Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

• Название: Зодчий
• Автор: Мирмухсин Мирсаидов
• Издательство: Иэдательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Роман Мирмухсина «Зодчий» обращен к историческому прошлому узбекского народа. Действие происходит в XV веке, в годы расцвета литературы, искусства, зодчества в Средней Азии. Автор вводит нас в общественно политическую атмосферу, царившую в те времена в Мавераннахре и Хорасане — территории, расположенной между крупнейшими в Средней Азии реками Амударьей и Сырдарьей.

В романе много конкретных исторических лиц. Книга посвящена судьбе народных мастеров, их таланту.

---

Ходил и еще один рассказ, о царевиче Мираншахе, который славился своей якобы неистощимой мужской силой. Каждую неделю ему в гарем доставляли новую красавицу, он мучил ее своей похотью, а затем умерщвлял. «Обычай» этот перенял якобы и царевич Ибрагим Султан: распухшие и посиневшие трупы невольниц предавали земле тайно, а вернее, просто уничтожали…

Рассказы эти чуть ли не наизусть знали жители Дараи Гурзиван и Калласаркора, расположенных в ущелье гор Банди Туркестан. Всем было известно, какая участь постигала горянок, насильно увезенных из отчего дома. Хуруфиты пользовались куда большим влиянием среди жителей Майманы, нежели прибывшие из Мешхеда духовники-фанатики.

Некий вольнодумец по имени Харун, мастер ткацкого дела, собирая людей на базарах и в отдаленных кварталах города, беседовал с ними о горестной доле народа.

Говорил он и о том, что бек Майманы, отпрыск царского рода, развратный и порочный человек. Мало того, он грабит ремесленников, сдирает шкуру с землепашцев и чуть ли не каждую неделю посылает в Герат целые отары овец и стада крупного рогатого скота.

Как-то ранним весенним утром, к концу второй недели месяца савур[21], взбунтовавшаяся толпа внезапно хлынула словно стремительный горный поток к старой крепости, где обитал майманский бек. Впереди мятежников с оголенной саблей шел Харун-ткач.

И в этот же день на рассвете шесть верных людей ткача кетменями и лопатами прорыли два хода в задней стене крепости и, засыпав туда порох, подвели к ним фитили. К мятежу присоединились и вооруженные дехкане, их привели старейшины кишлаков из Дараи Гурзива-на. Продавцы из хлебных рядов, ремесленники и грузчики пошли вместе с ними. Если тугаи охватывает пожар, то горит все подряд — и сухое и мокрое: спесивый, жестокий и кровожадный бек дождался своего часа — доведенный до последней степени отчаяния народ выливал свой гнев и страстную ненависть к неправедному правителю. Этот высокий молодой человек ни разу в жизни не сказал никому доброго слова. Высокомерие не позволяло ему разговаривать или общаться с простым людом. Это он считал ниже своего достоинства. И хотя он был молод и высок ростом, у него был огромный, точно арбуз, живот, тонкие ноги и узкие плечи. И этот урод к тому же был сладострастен.

Толпа мятежников подошла к крепости. По знаку Харуна были зажжены фитили. От сильного взрыва обрушилась часть крепостной стены, и в этот проем с шумом и криком ворвались мятежники и зарубили бека саблями в его же спальне. Были зарублены также и несколько телохранителей бека. Разбежались нукеры и есаулы, охранявшие крепость. А к вечеру того же дня мятежники провозгласили Харуна-ткача правителем Майманы.

Но через три недели все дороги к Маймане наводнили царские нукеры, и в полночь бесчисленные отряды конных ворвались в город. На улицах началась резня — мятежников выволакивали на улицы, привязывали к деревьям и тут же убивали. Харуну-ткачу с десятью преданными людьми удалось скрыться в ущелье, неподалеку от Мургаба.

Только позднее дошли слухи о том, что Харун-ткач сбрил свои прекрасные усы, по примеру явмутских туркменов, и скрылся в Астрабаде. Кое-кто утверждал даже, будто он скрывается в Герате и будто они видели его собственными глазами.

