по два кубометра. Это ведь лес, а не солома!

— Было время, я по десять, по двенадцать кубометров давал. Эх, Синько, Синько! Твою-то бы лень да на ремень. Ты же мне слово давал подтянуться… Ну, что с тобой делать?

— Не можу я тут работать.

— Почему не можешь? Такой здоровый, и не можешь.

— Условия не подходящи. Який я лесоруб? Я на волах ездить можу, та работа мне сподручна, хоть на сто километров поеду, а лес рубить — ни! Подсолнухи срубать — це можу.