Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

• Название: Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]
• Автор: Нурмурад Сарыханов
• Издательство: Туркменистан
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1981

Сборник составляют рассказы туркменских писателей: Н. Сарыханова, Б. Пурлиева, А. Каушутова, Н. Джумаева и др.

Тематика их разнообразна: прошлое и настоящее туркменского природа, его борьба за счастье и мир, труд на благо Родины. Поэтичные и эмоциональные произведения авторов сочетают в себе тонкое внимание к душевной жизни человека, глубину психологического анализа и остроту сюжета.

---

И едва завидев Нокера, Айнагозель, вскинув лопату на плечо, направилась было прочь. Но парень приблизился, поздоровался, как принято:

— Не уставай, Айнагозель!

— Спасибо… — с безразличием отозвалась она.

По тону её ответа, по тому, как одета она, видно было — она всё ещё держит траур по мужу. Однако, хотя весь облик её выглядел поблёкшим, словно бы затуманенным, похоже было, что потихоньку отступает, уходит её безмерная тоска. Глаза, живо и молодо поблёскивающие, усиливали такое впечатление. Пояс, украшенный чёрными цветами, туго перетянутый, как бы надвое делил стройную фигуру женщины.

И влюблённому Нокеру она в этот миг показалась похожей на самку фазана — символ красоты. В этот день была она для него во сто крат милее, желанней, чем прежде.

— Айнагозель, — позвал он, огибая копну сорняков, собранную после прополки, — подойди-ка сюда.

Женщина вздрогнула. С беспокойством огляделась по сторонам. А Нокер ждал, нетерпеливо, с надеждой вглядываясь в её старенькое платье, слегка вздымаемое ветерком, на то, как сменяются оттенки на её щеках цвета спелой пшеницы.

— Так, значит, и уйдёшь? — не в силах сдержаться, спросил он срывающимся голосом.

Но и Айнагозель смешалась — не знала, что ей отвечать, как обойти груду травы, вдруг ставшую неодолимым препятствием. Или, может, остановиться, сесть?

— Ну и сяду, тогда что?

— Всё-таки решила на огне сжечь свою молодую жизнь.

Айнагозель присела на копну. Тяжело вздохнув, низко опустила голову. Нокеру захотелось её обнять. Но то, что она сидела вот так, понурившись, остановило его. Он подошёл к ней поближе.

— Айнагозель-джан… — сам не заметил, как вырвалось у него. Тепло его дыхания коснулось лица женщины. «Говорят, по отважному джигиту семь лет траур. А я… Но нет! Годы мои цветущие прахом не пущу!» Казалось, она уже приняла твёрдое решение. Подняла голову, во взгляде — нежность. Однако лишь проговорила невнятно:

— В твоём селе родительском… — и запнулась, умолкла. Ей внезапно показалось неприличным, что он, Нокер, стоит так близко возле неё. «Ведь пока ещё холостой парень! — укорила себя. — Как знать, не роняю ли себя? Уважать не станут…»

— Айнагозель-джан! — снова позвал Нокер, он, казалось, по её молчанию угадал, что происходит у неё в душе, а может, понял по выражению лица. Осторожно взял её за руки. Но тотчас же руки её, задрожав, выскользнули из его ладоней. Когда же он снова потянулся к ней, она сама склонила голову к нему на плечо.

— Знаю, — проговорила тихо, — следом за умершим в могилу не пойдёшь…

— Не подобало и мне ходить за тобой следом, пока время траура не миновало. А сейчас… — он несмело поцеловал её в щеку. У Айнагозель будто иголками закололо по всему телу.

— Ну, теперь — как посоветуешь, — она подняла голову, негромко звякнули простенькие украшения у неё на шее.

— Пойдём! — Нокер встал, за руки поднял её.

Оба зашагали в сторону села.

Солнце, уже склонившееся к полудню, окуталось дымкой. Ласковый ветерок шевелил стебли травы в стогу, который только что укрывал двух влюблённых. Люди же всюду на хлопковых картах были заняты каждый своим делом. Никто даже не догадывался о том, что произошло. Только жаворонки с шумом вспархивали в небо от треска сухих стеблей под их ногами. Взлетали и парили, не шевеля крыльями, а в их однообразном пении — джюйпюль, джюйпюль — как будто звучало: «Пусть вытекут глаза у тех, кто не может видеть нас, влюблённых, в этот миг!»

Айнагозель смотрела на всё окружающее так, будто вторично родилась в этом мире. Но она замедлила шаги, когда вышли на широкую дорогу, пролегающую по окраине села. Затем даже остановилась, в нерешительности потирая ладони. Нокер понял её тревогу.

— Айнагозель-джан, — он рукой указал в сторону своего дома. — Не раздумывай, пошли! Прямо к нам!

Не тронувшись с места, молодая женщина тыльною стороной ладони прикрыла себе рот. Перед глазами у неё в тот же миг словно живые встали свекровь Гюллер-эдже, свёкор Неник-ага. «Нет!..» — прошептала она. Помолчав, коротко пояснила: она не может уйти от стариков, вот так, не сказавши, не зная, согласны ли они. Нокер понял: если те не дадут согласия, она не уйдёт; обида вскипела в сердце у парня. Выступить против этого он, конечно, не мог — сам хорошо видел, как старики любят свою невестку. Всё же парень через силу повторял: «Идём!» — надеясь, что она пойдёт следом за ним. Погода, начавшая портиться уже с утра, теперь окончательно разненастилась.

