Петр Кропоткин - В русских и французских тюрьмах

• Название: В русских и французских тюрьмах
• Автор: Петр Кропоткин
• Издательство: Изданіе товарищества „ЗНАНІЕ“.
• Жанр: Публицистика
• Год: 1906

С английского. Перевод Батуринского под редакцией автора.

Единственное издание, разрешенное для России автором.

Цена 1 рубль.

Типография «Север», СПБ., Садовая, 60.

---

Тайга (девственные леса, покрывающие сотни тысяч квадр. верст в Сибири) густо населена беглецами, которые пробираются потихоньку по направлению к западу; этот непрерывный поток человеческих существ движется надеждою достигнуть родных деревень, находящихся по ту сторону Урала. Как только закукует кукушка, возвещая, что леса освободились от снежного покрова, что они вскоре смогут снабжать странника грибами и ягодами, ссыльные тысячами убегают с золотых приисков и соляных заводов, из деревень, где они голодали, и из городов, где они скрывались под чужими именами. Руководимые полярной звездой, мохом на деревьях или, имея во главе старых бродяг, изучивших в тюрьмах до тонкости сложную и драгоценную для беглеца науку, трактующую о «бродяжных тропах» и «бродяжных пристанищах», они пускаются в длинный и полный опасностей обратный путь. Они идут вокруг байкальского озера, взбираясь на высокие и дикие горы по его берегам или перебираются через озеро на плоту, или даже, как поется в народной песне, в омулевой бочке из-под рыбы. Они всячески избегают больших дорог, городов и бурятских поселений, хотя нередко располагаются на стоянку в лесах, вблизи городов; каждую весну можно видеть в Чите костры «бродяг», вспыхивающие вокруг маленькой столицы Забайкалья на лесистых склонах окружающих гор. Они свободно заходят также в русские деревни, где, вплоть до настоящего дня, сохранился обычай выставлять на окнах крестьянских домов хлеб и молоко для «несчастных».

Если беглые не занимаются в пути кражами, крестьяне не мешают их путешествию. Но лишь только кто-либо из бродяг нарушает этот взаимный молчаливый договор, сибиряки делаются безжалостными. «Промышленные» (охотники) – а их не мало в каждой сибирской деревне – рассыпаются по тайге и безжалостно истребляют бродяг, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лет тому назад охота за «горбачами» была своего рода промыслом; впрочем, этого рода охота за людьми остается и до сих пор промыслом, которым занимаются преимущественно карымы, помесь туземцев с русскими. «С сохатого возьмешь только одну шкуру, – говорят эти охотники, – а с „горбача“ сдерешь по меньшей мере две: рубашку и хоботье». Некоторые из бродяг находят работу на крестьянских заимках, расположенных вдали от деревень, но большинство избегает этого рода работы в виду того, что летом удобнее всего пробираться к западу: тайга питает и укрывает странников в течении теплаго времени года. Правда, она в это время наполняется густыми тучами мошек и бродяги, которых приходится встречать летом, имеют ужасающий вид: их лица представляют одну сплошную опухшую рану; глаза воспалены и почти закрыты раздувшимися, напухшими веками; ноздри и губы покрыты сочащимися язвами. В Сибири и люди и скот доходят до бешенства от страданий, причиняемых мошками, которые проникают везде, несмотря на дым разложенных костров. Но бродяга неутомимо продолжает свой путь к горным вершинам, отделяющим Сибирь от России, и его сердце радостно бьется, когда он видит опять их голубоватые очертание на горизонте. Около 20, пожалуй, даже 30.000 чел. ведут постоянно такого рода жизнь и не менее 100.000 чел. пыталось пробраться обратно на родину таким образом в течении 50 лет (с 1835 по 1885 г.). Скольким из них удалось попасть в Россию? Никто не может сказать даже приблизительно. Тысячи сложили свои кости в тайге и счастливы были те из них, глаза которых закрыли преданные товарищи по странствованию. Другие тысячи должны были искать убежища в острогах, когда их захватывала в пути суровая сибирская зима, во время которой замерзает ртуть и которой не могут выдержать изможденные тела злосчастных бродяг. Они получают в наказание за неудавшийся побег неизбежную сотню плетей, возвращаются опять в Забайкалье и на следующую весну, умудренные неудачным опытом, снова пускаются в тот же путь. Тысячи бродяг преследуются, захватываются или убиваются бурятами, карымами и сибирскими промышленными охотниками. Некоторых арестовывают, спустя несколько дней после того, как они ступили на почву их «матушки-России», когда они едва успели обнять стариков родителей, едва успели поглядеть на родную деревню, оставленную ими много лет тому назад, часто лишь потому, что они не угодили исправнику, или вызвали злобу местного кулака… Какая бездна страданий скрывается за этими тремя словами: «побег из Сибири!»

