Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя

• Название: Женщина, потерявшая себя
• Автор: Ник Хоакин
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002246-0

В многоплановом, отмеченном глубоким психологизмом романе «Женщина, потерявшая себя» автор пишет о коренных проблемах бытия, о борьбе добра и зла.

---

Ник Хоакин ЖЕНЩИНА, ПОТЕРЯВШАЯ СЕБЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ ПАКО

Когда она сказала, что у нее два пупка, он сразу поверил — так она была серьезна и такое отчаяние звучало в ее голосе, а кроме того, какой смысл возводить на себя подобную напраслину, спрашивал он себя, пока она допытывалась, не может ли он помочь ей, не может ли он придумать «что-нибудь хирургическое», какую-нибудь операцию.

— Но я всего лишь ветеринар и занимаюсь лошадьми, — сказал он извиняющимся тоном, на что она ответила: что ж, если он умеет лечить лошадей… и опять настойчиво повторила, что это крайне необходимо, что вся ее жизнь зависит от этого…

Он спросил, сколько ей лет, и отметил, что, отвечая на этот вопрос, она впервые с тех пор, как вошла в кабинет, старалась не смотреть на него, и он специально надел очки, чтобы разглядеть ее получше: его интересовало, не сбросит ли она несколько лет, но она уверенно заявила, что ей тридцать, а на ее лицо, вполне соответствовавшее стандартным представлениям о красоте, налагали отпечаток лишь переживания последних часов, но никак не лет.

— А разве возраст имеет какое-нибудь значение? — испуганно спросила она.

— Вы замужем?.. — продолжал он, не ответив на ее вопрос.

Она кивнула и сняла перчатку с левой руки — кольцо на безымянном пальце почти сливалось с золотистой кожей.

— …И дети есть?

— Нет. — В ее голосе снова зазвучала настороженность. — Но я недавно замужем, — быстро сказала она и добавила с вызовом. — Собственно говоря, я вышла замуж сегодня утром.

Он смутился, и смущение отразилось на его лице, но она, не обратив на это внимания, принялась рассказывать о своей жизни.

— Когда я была маленькой, я думала, что у всех людей два пупка… Ну, конечно, вы улыбаетесь, вам ни разу в жизни не приходилось попадать в положение, когда надо что-то таить от других. Вы, несомненно, были послушным мальчиком — ведь верно, доктор? — и вас любили, оберегали… Это сразу видно. Вы всегда жили в мире, в котором у людей столько пупков, сколько положено. Я тоже жила в этом мире, но очень недолго, только в раннем детстве, и уже в пять лет стала Евой, вкусившей плод от древа познания. Вот тогда-то я все и выяснила.

Однажды жарким днем я гуляла по нашему саду со своей куклой и мы подошли к пруду, где плавали золотые рыбки. Я решила, что Минни — так звали мою куклу — хочет искупаться. Мы сели возле пруда, и тут я обнаружила, что у Минни всего один пупок. Мне стало так жаль ее, что я расплакалась. Я принялась качать маленькое голое тельце, всячески утешала Минни и пообещала никогда не выбрасывать ее, что я обычно делала с другими куклами. Но затем я задумалась. Вокруг темнело, надвигался дождь. Кого, собственно, мне жаль: ее или себя? Может быть, это как раз у меня не все в порядке? Я тихо сидела у пруда, по щекам текли слезы и капли дождя. Я тщательно обследовала Минни и обнаружила, что у нее еще кое-чего не хватает; поначалу это немного утешило меня, но я уже стала недоверчивой и сомневалась во всем. Никто не должен был знать, какие подозрения зародились у меня в голове. Бедняжку Минни пришлось принести в жертву — я никак не могла надеть на нее снятое платье. Не обращая внимания на грозу, я быстро отыскала бечевку и камень, привязала к нему Минни, поцеловала ее в последний раз и бросила в пруд. Потом я бросила туда же и свой браслет. Промокшая до нитки, я прибежала домой и сказала взрослым, что на меня напал грабитель и отобрал браслет и куклу. Конечно, они не поверили мне: у нас в доме всегда полно вооруженной охраны — отодвинь кресло, и за ним — детектив, — но притворились, что верят. Со мной ничего не случилось, не считая того, что в ту же ночь мне приснилось, будто Минни пожирают золотые рыбки, а я рядом, в пруду, смотрю на все это и мне нисколечко не жаль. Вот тогда-то я и стала Евой, вкусившей запретный плод. Я тщательно следила за тем, чтобы никто не увидел мою наготу, особенно когда играла с другими детьми. Скоро я точно установила, сколько у них пупков, они же так ничего обо мне и не узнали.

— А ваша семья?

Она единственный ребенок, сообщила она.

— Мама, конечно, знает. Насчет отца сказать не могу. Когда мама или служанки мыли меня, они напускали на себя такой безразличный вид, что мне часто хотелось рассмеяться и ткнуть себе пальцем в живот. Я знала, что они знают, что я знаю, но мы все вместе притворялись, будто никто не знает ничего. Эта ситуация была мне только на руку — я делала что хотела, и меня никогда не наказывали. Ведь если у вас ребенок урод, то, вполне возможно, вы сами не без изъяна. Теперь вы понимаете, какое у меня было детство? Если только оно вообще было.

