Валерия Алфеева - Паломничество на Синай

• Название: Паломничество на Синай
• Автор: Валерия Алфеева
• Издательство: Крутицкое Патриаршее Подворье ИД «Грааль»
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2009
• ISBN: 5-7873-0008-7

Интересный, полный глубоких переживаний, рассказ православной писательницы Валерии Алфеевой о ее паломничествах в монастырь Святой Екатерины на Cинае, в лавру Саввы Освященного, к гробнице Авраама на Святой Земле и на остров Патмос.

---

Тем временем мы прибыли в Фаран: шестьдесят километров промелькнули за полчаса — внешне спокойный Владыка живет на высоком напряжении и ездит на больших скоростях. Однажды мы проезжали холм, где стоял Моисей во время битвы с амаликитянами. Владыка отпустил руль на свободу, чтобы показать, как Моисей воздевал руки, как опускал их от усталости, и тогда амаликитяне побеждали, и он воздевал руки снова: я непроизвольно взглянула на шкалу — пока руки Моисея были воздеты, машина ехала со скоростью сто двадцать километров в час.

Оставив Владыку с игуменией на террасе, а Елену поручив милосердию Себастии, я побродила под сквозной тенью пальм — в прощальной печали. Я знаю, что не решусь на последнее отречение, останусь между, сердцем принадлежа монастырю, а всеми привычками, образом жизни — одиночеству и свободе. Неужели мне дано только созерцать чужое бытие в Боге, но не быть? Или это трагедия творчества — как подмены, созидания неких форм вне себя, вместо того, чтобы созидать себя? Но разве нельзя писать, как иконописец — образ; строить, как архитектор — храм; петь, как поют псалмы, чтобы все внешнее переплавилось в молитву покаяния, прошения, благодарения? Плод, съеденный без благословения — это яблоко грехопадения; но яблоки, освященные в день Преображения — прообразы райских плодов, и хлеб, принесенный на проскомидию — священная жертва…

Опять быстро пересекаем прекрасную гаснущую пустыню с силуэтами гор по горизонту, лиловыми тенями, кустиками колючек и редкими деревцами. Владыка спешит, — на вечер он назначил совет в монастыре, — но рассказ продолжает по-прежнему неторопливо.

Он провел год в Кении и Танзании, вернулся, был членом совета и секретарем монастыря. В 1973 году умер архиепископ Григорий. Назначили день выборов нового епископа, — должны были собраться монахи из подворий Греции, Ливана, Кипра. Трижды переносили срок, потому что началась война между Египтом и Израилем, и отцы не могли приехать. Наконец собрались, обсудили правила выборов, предложили трех кандидатов и выбрали из них двоих. Потом все пришли в церковь, отслужили всенощную. Отцы получили по две бумажки с именами кандидатов — одну из них каждый опустил в ящичек, поставленный в раку святой Екатерины. Ящик открыли все вместе, сосчитали голоса — единогласно был избран Дамианос.

В день памяти преподобного Саввы Освященного он принял великую схиму в этом монастыре между Вифлеемом и Мертвым морем. Еще через две недели Венедикт, патриарх Иерусалимский, его рукоположил: по освященной веками традиции он стал игуменом монастыря Святой Екатерины и архиепископом Синая, Фарана и Раифы.

Машина въезжает вверх по дуге эстакады. Владыка предлагает выйти, и мы подходим к ограждению, нависшему над нижними витками дороги.

Впереди расплавленное солнце погружается в синие с холодным стальным отливом волны Красного моря, разливая широкую огненную полосу и брызги пламени.

Над противоположным берегом залива распластана меркнущая полоса заката, и на ее фоне цепь нефтяных вышек полыхает высокими желтыми факелами — это горит нефть. Вдалеке колышутся под ветром кроны пальмовой рощи, склоняясь все сразу в одну сторону и распрямляясь, горят фонари и окна Эль-Тора.

Есть что-то тревожное, пугающее в слиянии небесного и земного пожаров, позднего дневного и электрического света, и это похоже на апокалиптическое видение сгорающего мира, но никак не на тихую Раифу, которую я ожидала увидеть и которой давно уже больше нет.

Едем между витринами магазинов, мимо рядов базара, где арабы торгуют, курят, пьют кофе, и на всем этом лежат отсветы пожара.

Смеркается, и к моему огорчению, мы не успеваем посетить финиковую рощу, только проезжаем вдоль длинной ограды, и я вижу двухэтажный дом за ней и над ней купы пальм — владения монастыря. Большую часть из них отняли египетские власти, но много и осталось.

В двух километрах от рощи — монастырское подворье с церковью святого Георгия Раифского. У входа за ограду будка и часовой с автоматом: чем дальше от монастыря, тем более враждебно окружение, а при нищете бедуинов оставить без охраны церковь и дом означало бы сразу все потерять — даже стены растащили бы по камню.

Часовой-араб сдвигает автомат за спину и целует руку Владыке.

Навстречу выходит иеромонах Арсений лет тридцати, настоятель церкви, и двое его молодых помощников, православных арабов. Владыка остается с отцом Арсением в его доме, а меня и Елену ведут в церковь.

