Евгений Сыч - Ангел гибели

• Название: Ангел гибели
• Автор: Евгений Сыч
• Издательство: Красноярское книжное изд-во
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1991
• ISBN: 5-7479-0311—Х

Художественный мир красноярского писателя Евгения Сыча многомерен и не укладывается в обычные определения жанра. Он близок к социально-философской фантастике, хотя зачастую кажется абсолютно реальным, только — иным. При всей необычности коллизий в рассказах и повестях Е. Сыча неизменна жизненная достоверность происходящего.

Содержание:

САМОЕ ВРЕМЯ

Трамвайная петля

После начала

Не имущий вида

Завтра

Еще раз

Ангел гибели

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ

Знаки

Соло

Трио

Все лишнее

Ми диез

Кстати, о музыке

---

— Да это все знают! Хоть ее вот спроси!

— Я знаю, — подтвердила женщина. — Полчища захватчиков хлынули па страну с северо-востока. Чужеземцы были сильны и свирепы. Сильных они убивали, слабых порабощали. Разрушали города и сжигали деревни, — женщина говорила словно бы наизусть, как школьники отвечают хорошо вызубренный урок: этот урок вдалбливался в головы уже нескольких поколений. — Но в решительный час народ сплотился вокруг правителя, как большая дружная семья вокруг мудрого отца. И была жестокая война, славная самоотверженностью солдат, подвигами офицеров и дальновидностью военачальников. А потом была великая победа, и стране выпало счастье долгого и прочного мира. А многочисленные пленные и горстка предателей, оставшиеся в живых благодаря доброте правителя, направлены были копать канал на северо-востоке — откуда пришли жестокие и куда бежали трусливые. Только, по-моему, канал так и не выкопали…

— Вот! — сказал сын.

— Все это складно. Но войны не было, — отозвался У.

— А что было?

— Я хорошо помню, что тогда было: голод был. — У помолчал, преодолевая нежелание говорить об этом, но все же продолжал: — Два года подряд голод был. Засуха. А знаешь, с голоду люди злыми становятся. Самое спокойное — это если человек целый день работает и получает столько, чтобы самому поесть и семью накормить. Лучше, чтобы на завтра не оставалось, тогда он завтра снова пойдет работать — куда денется! С сытым ладить труднее: если у него есть все и надолго, с чего он тогда слушаться станет? Приказы выполнять? Но, с другой стороны, сытый человек — спокойный. Разве что с жиру дурь найдет, побезобразничает немного, кровь разгонит. Вообще же сытый боится, как бы не отняли у него его достояние, а потому особых беспокойств начальству не причиняет. Пока были зоны, вопросы эти решались довольно просто, поскольку излишки отнимались, продукты производства распределялись между работниками, голодных не было. А тут голод настал, настоящий. Экономика — штука хрупкая. Сломались стенки, разделяющие зоны, но сломалось и что-то в экономике страны. А голодными, по-настоящему голодными людьми управлять плохо. Тому, кто долго голодает, даже если кинешь кусок, он воспримет его не как дар небес, а как должное. А если человека за работу его не кормить, он и работать перестанет. Зачем ему работать? Так ничего не дают и этак ничего. Что работай, что нет — все одно. Дальше — хуже. Дальше он думать начинает, где хлеб доставать. А голова у него свободна, и руки — тоже; работать-то он бросил.

Я слушал, все еще усмехаясь, но усмешка сползала понемногу с его лица. Женщина совсем затихла.

— Дальше — хуже, — повторил У. — Есть хочется, чем дальше, тем сильней. Когда голодный начинает пищу добывать другим путем, не работой, — тогда и происходят беспорядки. Голодный человек — страшный, он слов уже не понимает, ему слово — ничто. Он на любое преступление пойдет, потому что мирные и послушные скорее подохнут, а по-другому — надежда есть: может, жив будешь или хоть нажрешься разок. И начались грабежи, разбой, убийства. Поджоги начались. В обычные времена на разбой идут одиночки, а тут чуть не все. Кто не грабит в открытую, тянет что где плохо лежит, до чего достать может. Запасаются: вдруг еще более черный день выпадет. Наблюдают. Голодный человек, он внимательный, он то заметит, на что сытый и взгляда бы не обронил. Так и пошло: кто горит ясным пламенем среди бела дня, кто с голоду помирает, а кому уже ничего не надо, лежит в пыли и улыбается от уха до уха глоткой перерезанной. Вот тогда и заговорили о войне. И это поначалу даже всех обрадовало. Так надоела жизнь голодная и тоскливая, что хоть чему обрадовались бы. А раз война — все, как при войне. Одних сразу в армию забрали, там хоть кормили. Других прижали. Когда в мирное время безобразничаешь, одно дело, но если в стране законы военного времени действуют — спрос другой. Тут нарушитель уже враг или пособник врага, поскольку непослушанием своим только нарушает общее единство и помогает противнику. Введены были военные трибуналы. Чиновники форму надели. Работать от зари до зари — это само собой. Как же — война! У кого запасы были — отобрали. Кто позволял себе говорить лишнее, исчезал. Война многое предполагает. Защитников кормить надо, порядок охранять. И через некоторое время тишь настала. Раз молчат — все довольны. Все слушаются приказов и работают от зари до зари. Война.