Перехожу теперь к положению политических ссыльных в Сибири. Конечно, я не беру на себя смелости рассказать на этих страницах историю политической ссылки, начиная с 1607 г., когда один из родоначальников ныне царствующей династии, Василий Никитич Романов, явился первым из безконечного ряда следовавших за ним политических ссыльных, закончив свою жизнь в подпольной тюрьме в Нырдобе, в цепях, весивших 64 фунта. Я не буду останавливаться на трагической истории Барских конфедератов, прибывших в Сибирь с отрезанными носами и ушами и, как говорит предание, спущенных со ската Тобольского Кремля, привязанными к бревнам; я не буду распространяться о преступлениех безумца Трескина и исправника Лоскутова; я упомяну лишь мельком об экзекуции 7 марта 1837 г., когда поляки Шокальский, Серочинский и четверо других умерли под ударами, шпицрутенов; я не буду описывать страданий декабристов и политических ссыльных первых годов царствование Александра II; я не буду перечислять здесь имена всех наших поэтов и публицистов, начиная от времен Радищева и кончая Одоевским и позднее Чернышевским и Михайловым. Я ограничусь теперь лишь изображением положение политических ссыльных, находившихся в Сибири в 1883 году.

Кара служит местом заключение для политических, приговоренных к каторге, и осенью 1882 г. их было там 150 мужчин и женщин. После пребывание от двух до четырех лет под следствием в Петропавловской крепости, в знаменитом Литовском Замке, в Петербургском доме предварительного заключение и в провинциальных тюрьмах, они были посажены, после суда, в Харьковскую центральную тюрьму, в которой содержались от трех до пяти лет, опять в одиночном заключении, лишенные возможности заниматься какой-либо физической или умственной работой. Вслед за тем их перевели на несколько месяцев в Мценскую пересыльную тюрьму, где с ними обращались гораздо лучше, и, наконец, отправили в Забайкалье. Большинство из них совершили путешествие на Кару при тех условиях, которые я описывал раньше, – за Томском им пришлось идти пешком в кандалах. Немногим из них начальство разрешило пользоваться подводами, на которых они медленно тащились с этапа на этап. Но даже эти, счастливые, по сравнению с пешими товарищами, политические описывают это путешествие, как ряд мучений, говоря: «Люди впадали в безумие, не вынося нравственных и физических мучений этого пути. Жену д-ра Белого, сопровождавшую мужа, постигла эта участь; кроме неё еще 2-3 товарища начали страдать психическим расстройством».

Тюрьма, в которой содержатся политические на Средней Каре, это – одно из тех ветхих прогнивших зданий, о которых я говорил выше. Оно страдало переполнением уже, когда в нем помещались 91 политич. арест.; с прибытием новой партии в 60 чел., переполнение, конечно, усилилось в громадной степени; ветер и снег свободно проникают в щели, образовавшиеся между сгнившими бревнами; благодаря таким же щелям на полу, из-под него страшно дует. Главной пищей арестантов является черный хлеб и гречневая каша; мясо выдается им лишь тогда, когда они работают над добычей золота, т.е. всего в течении 3-х месяцев в году, да и тогда его получают лишь 50 чел. из 150. Вопреки закону и обычаю, все они были закованы в 1881 г. в кандалы и даже работали в кандалах.

Для «политических» не имеется госпиталя и больные, которых не мало, остаются на нарах, рядом с здоровыми, в тех же холодных камерах, в той же удушающей атмосфере. Даже психически расстроенную М. Ковалевскую до сих пор держат в тюрьме. К счастью, среди политических имеются собственные врачи. Что же касается тюремного врача, то для его характеристики достаточно сказать, что М. Ковалевская была в его присутствии, во время одного из припадков её безумия, брошена на пол и жестоко избита. Женам политических арестантов разрешено жить на Нижней Каре и посещать мужей дважды в неделю, а также приносить им книги. Значительное количество заключенных умирают медленной смертью, в большинстве случаев от чахотки, и процент смертности быстро возрастает.

Самым страшным злом Карийской каторги является ничем не сдерживаемый произвол тюремного начальства; заключенные находятся целиком в зависимости от капризов людей, назначаемых начальством со специальной целью «держать их в ежевых рукавицах». Начальник военной команды на Каре открыто говорит, что он был бы рад, если бы какой-нибудь «политический» оскорбил его, так как оскорбителя повесили бы; тюремный врач лечит арестантов при помощи кулаков; адъютант генерал-губернатора, капитан Загарин, в ответ на угрозу арестантов пожаловаться министру юстиции, громко заявил: «Я ваш губернатор, ваш министр, ваш царь!» Достаточно ознакомиться с историей «бунта» в Красноярской тюрьме, вызванного тем же капитаном Загариным, чтобы убедиться, что вместо того, чтобы находиться на государственной службе, подобный господин должен был бы сидеть в доме умалишенных. Даже женщинам из политических приходилось терпеть от его грубости: он оскорблял в них даже чувство стыдливости. Но когда Щедрин, защищая свою невесту, ударил Загарина по лицу, военный суд вынес Щедрину смертный приговор. Генерал Педашенко поступил согласно громко выраженному мнению всего Иркутского общества, заменив смертный приговор двухнедельным арестом в карцере, но, к сожалению, немногие русские чиновники отличаются смелостью исправлявшего должность генерал-губернатора Восточной Сибири. Карцера, кандалы, приковка к тачке, – таковы обычные наказание, и при том вечные угрозы «сотней плетей». «Запорю! Сгною в карцере!» – постоянно слышат арестанты окрики начальства. Но, к счастью, телесное наказание не применяется к политическим. Пятидесятилетний опыт научил чиновников, что день, когда бы вздумали применить это наказание к политическим, был бы «днем великого кровопролития», как выражаются издатели «Народной Воли», описывая жизнь своих друзей в Сибири[34].