Высокая, каменная, покрашенная в белый цвет, с тремя арками, расчленяющими фасад, и полукруглым фронтоном над ним, она выстроена сто десять лет назад вне традиционных стилей, но по сравнению с закопченными строениями, в которых ютилась церковь раньше, кажется прочным форпостом православия.

Изнутри она красивее, чем снаружи, ухожена, украшена, подсвечена из-за цветных стекол окон, сияет мраморной белизной пола, начищенной медью и позолотой царских врат с резьбой в виде виноградных листьев. В самом типе и образах трехъярусного иконостаса на темно-красном фоне алтарной преграды я узнаю стиль русских икон конца прошлого века и различаю церковно-славянские надписи: весь иконостас подарен Россией. И мне так же радостно встретить здесь эти богатые русские дары, как слышать наши колокола на юге Синайской пустыни.

Арабы проводят по двум этажам гостиницы с домашней часовенкой, салонами, зеркалами, коврами и убранными комнатами со множеством кроватей, сейчас пустующих, с душевыми и ваннами, — здесь можно разместить человек пятьдесят. Тишина, ни звука не доносится с египетской земли, только за окнами еще дымится зарево заката.

Оно сменяется призрачным светом звезд, когда мы мчим через пустыню обратно по почти незримому шоссе. Елена спит на заднем сидении.

А Владыка рассказывает о борьбе монастыря за независимость от Александрии и Иерусалима — историю многовековую, драматическую, с коварством восточных патриархов и анафемами на синаитов, — но увенчавшуюся автономией Синайской архиепископии.

Прощание

Прощание было светло и благословенно. И до последних минут, как золотой дождь, проливались на меня дары монастыря.

В последний раз в соборе Преображения при мерцании лампад служил; литургию отец Павел; угадывались, открывались мне греческие слова Евхаристического канона, и монашеский хор, сокрушая и вознося душу, пел «Осанна в вышних!»

Потом я поставила свечу перед мраморным подножием раки, а отец Адриан, покадив ее, вынес к ступеням алтаря ковчежец, я поцеловала чело и десницу великомученицы, и отец Павел вложил мне в руку еще несколько колечек с ее инициалами. В последний раз я поклонилась святым в иконной галерее, увидела лик Пантократора, серебряные седины Петра, испанский образ святой Екатерины. Прощалась навсегда — великие чудеса не повторяются.

Кириаки подарила иконку Арсения Великого и пригласила в Афины. Даже Иосиф сделал подарок, не догадываясь о его ценности для меня — две карты Тихого и Атлантического океанов со всеми островами: «Может быть, вам пригодятся? Мне они совсем не нужны».

Самый, весомый дар принес послушник Николай:

мешок камней с прорисованными веточками Купины, предложив выбрать, сколько смогу довезти, и отдельно — распиленный надвое камень с голубым ободком и кристаллической сердцевиной. Еще не погасла вспышка моей благодарности, как Николай, застенчиво улыбаясь, сказал, что Владыка и старцы благословили срезать для меня веточки Купины… Он принес лестницу и ножницы, поднялся до края ограды и срезал мне три свежих молодых веточки. С лесенкой на плече, очень довольный, он попрощался, оставив меня у Неопалимой Купины. Я стояла перед ней со своими веточками, смотрела сквозь слезы на Горящий в сквозном солнечном сиянии зеленый Куст. Мне вспомнился блаженный Андрей, замерзавший на паперти и вознесенный с нее в небесные обители.

Потом я пришла попрощаться с Владыкой, поблагодарить его и возвратить альбом, фонарик и будильник. В приемной сидел начальник Русской Зарубежной Духовной Миссии из Иерусалима, архимандрит Феодосии, которого я перед самым отъездом трижды встретила на богослужениях в Гефсиманском и Горненском монастырях и престольном празднике в храме Апостола Иакова. С группой православных из Америки он приехал еще вчера, но я весь день отсутствовала, а теперь они отбывали на своем автобусе в Иерусалим. Мой автобус уходил под вечер, и мне грозило застрять у границы ночью.

Вышел из кабинета Владыка и, благословив меня, мягко спросил отца Феодосия, не найдется ли в их автобусе одного свободного места.

— Если бы и не нашлось, мы, по Вашему благословению, слегка потеснились бы… — засмеялся начальник миссии.

Наверное, я попросила бы об этом; возможно, отец Феодосии предложил бы это сам; но и мою робость, и его любезность предупредило открытое движение доброго сердца архиепископа Синайского. Повезло братии монастыря, далеко не всем монахам посылает Бог таких игуменов и архиереев. Недаром повторяют они грустную шутку, что монах должен бояться приближения к женщине, но еще более — к епископу. А к Владыке Дамианосу никто не боится приближаться — ни монахи, ни паломники, ни даже бедуины. Он не нуждается в том, чтобы проявлять доброту напоказ, — она в истоке каждого его поступка и слова, — но и не стесняется ее из опасения, что всегда найдется кто-нибудь, кто это неправильно истолкует. Неверное, в верховном смысле, это и есть простота гениальности: не частичной — интеллектуальной или художественной, а целостной духовной одаренности. Она приходит, когда человек старается угодить не людям, а Богу. Конечно, он может не быть святым, но обретает чудесную подлинность.