Евгений Сыч - Ангел гибели

• Название: Ангел гибели
• Автор: Евгений Сыч
• Издательство: Красноярское книжное изд-во
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1991
• ISBN: 5-7479-0311—Х

Художественный мир красноярского писателя Евгения Сыча многомерен и не укладывается в обычные определения жанра. Он близок к социально-философской фантастике, хотя зачастую кажется абсолютно реальным, только — иным. При всей необычности коллизий в рассказах и повестях Е. Сыча неизменна жизненная достоверность происходящего.

Содержание:

САМОЕ ВРЕМЯ

Трамвайная петля

После начала

Не имущий вида

Завтра

Еще раз

Ангел гибели

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ

Знаки

Соло

Трио

Все лишнее

Ми диез

Кстати, о музыке

---

— Может, в институт поступишь, Юрочка? — сказала мать. — Ты ведь собирался.

И я поехал в Москву решать последние вопросы войны и первые — нормальной жизни. Чтобы стать, как другие, чтобы не считали меня ненормальным. Я-то знаю, что псих, все мы психи придурковатые, потому что не пойдет никакой нормальный человек убивать людей по первому слову. И умирать не пойдет. Но надо забыть.

Поехал я по гражданке. В форме, говорят, легче принимают, но меня заломало. Только медали повез, показать в случае чего.

А в Москве парад абитуры. Все поступают куда-то. Кто куда. Разные экзамены. Испытания. Игры. Старательные девчушки просиживают попки, набирая сумму очков. Конкурс медалистов особый. Наши медали тоже годятся. Не золотые, не серебряные, афганские. Два года назад нам замечательно объясняли, в чем состоит наш интернациональный долг, демонстрируя фотографии, на которых солдаты утирали носы ихним ребятишкам. Но медали заработаны не чужими соплями. И мы еще на что-то пригодны. Если неопределенность — раскрываем по Лопиталю, если ржавеет железо — защищаем цинком. Цинк активнее. Из-за этого его, конечно, разъест, зато железо останется целым. Более активные пропадают первыми. Бог с ним, с цинком, пусть хоть железо останется. Железо важнее. Но надо отдать должное и помянуть добрым словом жертвенную активность цинка, так будет только справедливо.

Судьба — баба-стерва, но все-таки она баба. Пожалеет — даст. Кинула судьба кость не то чтобы мозговую, но все-таки кость, погрызть, развлечься. Да, я поступил. Да, я помню: я пошел смотреть список, и по дороге меня встретил Витька и сказал: «Ты поступил», — и потребовал у меня персик, я как раз по дороге купил с лотка. «Вестнику полагается награда за добрую весть», — сказал он и немедленно персик съел, и только потом добавил: «Я поступил тоже». Я все ж дотопал до деканата и сам увидел свою фамилию в списке. Потом мы вечером отправились обмывать это дело — я, Витька и Славик-гнида. Славик нас и потащил, гнида подмосковная. Терпеть не могу всяких недомосквичей, которые рвутся в столицу и цепляются репьями за грязные штаны московские, и хают свои города — старые русские города, виноватые лишь в том, что нету в них категорированного снабжения. Еще до армии, давно, мы ездили с отцом к родственникам в Рязань вечерним угрюмым поездом, где, казалось, ехали мужики, разграбившие барское именье, потому что к радости по поводу удачного хапа примешивалась извечная ненависть к ограбленному барину. Ограбленному, но барину. Когда ночью пришел в Рязань этот словно из гражданской войны выехавший поезд, битком набитые поползли от вокзала троллейбусы и автобусы, и на каждой остановке сходили груженые люди и растекались в ночь со своими сумками. В Рязани ни фига, и в Сибири ни фига. А в Афгане за молочную сгущенку можно выменять автомат. Если он тебе зачем-то нужен. Или два автомата.

— Цена Москве — два рубля, — провозглашал Славик. — Трешку дать и рубль назад стребовать. Главное, вовремя сдачу требовать, чтобы помнили себе цену.

Мы поехали в кабак на моторе. Правда, расплачивался Славик все время не трешками, а пятерками. И сдачи не требовал. Пятерку таксисту. И швейцару, чья монументальная, почти каменная фигура грудью заслоняла дверь в родной кабак, — тоже пятерку, в верхний карман швейцарова пиджака, где по правилам хорошего тона должен быть платочек. Платочка там не было. Швейцар с непоколебимым достоинством отступил в сторону, мы внедрились, и Слава снова всучил пятерку, на этот раз мэтру, за столик.

И вот мы уже за столиком, жуем какой-то чепуховый салат, и мы уже довольно поддатые, певица поет под Пугачеву, а оркестр ей подыгрывает, живой оркестр, не радио. Я даже не упомню, когда в последний раз слушал живой оркестр. Мы пьем и едим руками цыпленка-табака, вытирая руки салфетками так, что частички рыхлой бумаги остаются на пальцах. И только тут до меня доходит, что я вернулся, что я поступил, что я теперь студент и впереди пять лет сплошного праздника. Надо дать телеграмму матери, она ведь еще не знает, что впереди у меня обеспеченное и уважаемое будущее со столичным дипломом. Будущее у меня в кармане.

Мне становится легко.