— Понятно, война, — странным голосом проговорил сын.

— А солдаты копали канал, тот самый, северо-восточный. И те, которых брали за беспорядки и разговоры, тоже копали канал. Только отношение к ним было другим и охраняли их, чтобы не разбежались.

— А подвиги, победы? — нехорошо усмехнулся сын.

— Трудовые победы, — поправил У. — «В работе, как в бою», «Труд, как подвиг», «Мы ведем бой за лучшую жизнь для всего народа». По этому каналу, видишь ли, должна была идти вода, чтобы от засухи спасать, если повторится. Овощи еще сажать собирались.

— Посадили? — мрачно спросил Я. Отец покачал головой.

— Чем же это все кончилось?

— Да как поумирали все строители канала, так все и кончилось. Легенды сложились про героев. Родным сообщили, что смерть наступила на поле брани. Меня приплели, про меня и без того сказки рассказывали, а тут старые слухи переиначили на новый лад. Войну называть стали великой. В общем, победили сами себя, — подытожил У грустно.

— Да, — глядя в неяркий огонь угасающего костерка, промолвил сын. — Война без войны. Интересно. А знаешь, я не отказался бы с тогдашним вашим правителем поговорить. Забавный, наверное, был человечек.

— А это, как я слышал, не он придумал, — опять устало поправил У. — В верховных жрецах тогда был такой Рока, Рока Мудрый — если полностью, или Рока Тихий, как еще его называли. Большого ума, говорили, был, людей знал. Литература, живопись, музыка, театр — что все они делали бы без войны? Правда, людей думающих и творческих несколько поубавилось, потому что из их числа формировались отряды доблестных строителей канала, зато оставшимся был предоставлен простор: воспевание героев и воспитание на их героических примерах, клеймление трусов и врагов, воздаяние заслуг и сведение счетов — весь набор.

— Да, — задумался Я.

Его воинство дремало, притаившись в незнакомом лесу на горе. Беззвучно несла свой караул тень.

Карательные отряды Полководца ушли уже далеко по дороге, их словно и не было вовсе. И войны не было, а было, продолжаясь, счастье спокойного и прочного мира, время работы и послушания.

IV

Наутро Я собрал своих молодцов.

— Отец, — обратился он к У безлично (отец — родитель, отец — отшельник, отец — просто старший, уважительно), — я тебе тут работку подыскал подходящую.

Три дня Я гонял с горки на горку, по скалам и кустам новоявленных экстремистов: учил драться. У работал тренером и по совместительству — тренировочной грушей. Заодно воинство съело все его запасы, так что вопрос о пропитании встал ребром. Я надумал было устроить вылазку, а кстати проверить на деле боевую подготовку отряда. Но У решил по-своему.

Он пошел к людям.

Ходить к людям самому отшельнику вообще-то не стоит, ведь главный козырь отшельника как раз заключается в том, что он от людей ушел, и нет, и не может быть такой нужды, чтоб погнала его к жалким смертным, которые, как муравьи, все вместе в долине создают свои матценности да грызут друг друга в меру сил. К тому же любой зверь, не говоря уж о человеке, чувствует себя увереннее на своей территории, а идти в деревню для У значило выходить из лесу, раскрываться.

Но что делать! Пещера У не рассчитана была на такое количество гостей, и требовались продукты, еда, матценности эти самые. И У пошел в деревню, заранее улыбаясь, потому что знал: улыбаясь, легче просить-требовать. Он просить не любил, требовать было бы легче, но когда люди видели, как он просит, не сгоняя улыбку с непривычных губ, до них доходил жутковатый юмор ситуации. Все сказки и легенды, скопившиеся в памяти, пробуждались от этой улыбки, и никто до сих пор не решился проверить, а что будет, если отказать ему. Он улыбался, глядя на деревню, на хилые дома и бессмысленные заборы, на немудреное крестьянское хозяйство и жалкие потуги украсить жилище. Людей не было ни во дворах, ни на улице, от этого деревня напоминала фанерные декорации.

Деревня была пуста. Другого, меньше пожившего, она, может быть, поразила бы своей пустотой. Но У видал всякие времена. Он сразу пошел «на дракона» — к зданию, с большим флагом на крыше и с большим страшноватым драконом на флаге. Где дракон, там и начальство. А с начальством всегда разговаривать легче, оно памятливее и уязвимее, чем простые крестьяне, которым что терять-то, кроме жизни, да и то еще как повезет.

С деревенской площади доносился невнятный шум: значит, не была деревня вымершей. Решают, надо думать, свои несложные дела или казнят кого-нибудь, — понял У. А когда подошел вплотную, увидел: и верно, мается в колодках пара мелких нарушителей, наказанных ничегонеделанием за проявленную лень. Так сказать, доведение лени до абсурда.