Карлос Фуэнтес - Мексиканская повесть, 80-е годы

• Название: Мексиканская повесть, 80-е годы
• Автор: Карлос Фуэнтес
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В сборнике представлены наиболее значительные повести современных мексиканских писателей: Карлоса Фуэнтеса, Рене Авилеса Фабилы, Хосе Эмилио Пачеко и Серхио Питоля. Авторы рассказывают об острых проблемах сегодняшней Мексики, в частности противоречии между пережитками далекого прошлого и тем новым, что властно вторгается в жизнь страны.

---

Как-то он навестил их в Мехико. Отец умер, и Лоренса никак не могла оправиться. Это была другая Лоренса: худая, в трауре, она беспокойно и жадно курила одну сигарету за другой.

— Кажется, я вернусь на плантацию, — сказала она, — не потому, что я нужна матери, вы знаете, она крепка как дуб. Но я убедилась, что в Мехико мне делать нечего. Не знаю, сколько я там пробуду; думаю, братьям меня не хватает. Почему бы мне не работать в управлении, хотя бы отвечать на письма или переводить их? Да, да, не делайте такого лица, в Мехико, уверяю вас, я тоже стала бы искать работу.

Пошли разговоры, что ее намерения нелепы, что она постарела от непрерывного курения, что ей не идет эта худоба. В декабре на плантации дядя и тетка рассказали, что для Комптонов эта смерть была неожиданным и страшным ударом, особенно для Лоренсы, так привязанной к отцу. К тому же и денег осталось совсем немного, раз Джонни и она работают. Лучше всего для Лоренсы, полагали они, было бы выйти замуж за кого-нибудь из приезжих холостых техников, а не то она никогда не остепенится.

Он заполнил заметками чуть не целую тетрадь. Вся история была ему ясна, и он довольно точно представлял себе ее участников. По-прежнему чувствовал утробную ненависть к толстяку Вальверде. Его возмущало, что трагедии, и большие и малые, могут разражаться из-за подобных людишек.

Настал час, когда рассказчик принялся приводить в порядок свои наброски.

Для начала рассказа у него было три варианта.

Первый: мальчик выкапывает из земли коробку для обуви и с изумлением видит, что птицы, похороненные им несколько дней назад, превратились в белесую гниющую массу и, к его ужасу, несмотря на то что он плотно завязал коробку, туда пролезли черви и набросились на дроздов, убитых на охоте его кузенами. Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит рядом; увидел светло-коричневые туфли на толстой подошве, манжеты брюк, а подняв глаза — сердито нахмуренное лицо инженера Гальярдо, с любопытством наблюдавшего за его похоронными занятиями.

— Не пойму, откуда взялись черви. — Мальчик объяснил, как тщательно закрыл он коробку, чтобы не случилось как в прошлый раз, и вот опять они здесь. — Я тут под камнем похоронил дрозда, — добавил он, смутившись.

Инженер сказал что-то непонятное насчет разложения материи: объяснил, что, даже если коробка будет железная, без единой трещины, в любом мертвом животном заведутся черви, потому что зародыши гниения находятся в самом теле, а не проникают извне.

— Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из моих сыновей изучал биологию, — добавил он. — У меня два сына, скоро они приедут. Проведут со мной каникулы. На этой неделе будут здесь. Вы наверняка станете друзьями. Но я хотел бы, чтоб в эти игры вы не играли.

Такова была одна из возможных завязок. Затем последовали бы приезд братьев Гальярдо с матерью, встреча и развитие дружбы. А отсюда уже пошло бы все остальное.

Другое начало можно было бы извлечь из того вечера, когда после киносеанса Лоренса и Губерт, ее младший брат, пошли к ним ужинать. Они всей семьей ходили на «Веселую вдову» и вернулись в отличном настроении. Лоренса была великолепна, она изображала повадки вдовы, напевала вальс, кружилась с братом по гостиной, танцевала на балконе, опять появлялась с пением в комнате, позабыв о трауре, снова превратившись в прошлогоднюю веселую девчонку, но сейчас это была уже не просто хорошенькая девчушка, а стройная тоненькая девушка, в этот вечер почти красивая.

Каким-то образом Лоренса вовлекла всех в разговор о соседях — инженере и его семье. Отец вспомнил о вчерашнем неприятном эпизоде с женой инженера. Они с сестрой были в это время у братьев Гальярдо, листали книжки, которые инженер купил на днях в Кордове, и внимательно разглядывали картинки в томах Жюля Верна. Они могли слышать каждое слово. Он заметил, как Гальярдо краснели от стыда, отводили глаза и погружались в книги, чтобы не встретиться взглядом с ним или его сестрой, пока жена инженера, отвечая отцу, рассказывавшему о фильме, который они собирались смотреть на следующий день, и бросая одну за другой карты на стол, внимательно смотрела, как они ложатся.

