Бертрис Смолл - Разбитые сердца

• Название: Разбитые сердца
• Автор: Бертрис Смолл
• Издательство: АСТ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-232-00358-5

Ах, как ярко светило солнце в тот майский день, когда Беренгария, принцесса Наваррская, ехала на свидание со своим женихом Ричардом I, королем Англии. Как безоглядна и самоотверженна была ее любовь, какие грандиозные строились планы, какой безоблачной казалась жизнь. Но Бог не создал Ричарда Львиное Сердце, доблестного героя Третьего крестового похода, чувствительным к женщинам… Это роман о подвиге беззаветной любви и величайшего смирения, о неистовом служении идее и неотвратимости судьбы, о сильных мира сего, бывших всего лишь простыми смертными.

---

Я позволила себе на секунду отвлечься. Я видела жену Годрика. Она была вдвое меньше его ростом и весила, наверное, раза в три меньше, чем он. Лицо ее было цвета свечки, плоское, как тарелка. Но он явно боялся ее. Как некоторым женщинам удается достигать такого полного господства?

— Но если бы я мог сказать, — настойчиво продолжал Годрик, — что вы — и, разумеется, ее величество, — он быстро обошел стеснявшее его обстоятельство, — пригласили Джизельду, то я мог бы объяснить это тем, что вам понадобилась экономка.

И таким образом, по-видимому, одержать окончательную победу в войне на изнурение, начавшуюся в тот момент, когда Джизельда появилась в замке и сказала: «А я всегда сначала подвешиваю тушку зайца на четыре дня, чтобы как следует стекла кровь, или фарширую утку так, а не эдак, или же отбеливаю белье совсем иначе…» Все это было мне очень понятно. Но идиотское лицо его племянницы…

И все же мне было жаль его. В сущности, сэр Годрик был простосердечным, незлым человеком. Он помнил былую доброту и разрывался между двумя привязанностями. А сейчас отправлялся на войну, причины которой касались его весьма отдаленно. Там будут стрелы, угрожающие его глазам, челюстям и внутренностям, секиры, готовые отсечь ему руки и ноги, всякие болезни, терпеливо ожидающие любую армию, чтобы уложить ее на обе лопатки. И я дружелюбно ответила ему — намного дружелюбнее, чем он ответил мне, когда я обратилась к нему в первый раз.

— Вы понимаете, что такие вещи я одна не решаю? Но мы с королевой обсудим это сегодня же вечером. И я дам вам знать.

К моему удивлению, Беренгария благосклонно отнеслась к идее поселить у нас Джизельду и ее неполноценную дочь.

— Когда у нас будет дом, нам действительно понадобится опытная хозяйка, — заметила она.

— Но девочка полная идиотка, не забывай, — безжалостно напомнила я Беренгарии. Уродливая, как и она, я могла относиться к Джин без чрезмерного отвращения, но предпочитала заранее подчеркнуть то, на что Беренгария, возможно, станет сетовать, когда будет уже слишком поздно.

— Мы можем сделать так, чтобы видеть ее не очень часто. У нас будут собственные комнаты.

Мы обсуждали это весь вечер.

— Представь, Анна, — это только предположение, — но вдруг у Ричарда пробудится чувство долга, и он захочет поселить меня, скажем, в Лондоне, а ты не захочешь ехать со мной. Тогда ты останешься здесь не одна.

— В таком случае и если ты, Беренгария, этого хочешь, а Богу будет угодно удовлетворить свое желание, — я останусь в Эспане либо одна, либо с отверженными Годрика. — Я была почти готова добавить, что, подобно стреле, выпущенной из лука, улетела бы в Апиету, но побоялась вызвать у нее угрызения совести.

Что-то ее задело, и она продолжала:

— О, Анна, я…

Я помешала ей закончить фразу, немедленно высказав внезапно зародившуюся мысль:

— По правде говоря, его решение вполне разумно. Для нас представляет интерес строить дом, не принимая на себя ответственность, связанную с полной собственностью, и если мы когда-нибудь уедем отсюда, то просто передадим его Джизельде. Годрик использует в качестве предлога возможность вырвать сестру из когтей жены и надежно ее устроить. И ему все равно, будем мы там жить или нет.

Я снова встретилась с сэром Годриком, и мы были вполне откровенны друг с другом.

— Так чьим же все-таки будет дом? Для меня это попытка проверить свои способности. Для королевы — развлечение, способ отвлечься от работы над гобеленом, а для вашей сестры — прибежище. Но поскольку вы не желаете продать участок, он юридически остается вашей собственностью. Предположим, я захочу вырыть колодец или даже соорудить фонтан, и вы всегда сможете мне сказать: «Не там, а здесь!» Или ваша сестра пожелает разбить клумбу шалфея, а мне захочется высадить лавандовую живую изгородь? Предупреждаю вас, что при таком раскладе я быстро потеряю к этому интерес. Мой первоначальный план был слишком сложным, и теперь я к нему охладела. Нам лучше говорить напрямик.

