Ник Хоакин - Пещера и тени

• Название: Пещера и тени
• Автор: Ник Хоакин
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002246-0

Действие романа «Пещера и тени» развертывается на фоне политического кризиса в стране, приведшего в начале 70-х гг. к введению на Филиппинах чрезвычайного положения.

---

— На что же вы в таком случае собирались нападать? — спросил Алекс.

— Hombre![71] На то, что я тогда считал визгливой истерией. Собственно, я покинул курсильо накануне так называемой выпускной церемонии, когда все с рыданиями и воплями «Брат мой! Брат мой!» вешаются друг другу на шею. Это как раз то, что мне хотелось высмеять. Но случилась странная вещь. Когда я сел писать отчет, я не мог написать ни строчки. Слова не шли на ум. И так продолжалось несколько дней. Сажусь за стол — и… nada[72].

— Какой это пророк, — спросил Алекс, — должен был проклясть и не смог?

— Но я, как видишь, в отличие от него не смог ни проклясть, ни восславить. Это было в августе семидесятого года, Джек, когда случилось землетрясение.

— То самое, что вскрыло пещеру, дон Андонг?

— Да, то самое. Я сидел как раз здесь, в библиотеке, пытался писать, и вдруг пол заходил ходуном. Тогда я сдался. «Que se joda el cursillo!»[73] — воскликнул я, разорвал лежавшие передо мной чистые листы бумаги и выбежал смотреть, не пострадал ли дом. А на следующий день — но слушайте, этого никто не знает, кроме меня и Андре…

— Дедушка, может, не стоит об этом и говорить?

— Я хочу, Андре, чтобы Джек и твой отец узнали правду о том, что они с ухмылкой называют моим обращением.

— Дон Андонг, у меня никогда не было и мысли…

— Послушай, Джек, я перед тобой в долгу за ту сцену, которую устроил здесь прошлый раз. Cóncholas, hombre[74], ты что, боишься откровений? Ну-ка присядь, и ты, Алекс, тоже садись. Это важно. Так о чем это я? А, землетрясение. Ну вот, на следующее утро я чрезвычайно плотно позавтракал, после чего спустился вниз взглянуть на статую Алехандро Великого. Ты ее знаешь, Джек, это наш знаменитый фонтан перед домом. Монике привиделось, что из-за землетрясения в паху у великого Александра образовалась трещина. Надо было пойти проверить. И вот, когда я приступил к осмотру, статуя стала исчезать во мраке. Августовское солнце, la flor de Agosto[75], заливало ее своим светом, а я ничего не видел. Она погрузилась в тень.

— Похоже на микроинсульт, — сказал Алекс.

— Но я испугался другого: решил, что теряю зрение, что у меня катаракта. Поспешил наверх, чтобы взглянуть на себя в зеркало. И уже там, у двери своей комнаты, собираясь открыть ее, вдруг почувствовал, что в комнате кто-то есть.

— Дедушка, вы только расстраиваете себя этими рассказами.

— Андре, помолчи. И вот я стоял у собственной комнаты, чувствуя, даже слыша, как там кто-то или что-то движется, трогает мое кресло, мою кровать, выглядывает в окно, перебирает вещи на туалетном столике. Потом оно подошло к двери и остановилось, прислушиваясь, как я дрожу по другую сторону, точно подбивало меня отворить дверь. Я даже почувствовал, как оно пахнет…

— И как же оно пахло, папа́?

— Скорее воняло, как дохлая крыса в борделе. Моли бога, Алекс, чтобы тебе никогда не услышать этот запах.

— По правде говоря, я уже его слышал.

— Отец, нельзя ли без этого? — сказал Андре.

— Твой дед пытается уловить еще одну душу. Твою душу, Джек.

— При условии, что она у меня есть, Алекс. Но продолжайте, дон Андонг, я хочу знать, что случилось.

— Моника нашла меня — я стоял там же, в холодном поту, словно окаменев. Меня уложили в постель, вызвали врачей, и они сказали, что был удар, однако ни малейшего следа его обнаружить не смогли. Но я-то знал лучше. Я лежал в постели и чувствовал, как мой гость ходит по комнате, смеясь над врачами. Почему они не чувствовали, не слышали его, не улавливали запаха, когда оно так явно находилось там, в комнате? Правда, я заметил, что, когда в комнате появлялся Андре, оно как бы отдалялось от меня.

— Дедушка спросил меня, чувствую ли я что-нибудь, и я сказал «да». Я действительно чувствовал. Но для меня это не было что-то движущееся. Мне казалось только, что кто-то наблюдает, поэтому я решил — это смерть. И подумал — наверно, он умирает.

— Нет, то была не смерть.

— А на следующий день после того, как он слег, его навестил отец Грегги.

