Владислав Глинка - Дорогой чести

• Название: Дорогой чести
• Автор: Владислав Глинка
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Повесть «Дорогой чести» рассказывает о жизни реального лица, русского офицера Сергея Непейцына. Инвалид, потерявший ногу еще юношей на штурме турецкой крепости Очаков, Непейцын служил при Тульском оружейном заводе, потом был городничим в Великих Луках. С началом Отечественной войны против французов Непейцын добровольцем вступил в корпус войск, защищавший от врага пути к Петербургу, и вскоре прославился как лихой партизанский начальник (он мог ездить верхом благодаря искусственной ноге, сделанной знаменитым механиком Кулибиным). Переведенный затем за отличия в гвардейский Семеновский полк, Непейцын с боями дошел до Парижа, взятого русскими войсками весной 1814 года. В этом полку он сблизился с кружком просвещенных молодых офицеров — будущих декабристов.

Автор книги — ленинградский писатель и музейный работник Владислав Михайлович Глинка. Им написаны выпущенные Детгизом книги «Жизнь Лаврентия Серякова» (1959) и «Повесть о Сергее Непейцыне» (1966). Последняя рассказывает о детстве и юности героя книги «Дорогой чести».

---

Владислав Глинка Дорогой чести

Тула — Петербург

Когда утром Сергей Васильевич садился на дрожки, чтобы ехать в казармы, его окликнул шедший на завод механик Сурнин:

— Good morning[1], кум! В воскресенье, гляди, на охоту не сбеги от гостей!

Эту шутку приятели Непейцына повторяли уже несколько лет. Осенью 1800 года живший в Туле отставленным от службы полковником Ваня Дорохов увез Сергея в свою деревню и там уговорил сесть верхом и поскакать в отъезжее поле с гончими. Оказалось, что с кулибинской ногой ездить можно, только садиться и слезать трудновато. Конечно, на рыси своя нога отвечала мускульной работой за обе и очень уставала, но зато радость какая! Непейцын так воодушевился тогда, оказавшись снова на коне, что один раз в жизни забыл о своих именинах и не вернулся к ним в Тулу. А всегдашние гости сошлись к нему с подарками и вместе с Ненилой и Филей тревожились отсутствием хозяина. Такое происшествие все и вспоминают на разные лады.

Да, теперь не уедешь на неделю, как бывало при старом командире роты. Теперь — сам командир, и забыть о службе невозможно. А об именинах Филя забыть не даст. Нынче, когда сидел за кофеем, нарочно пришел из мастерской и сказал внушительно:

— Помните ли, сударь, что в сем году на самого вашего ангела еще и пятнадцать годов тульского жития сполняется. К тому дню в самый раз приготовления начинать и Федьке новый кафтан построить, как ему при столе служить.

Все домашнее Филя по-прежнему отлично помнит, хотя теперь и своего дела у него полно: мастерская, заказы, народу подначального пять человек — три подмастерья, два ученика.

Да, уже пятнадцать лет службы в инвалидной роте, пять из них — капитаном, а последние два — майором. Только благодаря Аракчееву добрался до штаб-офицерства на семнадцатом году после выпуска из корпуса. Кому в военном министерстве дело до провинциальных инвалидов? Как в прежней Коллегии, помнят о них только те чиновники и писаря, которым есть доход от определения туда офицеров. Они и за производством до капитана следят, чтоб продвижения по должностям делать, а из капитанов прямая дорога на кладбище или в отставку, хоть сто лет в сем чине отсиди. Счастливо вышло, что Тульский завод Артиллерийской экспедиции подчинили, которой граф Аракчеев ведает и своего «однокорытника», в списке усмотрев, к производству назначил. И то, пожалуй, еще счастливей, что Тула город особенный, где при заводе не рядовые люди служат. В любом губернском, где были бы на уме только караулы у казенных складов, у губернаторского дома да на заставах, строевое учение да разбор дрязг женатых инвалидов, — там давно бы запил или в отставку ушел. А тут еще встреча произошла, которой счастлив более года, да, может, и впредь, на всю жизнь…