Рядом сидят какие-то кубинцы. Витька со Славиком с ними уже общаются. И привлекают к этому делу меня. После Афгана все мы почти полиглоты. Я перевожу. Славик докапывается до кубинцев: почему они захапали Анголу себе, когда мы ихнюю Кубу умыли-одели, накормили-вооружили. Теперь они нам должны век быть благодарны и во всем слушаться. У нас большой опыт в построении социализма. И у Китая большой опыт, только там социализм не такой. И еще чехословацкий опыт, мы им тоже помогали. А еще был национал-социализм, но мы их поправили. Мать рассказывала — немцы строили у нас кинотеатры. Все эти кинотеатры назывались «Победа». Совершенно одинаковые кинотеатры в разных городах. Да, потом венгры начали строить, и нам их тоже пришлось поправлять. Потом поляки чего-то поднапутали, и Пол Пот в Кампучии, там им вьетнамцы, правда, помогали, не мы сами. А китайцы помогали корейцам. А мы помогаем афганцам. Без посторонней помощи социализм не построишь. Нам-то никто не помогал, поэтому социализм у нас получился развитой. Все помогали испанцам в тридцать шестом убивать друг друга. Жаль, что никто не помог нашим в это время спастись от ежовщины. Хоть и написал великий философ-парикмахер, повесившись: «Всех не перебреешь!» — это к нам с вами не относится. Это вообще идеализм и чуждая философия. Можно всех, если очень надо. Конечно, это дорого обходится, туда на броне, а оттуда в гробах. А Фидель, тот и вовсе троцкист. «Ты переведи, — сказал Славик, — мы ведь можем ихней драной Кубе вентиль перекрыть». Я не стал переводить, мы давно уже разговаривали сами для себя, без перевода, орали сами для себя. Тогда Славик-гнида воспроизвел жилистыми своими ладонями, как перекрывается вентиль, — и хана. Они поняли. Тут только я заметил, что один из кубинцев синхронно бубнит им по-испански то, что я с пятого на десятое вывожу на английском. И еще заметил какого-то некубинца, который с ходу влез в раскрутившийся наш разговор. Этот уже вроде американец. Хотя глаза раскосые, может, японец. Или черт их разберет.

Я пошел было танцевать, подвигаться захотелось. Но смотрю: за нашим столиком драка намечается. Японец американский полез что-то доказывать без перевода, а Славик его в рожу плоскую двинул слегка. Так, отодвинул, но тот Славику локоть завернул за спину. А Витька ухватил американца за другую руку. «Ну, — думаю, — пора вмешиваться». Думать некогда. Как говорил наш незабвенный сержант, пока будешь умственно разбираться, самолет пролетает шестьдесят километров.

Раздвигаю их всех и стараюсь американца успокоить. Правда, я его перед этим слегка парализовал, но не очень заметно. Сажусь с американцем, успокаиваю, зубы заговариваю, напрягаю мозги — аж из ушей лезут, подбирая английские слова поприличнее. Только бы без скандала… Это поступить в институт у нас не так просто, а вылететь вмиг. Кубинцев поблизости не видно, они насчет скандала тоже, должно быть, пугливые, наши, чать, социалисты. Это капиталисты борзые, потому что непуганые.

К нам подсаживается какая-то девица и начинает что-то туманно объяснять, и Фил ее приглашает, и вот она уже прочно сидит за нашим столиком вместе с подругой. Фил успокоился, надо сваливать. Фил спрашивает, где я так научился драться — будто я дрался. Он пытается показать мне замечательный прием. Славки давно нет, вовремя смылся, дешевка. «Вы пьяны, — обращается ко мне офицант. — Я сдам вас милиции». «Все, — показываю я руками успокоительно, — все, я ухожу, мы уходим. Вот еще четвертной, на большее мы не наели, больше нет, отпусти».

«Все, мы пошли. Фил приглашает всех к себе. Я вежливо отказываюсь, Витька тоже. Мы уже на выходе, почти на воле. Тут вдруг девка эта, Ирочка, цепляется за меня, а к нам подходит фирмовый парень и пытается Ирочке дать по морде. Она совсем крепко вцепляется в мой рукав и заслоняется мной. Делать нечего, я парня отстраняю, Фил немедленно возникает и делает фирмачу красивую подсечку, парень грохается всем корпусом, и мы выскакиваем, наконец, за дверь, а там все тот же швейцар без платочка в кармашке и при нем мент с рацией, салага. Девица никак не отпускает меня, повисла на локте. Мы вскакиваем в машину, Фил жмет на газ и куда-то мчится, хотя — куда? Сейчас там брякнут по рации. Разве что до первого поста ГАИ?

Музыка в машине вопит истошно. Я показываю Филу: останови, все, ухожу. Есть еще какой-то шанс уйти пешком от большого скандала. Фил улыбается, но не слушает. Тогда я распахиваю дверцу на ходу. Ирочка визжит громче музыки и опять вцепляется в меня. Захлопываю дверцу, едем еще куда-то и резко останавливаемся. Странно, нас, кажется, никто не преследует. Никому мы не нужны.

Вылезаю. Вокруг уйма машин — платная стоянка. В темноте огромный дом сверкает окнами из вышины, как замок людоеда. Но я еще не знаю, что это замок людоеда. Мы входим в светлый подъезд и поднимаемся в лифте. Ирочка ключом долго-долго открывает дверь.