— Поскольку никто не знал о моей болезни, то, когда доложили о его приходе, я решил, что он послан шпионить — выведать, что я пишу о курсильо. «Demontres![76] — заорал я. — Я не приму его!» Но он все-таки ко мне вошел. До этого я видал его только однажды, во время занятий — он был там одним из лекторов. Тогда он не произвел на меня впечатления. Но тут, едва он вошел, я понял, что он видит меня насквозь. Я стар, он молод, и все же мы были как близнецы, я это сразу почувствовал. И когда он склонился над постелью, в его лице я видел свое лицо. Ему не надо было ничего угадывать, я мог ничего не рассказывать ему: он знал, что я во власти каких-то ужасных сил. «Успокойтесь, — сказал он, — и не противьтесь мне». И я тогда почувствовал, что верю ему. День и ночь я обливался потом, хотя в моей комнате есть кондиционер, я боялся уснуть. А тут вдруг ощутил прохладу, вдохнул в себя свежий воздух и через минуту уже спал.

— Каким же образом отец Грегги это сделал? — спросил Джек.

— Не знаю. Когда я проснулся, он все еще сидел рядом со мной, но оно исчезло. Я чувствовал себя очень слабым, однако это уже не была немощь. А вот он выглядел больным, словно опустошенным. Потом появилась Моника с врачом, который осмотрел меня и сказал, что кризис позади. Я даже не заметил, когда ушел отец Грегги. После полудня я уже смог встать с постели и с помощью Андре даже походил немного.

— Дедушка объявил мне, что он намерен снести статую Александра Великого и фонтан, а я рассмеялся и спросил, чего ради. А потом, когда он сообщил отцу Грегги о своем намерении, тот сказал: «Это идол гордыни, но вы победили гордыню в себе, и теперь идол бессилен». Так что Алехандро Великий все еще на месте.

— Я выздоравливал, но, как ни странно, то были дни глубокой депрессии. Ужас прошел, хотя я чувствовал, что память о нем будет преследовать меня до конца моих дней. Его тень никогда меня не оставит. Отец Грегги, который стал духовным наставником неверующего, не навязывал мне религию. Да и я не считал, что она может исцелить от депрессии. Я обратился только потому, что обрел веру, а не облегчение. В религии, как говорят, искать — уже значит найти.

— Путь к цели — это уже цель, — сказал Андре.

— И словно чтобы напомнить мне, что вера не сулит облегчения, меня, после того как я возвестил о своем обращении перед самим кардиналом, приветствовали орущие демонстранты, которых подослали поиздеваться надо мной, осмеять мое возвращение в лоно церкви.

— Мне надо еще раз поклясться, — спросил Алекс, — что я не имею к ним никакого отношения? Тот, кто устроил демонстрацию, знал, что в то утро вы, папа, отправились к кардиналу, а я этого не знал. Вы не почтили меня своим доверием.

— Ты уже тогда начал поругивать меня за связь с отцом Грегги и с тем, что ты называешь монахократией.

— А кто научил меня так отзываться о монахах и осуждать любую связь с ними?

— Меа culpa, теа maxima culpa…[77]

— Вы рассказали свою историю, папа. Теперь позвольте мне рассказать мою. И заметьте, до этого момента я не знал, что она есть часть вашей.

— Caramba!

— Андре может это подтвердить. Вы, папа, и я прошли через одно и то же испытание одновременно — но с разными результатами.

— Отец, тут есть еще кое-что, чего вы не знаете, — сказал Андре. — Возможно, это я виноват в том, что случилось с вами. Дедушка, это было, когда отец Грегги впервые появился у вас, когда оно — то самое — вас оставило. Если помните, в тот день я заглянул к вам после обеда, а потом поехал навестить отца. Я жил тогда вместе с мамой, Джек, но у отца бывал регулярно. Вечером он ждал меня, потому что хотел узнать, как дела у дедушки. Я сидел за рулем и вдруг ощутил, что в машине еще кто-то есть. Знаете, такое чувство, будто волосы встают дыбом. Но это продолжалось всего секунду, и я решил, что пугаю сам себя. Отца я застал в кабинете, он был занят бумагами, но повернулся в кресле, чтобы выслушать меня. И вдруг он замер, весь напрягся, глаза у него стали какие-то дикие, а на бровях выступили крупные капли пота. «Что с вами, па?» — спросил я. Но он не мог сказать ни слова, только беззвучно открывал рот.

— Что-то меня будто сдавило, — сказал Алекс. — Чья-то воля овладела мной, пыталась бросить меня на колени. Я вжался в сиденье, упершись ногами в пол и вцепившись в ручки кресла. Я отчаянно сопротивлялся этой чужой воле, сопротивлялся с такой силой, что у меня — Андре это видел — выступила испарина, я ловил ртом воздух, а глаза чуть не вылезли из орбит. Потом я почувствовал — отпустило. Я снова мог нормально дышать, хотя пот по-прежнему струился по лицу, а сердце колотилось как бешеное. Вот и Андре говорит, что я был бледен и дико вращал глазами. Но этого уже не было, только в воздухе оставался какой-то запах. Я встал с кресла, чтобы доказать себе, что могу подняться, постоял немного — с минуту, — торжествуя, а потом потерял сознание.