Михаил Филин - Арина Родионовна

• Название: Арина Родионовна
• Автор: Михаил Филин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03110-4

Вниманию читателей предлагается научно-художественное жизнеописание Арины Родионовны Яковлевой (Матвеевой; 1758–1828) — прославленной «мамушки» и «подруги» Александра Пушкина. Эта крепостная старуха беззаветно любила своего «ангела Александра Сергеевича» — а поэт не только отвечал ей взаимностью, но и воспел няню во многих произведениях. Почитали Арину Родионовну и пушкинские знакомцы: князь П. А. Вяземский, барон А. А. Дельвиг, А. П. Керн, H. М. Языков и другие. Её имя фигурирует и в ряде мемуаров того неповторимого времени. Позднее, уже в иные эпохи и при разных обстоятельствах, об удивительной женщине проникновенно отзывались А. А. Григорьев, И. С. Аксаков и Ф. М. Достоевский, Марина Цветаева, С. Л. Франк и прочие наши знаменитости. «Арина Родионовна была воплощением Русской Музы… И „доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит“, — будет живо о ней предание», — утверждал, например, поэт и пушкинист В. Ф. Ходасевич.

Достоверных материалов для биографии Арины Родионовны сохранилось очень мало. Однако историк и писатель М. Д. Филин, оперируя крупицами имеющихся документов и пушкинскими текстами, создал-таки книгу о жизни «голубки дряхлой» — книгу о «красоте души человеческой, души любящей».

---

В конце зимы или весною (до 15 мая) 1831 года Марья Фёдорова «отдала визит» Пушкину — пришла к нему в Первопрестольную. Н. В. Бергу она сообщила, что была в гостях у Александра Сергеевича «скоро после того, как они были здесь», то есть в Захарове. «Стояли тогда у Смоленской Божьей Матери, — вспоминала дочь Арины Родионовны, — каменный двухэтажный дом… Посмотри, говорит, Марья, вот моя жена! Вынесли мне это показать её работу, шёлком, надо быть, мелко-мелко, четвероугольчатое, вот как это окно: хорошо, мол, батюшка, хорошо… Точно, батюшка, прибавила она немного погодя, — и любили они меня: душа моя, Марья, я, говорит, к тебе опять побываю!..»[445]

К монологу Марьи Фёдоровой можно приобщить заметку С. П. Шевырёва, датируемую началом 1850-х годов: «Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москву…»[446]

С недавних пор бытует версия, что поэт заехал-де в Захарово к Марье Фёдоровой еще и 25 августа 1833 года, по дороге из гончаровского Яропольца в Москву[447]. Некоторые исследователи считают такое предположение «очень убедительным»[448].

Конечно, общение с дочерью Арины Родионовны тоже было для Пушкина данью памяти няни. При его долгих разговорах с Марьей Фёдоровой незримо присутствовала и «мамушка». Вполне вероятно, что имя покойницы всплывало во время бесед барина с захаровской крестьянкой.

Не мог не вспомнить поэт Арину Родионовну и в Михайловском, где он побывал в сентябре — октябре 1835 года. Через две недели после приезда в сельцо, 25 сентября, Пушкин писал жене в Петербург: «В Михайловском нашёл я всё по старому, кроме того, что нет уж в нём няни моей…» А через несколько строк, поведав Наталье Николаевне о впечатлении, произведённом им на «знакомую бабу» («ты, мой кормилец, состарелся да и подурнел»), Пушкин привёл запавшее в душу присловье нашей героини: «Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был» (XVI, 50–51).

Это — его последнее из дошедших до нас эпистолярных высказываний об Арине Родионовне.

Дважды, в 1829 и 1832 годах, Александр Пушкин опубликовал стихотворение «Зимний вечер» («Буря мглою небо кроет…»)[449]. В 1832 году вышла в свет и заключительная глава «Евгения Онегина», где в XLVI строфе иносказательно говорилось о почившей няне. Наконец в марте 1833 года в петербургской типографии А. Ф. Смирдина было отпечатано полное издание романа в стихах — и, таким образом, у публики разом появились все пушкинские строфы о Филипьевне, писавшиеся в течение ряда лет.

В тридцатые годы Пушкин создавал и новые тексты, поэтические и прозаические, имевшие касательство к Арине Родионовне.

Черновики поэта и дневниковая запись польского журналиста Ф. И. Малевского от 19 февраля 1827 года[450] свидетельствуют о том, что драма <«Русалка»> (изначально называвшаяся «Мельник») обдумывалась Пушкиным ещё в 1826 году, при жизни нянюшки. Однако основная работа над произведением проходила в несколько этапов, уже после смерти Арины Родионовны — начиная с осени 1829 года. Беловой автограф драмы был завершён к концу апреля 1832 года (VII, 380). Хотя автор и не делал из <«Русалки»> никакой тайны, даже читал её и обсуждал с приятелями в Москве и Петербурге, в печать он драму так и не отдал.

Учёные давно пришли к выводу, что в образ одного из персонажей драмы — княгининой мамки — Пушкин привнёс «черты Арины Родионовны»[451]. Княгиня величает свою конфидентку «мамушкой» (VII, 201, 325, 326), а в черновых редакциях — и «няней», и «нянюшкой» (VII, 325, 335). Аналогично называет мамку в брульоне и сам автор (VII, 325, 326, 328), — а мы помним, что слово «няня» было для Пушкина чем-то вроде имени собственного.