— Мы редко ходим в кино, а такие фильмы никогда не смотрим. — Она собрала карты в колоду и стала ее тасовать; потом, раскладывая карты и не отрывая глаз от стола, продолжала: — Мне говорили, обстановка в кино не такая уж приятная, там бог знает что делается.

— Нет, нет, не верьте, — возразил отец уже немного раздраженно, очевидно жалея, что затеял этот разговор. — Рубен Ланда, брат директора складов, организует сеансы и всегда оставляет нам три или четыре скамьи. Никто из нашего круга не сидит вместе с рабочими.

— Знаю, знаю; именно об этих рядах я и говорю; там — то, как я понимаю, и делается бог знает что… Тройка пик! — Она сдвинула карты в сторону, чтобы освободить место для тройки пик. — Есть люди, с которыми я бы в Мехико не встречалась; не вижу, почему я должна это делать здесь.

И, словно забыв о своем собеседнике, она вдруг умолкла и погрузилась в игру.

Отец не пересказал этот разговор. Только заметил, что редко случалось ему видеть столь неприятную и нелепую особу; нетрудно понять, почему У инженера такой тяжелый характер. Уж конечно неспроста. Лоренса снова принялась танцевать, как будто и не слышала разговора, который сама затеяла. Казалось, вальс из «Веселой вдовы» не давал ей покоя, отзывался во всем теле, будоражил ее…

Третий вариант начала заключался в том, что мальчик, сам не зная почему, постепенно отдаляется от своих кузенов и былых товарищей по играм. Подружившись с братьями Гальярдо, они образуют своего рода союз, возникший не только потому, что они соседи и дома их оказались в стороне от других, но также и потому, что всех их, нездешних, объединяла городская речь и общие интересы; а может быть, и досада, которой он раньше не замечал, на то, что местные жители вели себя как хозяева жизни; его раздражало в них, например, полное равнодушие ко всему, что происходило вне их владений. Разрыв постепенно углублялся, и не потому, что обмен книгами Жюля Верна и Джека Лондона или воспоминания о только им известных уголках Мехико внушали им чувство культурного превосходства. Речь шла о намеренном и полном размежевании.

Играя, они отводили маленькие каналы от водоема, устроенного для орошения сада, и по берегам строили города из пробок, которыми их снабжали китайчата или толстяк Вальверде; потом они разделяли эти города между странами «оси» и союзниками и бомбили их по очереди из какого-нибудь укрепленного пункта с такой яростно против «оси» и таким явным расположением и пристрастием к союзникам, что те после бомбардировок неизменно оставались целы и невредимы. Нужда в пробках заставляла их принимать в игру детей китайцев, служивших в отеле, и Висенте Вальверде, который совершенно, опротивел им своей тупой улыбкой и непрерывной дурацкой болтовней. Он, словно боясь молчания, все время старался заполнить паузы бесконечными и подчас бессвязными россказнями. Совершенно немыслимо было, чтобы Вальверде и китайчата играли в теннис, бильярд, бейсбол с местными ребятами или переступили когда-нибудь порог их дома; однако же казалось естественным, что он, его сестра и братья Гальярдо — временные гости на плантации — принимают китайчат в свои игры.

В какой-то год Гальярдо не приехали. Тогда-то и хотели в его доме пригласить инженера на рождественский ужин, а дядя заметил, что не стоит это делать, что инженер — степной волк и бывает доволен, только когда остается один.

Как-то воду для орошения перекрыли, несколько дней они не могли проводить свои каналы и занялись исследованием ранее неизвестной им территории; ближе к вечеру они отправлялись, всегда вместе с китайчатами и злосчастным толстяком, к лощине, расположенной далеко от домов и общественного центра плантации, рядом с административными зданиями; там иногда паслись лошади управляющего, конечно под защитой стены, отделявшей их от поселка. После того как закрывались все конторы, в этих местах не видно было ни души. Они спускались в овраг, где протекал ручей, в поисках диких помидоров. В такие минуты он воображал, будто совершает подвиги, достойные детей капитана Гранта или маленьких пиратов Галифакса, и завидовал вольной жизни других мальчишек плантации.

Иногда, пробравшись сюда, они видели, как выходит из своей конторы Лоренса. Видели, как она прощается с сослуживцами и идет по дороге к ромовому заводу. Через несколько часов, когда они вылезали из оврага, она, уже вернувшись обратно, сидела на камне с палочкой в руке, ударяла ею по траве, пытаясь подбросить осколок булыжника, или писала что-то на земле (возможно, он видел ее такой всего один или два раза, но именно этот образ запечатлелся в его памяти). Лицо ее не было счастливым, скорее озабоченным, отрешенным, а инженер Гальярдо большими шагами ходил вокруг нее и говорил тихим голосом, тоже озабоченный, отрешенный и печальный; казалось, ни он, ни она не замечали ребят, вылезших из оврага. Он бы не подумал о необычном характере этих встреч, не будь с ними толстяка Вальверде, который всякий раз не скупился на непристойные шуточки.