Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

• Название: Зодчий
• Автор: Мирмухсин Мирсаидов
• Издательство: Иэдательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Роман Мирмухсина «Зодчий» обращен к историческому прошлому узбекского народа. Действие происходит в XV веке, в годы расцвета литературы, искусства, зодчества в Средней Азии. Автор вводит нас в общественно политическую атмосферу, царившую в те времена в Мавераннахре и Хорасане — территории, расположенной между крупнейшими в Средней Азии реками Амударьей и Сырдарьей.

В романе много конкретных исторических лиц. Книга посвящена судьбе народных мастеров, их таланту.

---

— Это вы о ком, госпожа? — спросил Зульфикар, испугавшись, что она намекает на Заврака, стоявшего рядом с ним.

— О сыночке преподобного устада Кавама.

— Да что вы, он держится прямо, и фигура у него ладная.

— Да, конечно, держится он прямо. И фигура мощная, но, как говорится в народе, фигура-дура. Ха-ха-ха…

Зульфикар промолчал.

— Стало быть, так он и будет торчать здесь весь вечер без дела и без толку, лишь бы все его фигурой могли вдосталь налюбоваться?

— Ну что вы такое говорите, госпожа, — прервал ее Заврак. По праву давно живущего в доме зодчего Заврак позволял себе иной раз пожурить молодую девушку. Недаром сам зодчий относился к Завраку с доверием, как к родному сыну. — Если вы скажете еще хоть одно дурное слово о семье господина Кавама, я непременно пожалуюсь вашей уважаемой матушке.

— А я не боюсь!

Заврак хмуро взглянул на Зульфикара, как бы говоря: «Это ты, мол, виноват. Не пристало говорить о женихе недостойные слова!»

— Так уж вы никого и ничего не боитесь, госпожа?

— Никого и ничего. Даже в священных книгах говорится, что мужчины и женщины равны. Чего же ради вы посягаете на это равенство? — со смехом воскликнула она. — Я ведь все равно за вас не пойду.

Заврак побледнел и пугливо оглянулся. Не дай бог, услышит эти слова зодчий, не поздоровится тогда ему, это уж точно.

— О господи! Вы просто лишились рассудка, госпожа.

И он снова хмуро поглядел на Зульфикара.

— Ошибаетесь, я в своем уме.

— Вам бы следовало родиться мальчишкой.

— Как я об этом мечтала, Нишапури! Как мне этого хотелось. Я ведь знаю, вы человек не плохой, да и я не сделала вам ничего дурного. Но если вы вспомните старые свои проделки и вновь наябедничаете на меня отцу, тогда пощады ждите. Помните, как вы уже раз наябедничали брату и он меня ударил? Если бы тогда не вмешалась мама и не объяснила бы, что девочек бить нельзя, а то они будут несчастливыми в замужестве…

— Неужели вы до сих пор не забыли?

— Как видите, не забыла.

— Тогда прошу вас, будьте осторожны, не говорите лишнего.

— А вы, очевидно, воображаете, что вы мой па почка?

— Ну и поступайте как знаете, я ничего не вижу и не слышу.

— А вы и так ничего не увидите.

Все трое дружно расхохотались. Этот веселый смех долетел до слуха и устада Кавама, и устада Табризи, и зодчего Бухари, и женщин, находившихся поодаль. Не говоря уже о Худододбеке. Все оглянулись и смотрели на развеселившихся юношей.

— Друзья мои, — начала Бадия, подняв голову от колышка, который забивала в землю, — забудем прошлое. Старший среди нас — Зульфикар Шаши, затем вы, Нишапури, а я только третья. И между нами должен царить мир. Запомните, я — сын Наджмеддина Бухари. Я мальчик, слышите, мальчик! Завтра начнется праздник. С самого рассвета. И не будем огорчать друг друга. Ни за что не будем. А если кто раскроет нашу тайну, значит, тот — предатель.

— Ау нас и нет никакой тайны, госпожа, — улыбнулся Заврак. — Все тайны у вас… Ладно. Ежели мы раскроем вашу тайну, то будем предателями.

— Договорились, — радостно отозвалась Бадия. Нынче ей было как-то особенно хорошо и весело, хотелось сделать что-то необыкновенное, необычное, даже, пожалуй, совершить подвиг.

— Ну и озорница, — шепнул Заврак Зульфикару. — Если зодчий не выдаст ее в ближайшее время, наплачемся мы еще от нее. Никогда не видел еще таких бесстрашных и озорных девушек. О господи! А умна-то как. Но вся загвоздка в том, что устад сначала должен женить сына. А пока не женит, ни за что не выдаст ее замуж. Да и любит он ее, озорницу, больше, чем Низамеддина.

— Правда?

— Конечно, правда. Нет, вы только взгляните на эту дубину Худододбека. Хорош жених, ничего не скажешь. Оделась мальчишкой, а он ее и не узнал. А по-моему, если любишь, то в любом наряде любимую узнаешь. Даже по какому-нибудь пустяку, движению там, манере, ведь правда, Шаши?

— Правда.

— А этот верзила валяется целыми днями, как разбухшая в воде лепешка. Эх, ты, благоденствуешь при богатом отце, вот и устроил бы свадьбу да прижал к груди эту куколку, разгильдяй… И у вас, наверно, есть нареченная в Бухаре, а, Шаши? Моя-то небось где-то в Нишапуре…

Зульфикар промолчал.