Заодно отметим, что беседа этой «няни» со своей «княгинюшкой», происходящая «ночной порою» (VII, 203), напоминает столь же поздний разговор Татьяны Лариной с Филипьевной. Да и рассказчицей мамка из <«Русалки»> оказалась незаурядной, её язык очень меток и образен — взять хотя бы такие перлы:

Княгинюшка, мужчина что петух:
Кири куку! мах мах крылом и прочь.
А женщина, что бедная наседка:
Сиди себе да выводи цыплят… (VII, 201).

В октябре того же 1832 года Александр Пушкин, вернувшись из Москвы в Петербург, приступил к работе над романом <«Дубровский»>. Важным действующим лицом романа стала Орина Егоровна Бузырева, старая няня Владимира Дубровского. (В черновиках она единожды была названа Ириной Егоровной и единожды — Аксиньей Егоровной Троцкой; VIII, 771.) Уже этим сигналом — именем старухи — автор намекнул, кто являлся жизненным «идеалом» Егоровны.

Едва начав роман и набросав начерно две главы, Пушкин в конце октября — начале ноября[452] внёс существенные коррективы в план произведения. Он составил новый план <«Дубровского»>, где фигурировал, среди прочих, и такой пункт: «Дубровский — 1ая глава, 2ая, болезнь, письмо няни» (VIII, 830).

И в третьей главе «письмо няни» действительно появилось.

Этим посланием из Кистенёвки Егоровна оповестила Владимира Дубровского, «служившего в одном из гвардей<ских> пех<отных> полков и находящегося в то время в Петербурге» (VIII, 172), о печальных событиях, случившихся в родовом имении. «Добрая старуха», прибегнув к услугам повара Харитона, «единственного кистенёвского грамотея» (VIII, 172), сообщала своему воспитаннику:

«Государь ты наш, Владимир Андреевич, — я, твоя старая нянька, решилась тебе доложить о здоровьи папенькином! Он очень плох, иногда заговаривается, и весь день сидит как дитя глупое — а в животе и смерти Бог волен. Приезжай ты к нам, соколик мой ясный, мы тебе и лошадей вышлем на Песочное. Слышно, земский суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову — потому что мы-декать ихние, а мы искони Ваши, — и отроду того не слыхивали. — Ты бы мог живя в Петербурге доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. — Остаюсь твоя верная раба, нянька

Орина Егоровна Бузырева.

Посылаю моё матер<инское> благосл<овение> Грише, хорошо ли он тебе служит? — У нас дожди идут вот уже друга неделя и пастух Родя помер около Миколина дня» (VIII, 172–173).

В 1908 году, после выхода в свет второго тома Переписки поэта (под редакцией В. И. Сайтова), пушкинист Н. О. Лернер взял да и обнаружил «сходство» между «довольно бестолковыми строками» (VIII, 173) письма Егоровны и посланием Арины Родионовны Пушкину от 6 марта 1827 года, которое было написано при участии А. Н. Вульф. О своём открытии («няниной реминисценции») учёный поспешил рассказать на страницах авторитетного издания Императорской Академии наук — сборника «Пушкин и его современники»[453].

«Сходство между обоими приведёнными письмами бросается в глаза сразу, — заявил Н. О. Лернер. — Оно не ограничивается одним общим тоном, выражающим сердечную любовь и привязанность престарелой пестуньи к питомцу, одним и тем же языком, удивительно народным и живым, из родника которого зачерпнул столько прелести наш великий мастер слова, — но идёт дальше и доходит до общих выражений».

Не лишены точности и дальнейшие наблюдения пушкиниста: «В обоих письмах народные присловья: „поживи, дружочик, хорошенько, самому слюбится“, — говорит совершенно эпически Арина Родионовна, радуясь освобождению своего любимца и друга из ссылки и, может быть, полушутливо, полунежно намекая на дошедшие до неё слухи о намерении Пушкина жениться; „в животе и смерти Бог волен“, — утешает Дубровского народной пословицей Орина Егоровна, сообщая ему грустные вести из родительского дома. Арина Родионовна зовёт Пушкина: „мой ангел“, „дружочик“; Орина Егоровна называет Дубровского: „соколик мой ясный“. Арина Родионовна сбивается с „ты“, как она всегда, конечно, обращалась к Пушкину, на „вы“, видя в Пушкине не только своего „любезного друга“, но и барина; Орина Егоровна пишет своему „ясному соколику“: „Государь ты наш“ и подписывается не только нянькой, но и „верной рабой“. И та и другая хотят как можно скорее обнять своего друга и господина: „всех лошадей на дорогу выставлю“, — обещает Арина Родионовна; „мы тебе и лошадей вышлем на Песочное“, — пишет Орина Егоровна. В этом последнем случае слишком очевидна общность выражений»[454].

Завершил своё сравнительное исследование Н. О. Лернер такой гипотезой: «Не будет особенной психологической натяжкой предположить, что в уме Пушкина, когда он писал слова Орины Егоровны, носилось письмо Арины Родионовны, мелькали её милые, ласковые строки, и, быть может, даже не думав воспроизвести выражения Арины Родионовны, но повинуясь невольной, им самим не сознаваемой реминисценции, он вложил в уста няни Дубровского тёплые, нежные слова своей „дряхлой голубки“».