А в то время Неник-ага отдыхал, полёживая у себя в кибитке, подушку сбив под локоть. Гюллер-эдже, примостившись у порога, сматывала в клубок шерстяную пряжу. Три готовых мотка были сложены в углу, она их уже давно приготовила. «Вернётся Ходжалы-джан, дитя моё, — не раз думалось старушке, — внучата пойдут, сотку коврик для колыбели…» Но пришла чёрная весть о гибели сына, там поминки — и матушку Гюллер словно бы отпугнуло от этих клубков. Тогда она их упрятала на самое дно тёмно-красного коврового чувала.

Но вот сегодня Гюллер-эдже снова извлекла эти мотки на свет божий, да ещё и за четвёртый принялась. Слабая надежда затеплилась у неё в сердце. Как говорят, одному только шайтану — злому духу не на что надеяться… Сын, будто живой, встал у неё перед глазами, и она, как в далёкие времена, принялась тихонько напевать колыбельную песенку, которая дрожью и сладкой болью отзывалась во всём теле. Неник-ага лежал неподвижно, всё так же облокотившись на подушку; он не прерывал тихого пенья жены, в котором угадывалась и скрытая гордость, и материнская извечная озабоченность. Он видел хлопоты старухи, догадывался о её намерении всё же соткать коврик. Лишь с горечью думал про себя: «Пусть её! Да только Ходжалы не суждено полюбоваться тем, что руки матери для него сотворят…» Он даже представил себе сына в пору его далёкого детства.

Должно быть старик утомился, лёжа в одном положении. Потянувшись, встал на ноги. Подумал — что бы такое сказать теперь, чтобы прервать нагоняющее тоску пение старухи. Но сдержался: сердце у неё болит, ещё сильнее огорчишь невзначай. Прислушался — что там делается на дворе? Ветер завывает с каждой минутой всё сильнее. «О аллах, видно, солнце-то на Стожары повернуло!» — подумалось старику. Высчитал сроки — нет, не выходит, рано ещё.

— Оставь-ка работу, возьмись за обед, — обернулся Неник-ага к жене. — Погода разыгралась, невестка, поди» теперь долго не задержится.

Гюллер-эдже отложила пряжу. Встала, раздула огонь в железной печурке, дров подбросила, поставила котелок. Опустила в него комок белого бараньего сала, Затем отрезала от бараньего желудка кусок величиной с ладонь. Поскребла ножом со всех сторон и кинула в котёл. Мясо почти сразу же зашипело на растопившемся сале. Как раз в этот момент Айнагозель тихонько приоткрыла дверь.

— Пришла, доченька? — обернулся к ней Неник-ага.

Гюллер-эдже посторонилась, давая невестке пройти, спросила с участием:

— Не уйдёшь снова-то, если распогодится?

Айнагозель внезапно, неведомо отчего, покраснела, ей сделалось жарко. Растерянная, не знала, что ей делать — пройти в красный угол или возле двери остаться. Так и не решив, опустилась на корточки, где стояла. Руку протянула к ведру с водой, зачерпнула полную кружку.

— Хей, зачем же пить холодную? — встревожился свёкор, когда она поднесла кружку к губам. — Чай вскипятим!

— Вах-вах-эй! — сокрушённо воскликнула Гюллер-эдже, когда невестка всё же стала крупными глотками пить сырую воду.

Айнагозель чувствовала себя в безвыходном положении. «Нужно было мне уйти! — повторяла про себя. — Напрасно я домой заявилась…» Но такими приветливыми, милыми выглядели простые, привычные для неё лица обоих стариков! Это помешало ей высказать то, что следовало, она снова потянулась к ведру. Понимала, сердцем чувствовала: вот допьёт воду и всё скажет… Но нет, решимости опять не хватило. Она молчала, совсем растерянная.

«Истомилась, видать, бедняжка! — про себя продолжала печалиться Гюллер-эдже, видя, с какой жадностью невестка пьёт и пьёт холодную воду. — Невтерпёж, значит, ей… Всегда так: огнём войдёт, пеплом наружу выходит…»

— Эх, непутёвая, чтоб мне высохнуть! — вслух укорила себя старая. — Мне бы загодя чайник-то вскипятить да заварить, а вот не додумалась!..

Айнагозель знала: Нокер ждёт возле калитки. Но никак не находила повода начать разговор. Прошла в красный угол. Сняла и в клубок смотала пояс, положила в шкаф. Взгляд её упал на фотокарточку Ходжалы под стеклом, вставленную в стенку одного из задних ящиков шкафа. Некоторое время разглядывала изображение покойного мужа — давнее, от времени поблекшее и утратившее привлекательность. «Прощай, Ходжалы! — проговорила без слов. — Я долго хранила память о тебе. Не верила чёрной вести. Ждала, только о тебе одном думала…» Она уже обернулась, чтобы почти такие же слова сказать старикам. Но нет! До чего милые, ласковые их простые открытые лица! И она ощутила на душе безмерную тяжесть, поспешила принять вид, подобающий послушной и верной невестке-вдове.