Жизнь сына висела на волоске, и Наджмеддин Бухари не находил себе места, ожидая ответа на свои послания в Самарканд к Улугбеку-мирзе. Но ответа не было. Страх и смертная тоска охватили душу старого зодчего. Ни на минуту не прекращал он хлопот. И, вспомнив о великом Лутфи — «властителе слова и языка тюркского…», зодчий, посоветовавшись с женой и дочерью, отправился к нему. Недаром Лутфи считался одним из достойнейших и уважаемых поэтов двора. Горько жалел Наджмеддин, что мысль эта не пришла ему в голову раньше, что он сразу не кинулся искать покровительства этого доброго, всеми уважаемого человека; он знал, что мавляна Лутфи имеет больший вес, чем военачальники, вельможи и влиятельные беки. Молодежь Хорасана любила его газели, чистые точно хрусталь и проникающие в самые глубины человеческого сердца. Родился Лутфи в кишлаке Дехиканар недалеко от Герата, получил образование в суфийской школе мавляны Шахабиддина Хиёбани и был удостоен высочайшего звания «Маликул калом» — «Властитель слова»; слава его столь же велика, как слава Шейха Саади, Ходжи Хафиза, и был он не только великим знатоком и ценителем тюркского языка, но и человеком редкой скромности и доброты. Ему уже минуло пятьдесят — был он высок, худ, смугл, с густыми бровями, римским носом, мягкосердечный и остроумный. Кто не знал его газелей — великолепной любовной лирики? Голову он красиво повязывал белоснежной чалмой, одевался изящно и холил свои усы и бороду. Особенно же прославился он при Шахрухе-мирзе и тогда-то поступил на службу при дворе. Был он также близок с Байсункуром-мирзой и Улугбеком. Любили его прекрасные бейты и царевичи. «Улугбекхану ведома сила Лутфи, ибо стихи его красочные превзошли и Салмандина». Каллиграфы Азхар и Джафар Табризи собственноручно вписали газели Лутфи во многие сборники, переписали и его дастан «Гуль и Навруз». «Диван Лутфи», переписанный в манере каллиграфа Якута, был преподнесен Шахруху-мирзе. Хотя Лутфи и был моложе зодчего Наджмеддина, но они были дружны да и всех людей науки Лутфи привлекал своим обаянием и приветливым обращением. Мавляна Лутфи уже несколько раз заглядывал на стройку медресе Мирзо, которую возводил зодчий в Герате, и подолгу беседовал с Наджмеддином Бухари, входя во все мелочи. Однажды в беседе с зодчим он поделился с ним заветным своим желанием совершить путешествие в Золотую Орду, в Крым, Карабах. Зодчий с восторгом отозвался о газелях Лутфи и книге «Зафарнаме», содержащей более десяти тысяч бейтов, и брал их почитать у Байсункура-мирзы. Низамеддин и Бадия, еще учившиеся в ту пору в школе Мехри Талат-бека, после уроков наперебой читали попавшую в руки отца эту редкостную книгу и даже переписали из нее газели «Узрев твои черные косы…», «Где тот дивный лик…». В семье зодчего Лутфи считался не просто большим поэтом, но и человеком редкой чуткости и доброты. Только в горе человек постигает во всей полноте меру доброты и чуткости другого. И напротив, люди, казавшиеся добрыми и отзывчивыми, сплошь и рядом оказываются холодными и куда девается вся их благожелательность, стоит лишь обратиться к ним за помощью и сочувствием. Словом, зодчий отправился искать покровительства мавляны Лутфи.

Увидев утром у своей калитки зодчего, поэт ласково встретил его. Пригласив гостя в дом, он усадил его на почетном месте в глубине комнаты и разостлал дастархан. Лутфи знал о горе, постигшем этого достойного человека, о муках его разбитого сердца. Он понял, что зодчий пришел к нему за помощью. Знал он и о том, что сына Наджмеддина заточили в крепость, и сочувствовал этому талантливому зодчему и бесценному мастеру. Он уже имел беседу с Байсункуром-мирзой, просил его посодействовать освобождению сына знаменитого зодчего хотя бы из уважения к отцу, да и сам юноша, хотя и был связан с группой хуруфитов, участвовал в войне, храбро сражаясь за честь страны и престола; и если на то пошло, то во многом повинны люди, желающие зла зодчему Наджмеддину. Байсункур-мирза благо склонно выслушал просьбу поэта, пообещал сделать все возможное, но заметил, что, так как хуруфиты заклятые враги государства и брат его Ибрагим Султан сурово расправляется с мятежниками, желая выкорчевать самые корни мятежа, придется обращаться к государю.

Но сейчас Лутфи просто и приветливо встретил зодчего, расспросил его о здоровье, а уж затем сказал, что знает о его горе, о том, что Низамеддин заключен под стражу, и выразил несчастному отцу свое сочувствие.

— Именно поэтому я и пришел к вам, дорогой друг, — начал зодчий, — пришел просить о помощи. Тяжкое горе обрушилось на меня, на всю нашу семью…

— Знаю, знаю, — прервал Лутфи, и в голосе его прозвучала печаль, — все знаю. Не следовало бы подвергать вас таким страданиям, надо было предпринять меры заранее. Я уже говорил с Байсункуром-мирзой, сказал, что если его величество государь на сей раз проявит великодушие, помилует молодых неопытных юношей, то от этого авторитет государя лишь только возрастет. Но придется встретиться с его величеством, иначе ничего не получается.

— Да благословит вас аллах, да дарует он вам здоровье и радость!

Не задерживаясь долее, зодчий, простившись с мавляной Лутфи, отправился домой.

И действительно, «властитель слова», верный своему обещанию, сделал все, чтобы встретиться с государем. В среду к вечеру его просьба была удовлетворена. За него ходатайствовали влиятельные вельможи при дворе, а также главный визирь. Выздоравливающий государь принял поэта в огромных, расположенных в восточной части дворца покоях. Пол был устлан красными коврами, стены покрыты резьбой из ганча, а с украшенного орнаментом потолка свешивалась огромная люстра. Шахрух-мирза сидел на троне. Войдя в царские покои, поэт склонил голову, медленно приблизился и опустился на приготовленный для него стул. После взаимных расспросов о здоровье и самочувствии Лутфи преподнес Шахруху заново переписанный сборник газелей «Газалиет». И только после этого он перешел к основному вопросу, ради которого явился сюда. Он просил его величество явить царскую свою милость, облегчить участь юношей, заключенных в крепость Ихтиёриддин, которым, по слухам, угрожает смертная казнь. И добавил, что это не только его просьба, но и просьба всех ученых и служителей искусства.