Михаил Соколов - Грозное лето

• Название: Грозное лето
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Истоки революции, первое пробуждение самых широких слоев России в годы империалистической войны, Ленин и его партия вот тот стержень, вокруг которого разворачиваются события в романе Михаила Соколова.

Пояснение верстальщика fb2-книжки к родной аннотации: реально в книге описаны события 1914 года - перед войной и во время войны, причем в основном именно военные события, но Ленин тоже присутствует.

---

— Вилли не станет обманывать меня. От тебя зависит — остановить войну. Я умоляю тебя, Ники, останови мобилизацию, — говорила царица и прослезилась.

Царь прочитал тогда письмо и мрачно спросил:

— Что это — безумец или подлец пишет?

Царица была невменяема и твердила сквозь слезы:

— Останови мобилизацию, Ники, умоляю. Наш друг Григорий тоже тебя просит.

Царь ничего более не сказал, а ночью получил новую телеграмму от Вильгельма с новыми заверениями, что он приложит все силы, чтобы уладить конфликт между Россией и Австрией.

И, позвонив Сухомлинову, отменил указ о всеобщей мобилизации.

Сейчас он слушал Сазонова и молчал. Он только что дал Пуанкаре торжественное обязательство выполнить союзнический долг и прийти на помощь Франции, если Германия нападет на нее. Германия давно вынашивала такие планы, он знал, и Вильгельм еще в Биорке намекал ему на это, когда предлагал германо-русский союз. Однако на Францию ведь еще никто не нападал — надо ли торопиться объявлять мобилизацию всеобщую и дразнить Германию, которая конечно же ответит тем же?

Он не верил Вильгельму. Но, не объявляя всеобщей мобилизации, как иначе можно заставить Австрию оставить Сербию в покое, которую он, Николай, торжественно обещал защитить от посягательств Франца-Иосифа, действующего конечно же при поддержке того же Вильгельма, главы Тройственного союза? Николай не знал, что, когда Вена предъявила ультиматум Сербии, не кто иной, как Вильгельм, пришел в восторг оттого, что Вена не побоялась пойти на этот шаг, но хорошо знал, что Вильгельм никогда не простит ему фактического аннулирования Биоркского договора о германо-русском союзе и до сих пор поносит его, Николая, при всяком случае, как сообщает из Берлина посол, и наверное же действительно хитрит, чтобы выиграть время. И тот шабаш, который германцы не без его, Вильгельма, согласия устроили недавно в парке Киссингена, соорудив там макеты Кремля и Василия Блаженного, чтобы тут же, в грандиозном фейерверке, сжечь их под бравурные звуки немецкого гимна, далеко не случайный. Но тогда как же понять письмо Вильгельма императрице и телеграммы ему, Николаю?

Сазонов, всегда как бы полузакрывший глаза от усталости или от привычки, теперь широко раскрыл их, взволнованный до крайности, и продолжал настаивать на своем:

— Ваше величество, у меня только что был Пурталес. Он совершенно потрясен, он знает, что война надвигается с каждым часом, что ее форсирует его же правительство, и умолял меня сделать ему какое-нибудь предложение, разумеется, которое оправдало бы его информацию Берлина о том, что Россия капитулирует. Он даже уверял в этом на днях нидерландского посланника и бельгийского поверенного в делах. И сказал, что это будет триумфом для Тройственного союза.

— Глупости говорил.

— Да. Но он, видимо, имеет в виду то, что уже два раза мы фактически капитулировали перед Германией в балканских кризисах, в частности, позволили Австрии аннексировать Боснию и Герцеговину, — напролом пошел Сазонов, намекая на Извольского, своего предшественника, давшего на это свое согласие Австрии, и забыл, что такое же согласие дал царь Вильгельму Второму.

Царь сделал вид, что не слышал его слов о Боснии и Герцеговине, а показал ему телеграмму Вильгельма и сказал:

— Вновь заверяет меня в своей дружбе.

Сазонов был потрясен: царь был во власти дипломатической игры Вильгельма, и прочитал телеграмму:

«Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, миссия посредника, которую я принял по твоей настоятельной просьбе, будет чрезвычайно затруднена, если не совсем невозможна. Вся тяжесть решения ложится на твои плечи, которые должны будут нести ответственность за войну или мир».

— Но Германия ничего не предпринимает для того, чтобы быть посредником, и Австрия бомбардирует Сербию! — в отчаянии воскликнул Сазонов и едва не швырнул телеграмму, но вовремя спохватился и положил ее перед царем нервно, вверх тормашками.

Николай даже не посмотрел на нее и по-прежнему сидел мрачный и тупо смотрел на стопку книг. Но Сазонов видел: царь не хотел отменять своего решения.

