Александр Рекемчук - Мамонты

• Название: Мамонты
• Автор: Александр Рекемчук
• Издательство: МИК
• Жанр: Эссе
• Год: 2006
• ISBN: 5-87902-045-2

Это — новая книга писателя Александра Рекемчука, чьи произведения известны нескольким поколениям читателей в России и за рубежом (повести «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», «Мальчики», романы «Скудный материк», «Нежный возраст», «Тридцать шесть и шесть»).

«Мамонты» — главная книга писателя, уникальное эпическое произведение, изображающее судьбы людей одного семейного рода, попавших в трагический круговорот событий XX века.

---

Режиссер Георгий Натансон положил на стол киносценарий «Еще раз про любовь», по пьесе Радзинского. Не вдаваясь в подробности, произнес лишь две магические фразы: «В главной роли — Татьяна Доронина…» И: «Смета — сто сорок тысяч рублей». Я мысленно подсчитывал, сколько же денег, сэкономленных на этой ленте, заведомо обреченной на зрительский успех, можно перекинуть на сверхзатратного «Андрея Рублева»…

И еще один визит.

Пришел известный киноактер, в которого я — с детских лет, как, впрочем, и все! — был влюблен. Копна русых волос, неотразимая улыбка, богатырский разворот плечей. Весь в белом.

Сели к журнальному столику, и он, бдительно оглядев потолок и стены, наклонясь ко мне, сообщил:

— На студии — засилье жидовья. Большинство режиссеров, половина операторов, а уж директора картин — так сплошь!..

Перечислил имена и фамилии, удостоверяющие сей факт.

В конце разговора добавил, что все надежды на избавление от этого лиха связывает исключительно со мной.

Проводив его до двери, я сказал:

— Я вас понял.

Понял ли он, что понял я?

А тут раздался телефонный звонок: Михаил Ильич Ромм пригласил зайти в монтажную, посмотреть склейку новой части «Обыкновенного фашизма».

Я часто бывал в этой монтажной, поскольку, кроме обязанности визировать все заглавные и промежуточные титры картины, надо было знать и авторский текст, который свободно, без бумажки, наговаривал для записи режиссер, наблюдая на экране мелькание документальных кадров.

Иногда мне казалось, что в ленте Ромма был использован тот же самый архивный материал кинохроник Третьего Рейха, который я уже видел у Зигфрида Кюна — те же планы помпезных факельных шествий, те же броские ракурсы знамен со свастикой, которые столь вдохновенно и увлеченно снимала любимица фюрера Лени Рифеншталь.

Но сейчас на полотне были не знамена, не шествия, а была колючая проволока Освенцима, к которой льнули изможденные лица узников в полосатых робах с шестиконечной звездой Давида на груди. Совсем молодые и очень старые, они смотрели в объектив кинокамеры, будто бы зная, что их прощальные взгляды останутся запечатленными навек.

Щелкнул рычажок пульта, зажегся свет.

Михаил Ильич жадно затянулся папиросой, курил он нещадно.

Потом спросил:

— Вы читали «Майн Кампф»?

— Нет, — покачал я в ответ головой.

— А я читал! — торжествующе, даже с некоторой гордостью сообщил режиссер.

— Где взяли?.. — кротко осведомился я.

— Я сказал в ЦК, что мне это необходимо для работы, по теме фильма. И мне дали. У них есть. В Спецхране есть и на немецком, и в русском переводе. Я читал на русском.

— Ну и как?

Ромм, уставив очки в пустой экран, где только что были скорбные глаза узников Освенцима, а теперь там уже ничего не было, пустое полотно, прогудел:

— У-у…

Но тотчас встрепенулся, будто сбрасывая тяжесть с плеч, мрачно хохотнул, сказал жестко:

— Обыкновенный фашизм.

Тот эпизод в моем киносценарии, где парень с буржуйской бабочкой на шее, которого зовут Ганс Мюллер, приходит в гости на Журавлевку отведать украинского борща, заканчивался так.

Санька Рымарев, хмуро утерев рот салфеткой, буркнул «спасибо», выбрался из-за стола, направился к двери.

Мама Галя вышла следом.

— Куда ты?

— Гулять.

Наверное, Санька, ждал, что она не разрешит. Что она скажет: «Хватит. Уже нагулялся сегодня», — и отберет кепку.

Но вместо этого, она лишь отвела взгляд в сторону, спросила:

— Может быть, ты хочешь пойти в кино?

Потянулась рукой к карману своего пальто, достала оттуда смятую рублевку.

— Не надо…

Отворив дверь, мальчик с прыжка повис на перилах лестницы и покатился стремительно, минуя этажи.

Уже снизу увидел: она стоит на площадке, согнувшись над пролетом, смотрит ему вослед.

— Ты недолго!

Но Санька ничего не ответил.

Он знал, что за него ответит гулкое лестничное эхо. Оно само переиначит брошенную ею фразу и вернет обратно: «…долго».

Tак было в моем киносценарии.

Еще там следовал долгий проход по городу — в дожде, в непрогляди ранних сумерек — насупленного мальчика, вдруг ощутившего себя лишним. Третьим лишним.

А в жизни всё было иначе.