А когда я подросла… Вы, наверное, знаете, что для девушки даже пустяковый прыщик может быть источником величайших терзаний, так что постарайтесь понять, через что мне пришлось пройти. Потом, правда, я успокоилась: какой смысл лить слезы, если все равно ничего не изменишь? Только однажды я очень перепугалась — в моду вошли платья с вырезом на животе. Вы только вообразите — голый живот, с которого поглядывает пара этаких свиных глазок… Но я сказалась больной и не выезжала до тех пор, пока мода не прошла. Несколько раз я влюблялась, несколько раз мне делали предложение, но я неизменно отвечала отказом. Мне было страшно даже подумать, что произойдет, когда муж увидит мое уродство… Ведь кто угодно придет от такого в ужас — а я бы этого не вынесла. Ну и потом, муж всегда мог сказать, что я его обманула. Так я все откладывала и откладывала свое замужество, пока мне не стукнуло тридцать, и тут я впала в отчаяние.

Я представляла себе, как постепенно старею и мне приходится накладывать на лицо все больше косметики, я уже видела себя пожилой и одинокой светской дамой, занятой кипучей деятельностью в клубах и различных благотворительных учреждениях и время от времени заводящей короткие интрижки со все более молодыми людьми, которые тайком сопровождают ее в заграничных поездках с «деловыми и развлекательными целями». Уф! Может быть, такая вольная жизнь и не плоха, только не всем она по вкусу. И тогда я окрутила самого подходящего, на мой взгляд, молодого человека и вышла за него замуж. Сегодня утром.

Судя по ее описанию, свадьба была грандиозной. Она заверила, что об этом будут писать все газеты — «и не в разделе светской хроники, а на первой полосе».

— Ваши родители — люди с положением? — спросил он.

— Папа — один из влиятельнейших членов кабинета, мама — признанная красавица, а у мужа три или четыре поколения предков — «сахарные бароны»[1]. Но дело не в этом. Я хочу сказать, не поэтому о свадьбе сообщат на первой полосе… Я легко могу себе представить этот репортаж: «НЕВЕСТА ГОДА СЛИШКОМ ПОСПЕШНО ПОКИДАЕТ ТОРЖЕСТВО». И дальше: «Поднимаясь по лестнице, невеста в очаровательном парижском туалете вдруг со смехом швырнула букет в лицо жениху, к огромному удивлению высшего света Манилы, собравшегося на церемонию бракосочетания».

— Неужели вы сделали это? — смущенно спросил он.

Она рассмеялась.

— Нет, конечно, нет. После венчания вся эта шумная толпа собралась в нашем доме на свадебный завтрак. За столом муж посмотрел на меня, а я — на него, и он спросил, не лучше ли нам удрать к нему и начать упаковываться — мы собирались провести медовый месяц в Америке. Я ночей не спала, с ужасом ожидая этого момента. Я панически боялась, что, когда он увидит мое уродство, все будет кончено. Мне вспомнилась маленькая девочка, горько плакавшая у пруда… голая кукла по имени Минни, неожиданно потемневшее небо… Но я храбро улыбнулась мужу и согласилась, только попросила подождать, потому что мне надо было переодеться. Я поднялась наверх и действительно переоделась, а потом тихонько выбралась черным ходом на улицу, взяла такси и поехала в аэропорт, где села на первый же самолет. И вот я здесь.

Здесь — это в Гонконге в середине зимы.

«Но почему именно здесь?» — подумал Пепе Монсон, смущенно отводя глаза от ее лица и с удивлением рассматривая собственный кабинет, словно впервые видел его. Давно знакомые предметы в зыбкой дымке проплывали перед его взором: потертый ковер на полу, придвинутый к стене диван возле двери, два скрещенных филиппинских флага под портретом генерала Агинальдо[2], распятие на книжной полке между бронзовыми подсвечниками, рогатые головы буйволов-тамарао над закрытыми окнами…

За окнами мерно колыхался густой туман, крики уличных торговцев, долетая до четвертого этажа, превращались в еле слышный шепот. Пепе Монсон был благодарен пасмурному дню и за туман, и за тишину, но предпочел бы привычный вид за окном: бухта со снующими джонками и паромами, белые ряды домов, встающих прямо из моря, скала острова, круто поднимающаяся сразу за ними и усеянная игрушечными домиками, которые повисали ожерельями вокруг отдельных пиков или скапливались уютными группками на пологих склонах. Но сейчас туман скрывал все, в кабинете горел свет и было холодно, а перед столом Пепе сидела закутанная в черный мех молодая женщина в надвинутой на глаза шляпке, бросавшей тень на лицо, и жемчуга на ее шее тускло поблескивали всякий раз, как она наклонялась вперед.