Сазонов не мог ждать, когда он скажет: «Я прекращаю разговор», как сказал Янушкевичу, и торопился:

— Ваше величество, я, как и генеральный штаб, и военный министр Сухомлинов, убеждены, что Германия явно уклоняется от посредничества, которого мы от нее просим, и хочет только выиграть время, чтобы закончить все приготовления. При этих условиях мы не думаем, чтобы ваше величество могло более откладывать приказ о всеобщей мобилизации… Если ваше величество остановит наши приготовления к мобилизации, то этим удастся только расшатать всю нашу военную организацию и привести в замешательство наших союзников. Война, невзирая на это, все же вспыхнет в час, желательный для Германии, и застанет нас врасплох и в полном расстройстве, — говорил он решительно, будто был начальником генерального штаба, и все время утирал белым платочком обильный пот, выступавший на его мраморно-белом лбу с мелкими морщинками.

Николай уже ходил в глубокой задумчивости неторопливыми шагами — маленький в этом большом кабинете, в военной форме, и курил, курил папиросу и все время посматривал на огромные окна, через которые виднелось серое Балтийское море.

Сазонов был в отчаянии. Он хорошо был осведомлен Янушкевичем и знал, что Германия уже сосредоточила две армии на французской границе, хотя официально мобилизации еще не объявила, что ее железные дороги забиты воинскими составами, которые направляются на запад, и она ровно ничего не предпринимает, чтобы одернуть Австрию и заставить ее прекратить военные действия против Сербии.

Более того: когда позавчера Сазонов спросил у Пурталеса, германского посла, что намерена сделать Германия, чтобы успокоить Австрию, Пурталес ответил:

— Это Россия должна успокоить Сербию… Мы своего союзника не можем покинуть в такой момент.

Было ясно: Германия и не помышляет быть посредником между Россией и Австрией.

Наконец царь тихо спросил:

— А что слышно из Вены?

— Ничего, кроме того, что австрийцы бомбардируют Белград, — ответил Сазонов и поспешил добавить: — Пурталес сказал мне третьего дня: мы не можем покинуть нашу союзницу.

— Сколько у них там дивизий?

— Янушкевич и Данилов полагают, что Австрия направила против Сербии две армии.

— А против нас сколько может направить?

— По данным нашего генерального штаба — четыре армии, а сколько дивизий — я не знаю, — ответил Сазонов, а в уме сказал: «Вы не захотели выслушать Янушкевича, ваше величество, и заставляете меня выступать в его роли — начальника генерального штаба. Вильгельм ничего не решает без Мольтке, а мы… Боже, все перепуталось, все смешалось. Что же будет, когда начнется война?»

— Четыре армии — это более семиста батальонов, — произнес царь и, подойдя к окну и постояв там немного, вернулся к столу, сбил пепел с папиросы в большую хрустальную пепельницу и сказал тихо, глухо: — Сергей Дмитриевич, телефонируйте начальнику главного штаба, что я приказываю произвести общую мобилизацию.

И пригладил рыжеватые усы.

— Слушаюсь, ваше величество, — произнес Сазонов почти по-военному и, схватив портфель со стола, который неизвестно когда положил, покинул кабинет с наивозможной быстротой. И все время прислушивался, не догонят ли его слова: «Погодите, Сергей Дмитриевич…», но позади него стояла мертвая тишина.

Он спустился в вестибюль дворца и позвонил в Петербург Янушкевичу, который ждал его звонка, как условились накануне.

Это было тридцатого июля днем, а тридцать первого указ царя стал известен всем военным округам, всей стране.

Граф Пурталес срочно попросил свидания с царем, надел парадный мундир и отправился в Петергофский дворец, уверенный, что уж Николая Второго он уговорит прекратить мобилизацию. Царь принял его немедленно и подчеркнуто любезно и даже спросил, как здоровье императора Вильгельма, и Пурталес подумал: «Начало хорошее. Дай бог, чтобы таким же было продолжение», и ответил:

— Я благодарю ваше величество за ваше столь любезное беспокойство о здоровье императора и смею уверить вас в его совершенно дружеском расположении к вашему величеству и к России, которую мой император всегда и неизменно уважал самым сердечным образом.

И изогнулся аршином в поклоне и в ожидании, что же скажет этот рыжебородый и маленький и никак не похожий на грозного монарха, но самый жестокий из монархов — с бегающими туда-сюда невыразительными глазами, от одного жеста которого может подняться море солдат, как говорит граф Мольтке, и затопить Германию от востока до запада.

— Благодарю вас, господин посол, — сказал Николай, — Так я вас слушаю. Вы что-то хотели мне сообщить экстренное?