— Это должен быть ваш дом, — торжественно объявил он. — Если Джизельда догадается, что я отдал дом ей, она бросит этот факт в лицо моей жене, как уличные мальчишки бросают комок грязи. Не подумайте ничего плохого, — поспешно добавил он, — Джизельда не злая, но она слишком много страдала. — Он вдруг подмигнул мне, что показалось мне неуместно подкупающим. — «Страдание смягчает характер святых» — по крайней мере, так нам говорили, ваша милость. Что же касается всех нас, грешных…

Я отшатнулась, словно от удара, пораженная мыслью о том, что Беренгарию смягчило страдание. Но это действительно было так. Неужели я присутствовала при обретении святости? «Какой вздор!» — подумала я и сосредоточилась на обсуждении с сэром Годриком подробностей.

9

Когда возвратился Блондель, участок был очищен и выровнен, фундамент уложен, а стены уже выросли мне по пояс.

Был прекрасный летний день. Под березами Эспана собачьи фиалки и примулы разрослись ковром, до которого было далеко любому исфаганскому ковровому шедевру. Этот день был для меня, что называется, счастливым. Я ездила верхом по участку, позавтракала, сидя на пне под ярким солнцем, выслушала рассказ мастера, наблюдавшего за строительством, о его сыне, умном мальчике, которому удалось поступить в школу певчих в Мансе. Он принял сан священника и был назначен секретарем епископа Нантского. Это была приятная история смиренной любви и серьезных молитв, принесших в комбинации мирской успех.

— И он никогда не забывает родителей, — заключил старик.

— Я поняла, что обеспечило ему успех, — ваше воспитание… — бесстыдно польстила я ему.

В общем, день был очень приятным.

Беренгария не пожелала остаться дома. Это было плохо. Рабочие не могли ни принять ее, ни игнорировать, ведь она была королевой. Они прерывали работу и смотрели на нее, опасаясь, как бы ее милость не испачкала в грязи туфли. Какое-то время она с интересом следила за их работой и однажды, подойдя с грубо вычерченным планом дома, с живым интересом спросила у рабочего, копавшего землю: «Это будет моя комната?» Тот растерялся, попытался поцеловать ее ноги и сказал, что никакой комнаты для нее будет недостаточно и что… О, он говорил и говорил, с серьезным и многозначительным видом твердил ужасающие банальности. Что же касается меня, то после кратких проявлений любопытства, удивления и некоторого разочарования они приняли меня такой, какой обычно принимали все. Уродливая, бесполая, я совершенно непринужденно ковыляла, спотыкаясь, по строительной площадке. Кто-то то и дело откладывал кирку или лопату, чтобы подать мне руку в труднодоступном месте, но и здесь, как и в Памплоне, и в Акре, и в Риме, благодаря моему уродству я чувствовала себя свободной.

Я очень устала. И едва держалась в седле, думая о том, что придется попросить подать мне ужин в постель, а я зажгу свечу, лягу и стану читать книгу, полученную накануне от любезного епископа. Мне не хотелось пускаться в разговоры с Беренгарией, я предпочитала предаваться своим мыслям, устремленным в будущее. К тому времени я уже повидалась и поговорила с сестрой Годрика, Джизельдой, и нашла ее здравомыслящей, достаточно образованной и страдающей от ощущения скованности души и тела, которое испытывает, вероятно, собака, посаженная на цепь в слишком тесной конуре. Она была готова обожать Беренгарию, неотступно заботиться о ней, исполнять любую ее прихоть. Я представляла, как они вместе работают над бесконечными гобеленами, как Джизельда потчует Беренгарию всевозможными приготовленными ею деликатесами, питательными поссетами, целебными снадобьями…

Если все пойдет хорошо, я снова стану свободной. И одинокой… Ну и что? Одиночество — оборотная сторона свободы. За всю свою жизнь я встретила только одного человека, с которым хотела бы разделить ее, но даже столь скромное желание омрачалось предвидением тяжкого бремени цепей.

Я слезла с лошади и, спотыкаясь, вошла в наши апартаменты. Свечи в комнате горели ярче, чем обычно, огонь в камине пылал веселее, чем всегда, а рядом с Беренгарией сидел Блондель. И что-то быстро чертил на листке бумаги. Она подняла голову:

— Анна, Блондель придумал, как быть с кухней. Мы выкопаем яму, как для темницы, но с более широким проемом, чтобы туда попадал дневной свет и свежий воздух. Покажите ей, Блондель, ваш набросок…

Четкий эскиз изображал подземную кухню с небольшим двориком перед дверью. Глаза Блонделя встретились с моими. Перед этим взглядом отступало мое одиночество, а за ним, нехотя, и свобода.

10

Как только дом подвели под крышу и вырыли колодец, мы переехали в Эспан и занялись бесчисленными делами. За работой и за разговорами думать было некогда. Вспоминая те годы, я слышу гул этой бурной деятельности.