Через месяц или через два после появления гостя с бабочкой в нашей комнатенке у Рыбной площади, мама сказала:

— Я выхожу замуж. Да, за него, за Ганса… Там есть сложности, ведь у него пока еще нет советского гражданства. Но это решено.

Решено — так решено.

— Вчера я позвонила твоему отцу. Мы договорились, что ты поедешь к нему в Киев.

— Насовсем?

— Нет. Я думаю — на месяц, два. А там посмотрим.

Собраться дело нехитрое.

Мы отправились на вокзал.

Мама посадила меня в жесткое купе, где уже сидело трое посторонних мужиков. Она попросила их присмотреть за мною в пути, дала им рубль, чтобы они не забыли о ее просьбе.

Поцеловала меня, погладила по головке, еще помахала рукою с перрона, — и поезд двинулся.

Мужики раскупорили бутылку водки, облупили себе по яйцу, нарезали хлеба.

Один из них, чтобы развлечь меня, спросил:

— На Кавказе бывал?

— Бывал.

— Шашлык едал? — подмигнул он.

Я смутился и ничего не ответил.

Дело в том, что я на самом деле, несмотря на свой юный возраст, успел побывать и в Крыму, и на Кавказе. В одну из затяжных командировок отца, чтоб нам не киснуть, мама купила билеты на пароход, и мы из Одессы поплыли по Черному морю.

Я повидал Севастополь, Ялту, Медведь-гору, дворец в Ливадии, Ласточкино гнездо на высокой скале. Дохлого ската, похожего на блин с хвостом, который болтался в волнах у причала. Бамбуковую удочку, которая росла прямо из земли, еще в листьях. Потом мы приплыли в Батум — а это был уже настоящий Кавказ, — мама повела меня в Ботанический сад, и там меня сфотографировали сидящим, как турок, поджав под себя ноги, на каменном грибке, — у меня до сих пор хранится эта фотография.

И конечно же, там, на Кавказе, мне довелось попробовать настоящий грузинский шашлык: на железном шампуре, с луком, с перцем, прямо с огня, дымящийся, очень вкусный.

Так что я мог ответить утвердительно и на второй заданный вопрос.

Но мне показалось, что он был задан в какой-то неприличной форме, с подковыркой, — и я не стал на него отвечать.

Я даже пожалел о том, что мама дала деньги этим дуракам за то, чтобы они за мною присматривали — целый рубль! — а они тут водку пьют и говорят глупости.

Я уселся поудобней на краю своей, уже застеленной нижней полки, и стал смотреть в окошко на то, как взмывают и опадают, от столба к столбу, телеграфные провода. Небо уже меркло.

А мои соседи по купе распечатали еще одну бутылку, облупили еще по одному яйцу, и опять взялись меня развлекать.

— На Кавказе бывал?

— Бывал.

— Шашлык едал?

— Спокойной ночи, — сказал я, забираясь под одеяло.

Легенды

Крещатик

Проснулся, услышав, как колеса поезда гулко грохочут над бездной.

Мост, догадался я. Мост над Днепром. Мы подъезжаем.

Почему-то первой заботой было — успею ли побриться? Провел ладонью по щеке, она уколола отросшей за ночь щетиной, седоватой даже наощупь. Ну, ладно, побреюсь в гостинице…

Выглянул в окошко.

Открывшийся глазам пейзаж был знакомым до боли: плавный раскат реки, россыпь куполов Киево-Печерской лавры, круча Владимирской горки с угадываемой статуей и крестом.

Но были и другие приметы, отпугивающие новизной: металлическая радуга, похожая на школьный транспортир; победный монумент среди парковой зелени; а им ведь, поди, тоже немало лет.

Я не был в Киеве полвека.

И мост, которым мы неспешно пересекали Днепр, был мостом из прошлого в настоящее.

Или наоборот: из настоящего в прошлое, это как посмотреть.

Сойдя на перрон, скользнул взглядом по обшивке вагона с четкой надписью — МОЛДОВА, — наш фирменный поезд следовал дальше. И я подумал, что вот, надо бы ехать до самого конца, точней — до самого начала, в те места, откуда родом мой отец, и лишь оттуда двинуться по восходящей.

Но слава богу, что хоть сюда, в Киев, я выбрался в кои веки. А уж туда, в Бессарабию, может статься, я так никогда и не выберусь.

Встречавший меня на вокзале молодой человек из литературно-музыкального театра «Academia», Илья Винник, с хода атаковал вопросами: Юнна Мориц тоже приехала? А Николай Шмелев? А Приставкин?

Я вынужден был огорчить его: увы, никто из них не смог приехать, хотя собирались многие. Ведь это Киев! Ведь это такая счастливая возможность! А Юнна Мориц вообще отсюда родом… Но в последний момент у всех возникли обстоятельства, помешавшие приехать… Скажите, в свою очередь спросил я его, а Городницкий приехал? Да, отвечал он, Городницкий уже здесь… Отлично, подумал я, всё-таки выступать вдвоем лучше, чем одному. Не так страшно. К тому же Александр Городницкий — бард, он поет под гитару свои славные песни, и это куда интересней публике, нежели слушать мои россказни о том, что они уже и так знают, видели по телевизору…