— Натяните-ка эту веревку, господин Шашп, — сказала Бадия, подходя к Зульфикару.

— Ну зачем же называть меня господином? Я просто ученик вашего отца.

— А как же вас величать прикажете? — Бадия пристально поглядела на Зульфикара. В ее прекрасных глазах промелькнула улыбка.

Зульфикар замер. По спине поползли мурашки. Он растерянно глядел на Бадию. Ему было неловко перед Завраком, который стоял рядом и, конечно, заметил его волнение.

— Зовите меня просто Зульфикаром…

— Хорошо. Но, пожалуй, это не совсем удобно, — протянула Бадия. — Вы старше меня. Я уже подумывала об этом. Низамеддин — мой старший брат, вы — средний, а вот этот Нишапури — младший. Так я и буду вас называть.

— Ну вот и договорились, — сказал Заврак. — А куда же девать господина Гавваса Мухаммада?

— Господин Гаввас старше вас всех. Его я буду называть самым-самым старшим братом.

— Не многовато ли нас? Боюсь, что кто-то среди нас лишний, — улыбнулся Зульфикар.

— Вон он лишний! — Бадия украдкой кивнула на Худододбека.

— Госпожа! Опять…

— Постойте-ка, — перебила Бадия, вдруг вспомнив, что она мальчик. — Давайте быстрее поставим шатер, пусть старики отдохнут. Маме табибы запрещают пускаться в такой долгий путь. Поторопимся.

— Ну, слава богу, наконец-то вы дело говорите, — пошутил неугомонный Заврак.

А старики, хоть и давала себя знать дорожная усталость, мирно беседовали невдалеке от молодежи. Живительный простор и горный воздух вселяли в душу тихую радость, блаженный покой. Солнце медленно опускалось за вершину Кухисиёха. Человеческие тени вытянулись до самых шатров, лошади били копытами, и звонкое их ржание разносилось далеко окрест. Заложив руки за спину, зодчий, казалось, внимательно слушал неспешные разговоры собеседников, но сам то и дело обращал взоры туда, где примерно в сотне шагов его ученики и дочь, в юношеском наряде, заканчивали сооружать шатер. А чуть дальше, почти у самой реки, уже вырос чей-то пестрый шатер. Очевидно, соорудили его для одного из царевичей, а может, и для какого-нибудь военачальника или царского вельможи. С минуту зодчий смотрел на этот богатый шатер. И перед взглядом его возник Шахрух-мирза — «великий властитель».

И казалось, этот защитник подданных, этот просветитель, пекшийся обо всех, и в том числе о зодчем, словно бы говорил ему сейчас какие-то добрые, ласковые слова.

Что ж! Зодчий Бухари имеет на них право, недаром же он и единственного своего сына послал в бой за государя. И конечно, по сравнению с другими устадами и мавлянами он заслужил перед троном уважение и почет. Сейчас он думал об этом, и на душе у него становилось все спокойнее. Народ весел и благоденствует, наука — в почете. Ведь ни при Харун-аль-Рашиде, ни при Фаридуне не знало государство такого расцвета.

Ни при ком из них не жили в таком довольстве подданные. Не счесть ратных подвигов, принесших заслуженную славу потомкам Тимура. Это они создали единое государство и твердой рукой правят Хорасаном и Мавераннахром, и навеки останутся они правителями цветущего края. Именно так и представил себе зодчий: его страна — цветущий, прекрасный благоденствующий край, где люди любят друг друга, где каждый заботится о ближнем своем, где царит довольство и радость…

Порою, при мысли о сыне, тоска сжимала его сердце. Всей душой желал он его возвращения, возносил аллаху молитвы, чтобы мальчик его вышел из кровавых битв целым и невредимым. Свои молитвы обращал он и к Шахруху, слал ему благословения, ибо считал его защитником и покровителем народа и мечтал о том времени, когда в стране воцарится мир и он, зодчий, воздвигнет еще невиданные доселе здания, которые переживут века.

Зодчий медленно прохаживался на поляне, мысли его были далеко, он думал о сыне, о новых прекрасных сооружениях, хотя взгляд то и дело обращался к ученикам, заканчивающим строить шатер. Продолжателями своего дела считал он и Заврака Нишапури, на редкость способного юношу, и Зульфикара Шаши. Они тоже его сыновья, его дети. Он уже не раз имел случай убедиться, что Зульфикар не просто талантлив, но и смел в решениях, и ум его острый и проницательный. А в зодчестве ох как это важно, здесь требуется не только талант, но и решительность, уверенность, смелость. А безусловно способному Нишапури как раз и не хватает уверенности. Чуть услышит возражение либо замечание, уже готов отречься от прежнего замысла и начать все заново. До сих пор помнит зодчий, что случилось, когда делали геометрический расчет арок ханаки[18]. Тогда Ахмад Чалаби по грязному своему невежеству посмел сделать ему замечание, и Заврак тут же сник. Но не пожелал причинять огорчений своему учителю и заново переложил почти целых три аршина стены. Узнав об этом, зодчий проверил расчеты и долго сокрушался о том, что Нишапури впустую потратил столько сил и времени.