Ну, вот и крыши казарм показались. Сейчас на плац зайти, дабы Козлов особенно не мордобойничал, а после поверки табели караулов и доклада генералу про определение в заводскую школу инвалидских детей завернуть на ротную кухню, взять нежданную пробу артельного варева и оттуда на конюшню — поворошить овес в кормушке, не затхлый ли. Что-то лошади обозные — только с летней травы, а будто с тела спали?.. Удивительно, как младшим офицерам ни до чего дела нет, ежели о том особо не приказать! Впрочем, и самому так же бывало, пока состоял в субалтернах. Вот и дожил, что полезные уроки генерала Мелиссино пригождаются. А вечером действительно нужно обсудить с Филей и Ненилой, что готовить на воскресенье и какой кафтан заказать Федору, который давно вырос из своего казакина. Жалко, что среди гостей не будет Павлуши Захаво. Всегда расскажет новенькое, насмешит дам, споет под гитару…

Фома поворотил в распахнутые дневальным казарменные ворота. Приехали…

* * *

Первым результатом обсуждения будущего празднования оказалось, что назавтра, вернувшись из роты, Непейцын застал все в доме вверх дном. Ненила с подручными начала большую уборку, какую делала к рождеству, пасхе и к хозяйским именинам.

— Ты бы, батюшка, в гости, што ль, ноне сходил, — сказала она, неодобрительно глядя, как ее бывший питомец во второй раз прошел через гостиную по еще сырому после мытья полу.

В гости? Нет, всех, у кого бывает, он через четыре дня здесь увидит. Всех, кроме одной, которой сейчас в Туле нет…

Закурил трубку, взял чернильницу, перья, бумагу и пошел в сад, в беседку, чтобы написать дяденьке, как повелось в первых числах каждого месяца. Но только уселся, как в соседнем домике толчком отворилось смотревшее в его сад окошко, и знакомый тенор пропел знакомый стих из оперы «Анюта»:

Всех счастливей в свете тот,
Кто своей доволен частью…

— Эй, Павел Дмитриевич! Вы ли? — окликнул Непейцын.

— Он самый! — отозвался тенор, и в окошке показался комиссионер Захаво. — А вы бабье лето в беседке празднуете?

— Когда приехали?

— Ноне в полдень. Пожалуйте чаю откушать по-флотски, с ромом. Сам у шхипера-француза купил, клялся, будто с Мартиники привез.

— Следственно, плавают еще к нам французы?

— Плавают пока. Да сделайте милость, идите. Все новости вам первому выложу, ежели извините, что в халате.

Через несколько минут Непейцын сидел за самоваром напротив соседа и продолжал спрашивать:

— Что же про войну там говорят?

— Одни — будто вот-вот, а другие — что аустерлицкие синяки еще не зажили. Впрочем, на сей вопрос ясней всего ответствует приказ, что я нонче привез и в длани генеральские сдал. На тысяча восемьсот седьмой год заводу надлежит ружей выпустить в полтора раза более, чем в сем году… Рому, рому прошу подливать.

— Значит, и вам весной хлопот прибавится, — заметил Сергей Васильевич. — Железа и прочего больше с Урала придется везти.

— Мне-то паводок сколь угодно барок поднимет, — пожал плечами Захаво, — а вот некоторым заводским лентяям жарко станет.

— Что же еще в Петербурге нового?

— Очень в глаза бросилось, что на всех площадях, как при Павле Петровиче, солдат муштруют, носки тянут, артикулы отделывают, будто и не били нас французы, сему искусству не ученые.

— А в департаменте?

— Там граф с семи часов за бумаги садится и подчиненных подтянул, как от веку не бывало. Приемы его строгие, даже грубые, однако все клонят на казенный интерес. Ежели, к примеру, который начальник из губерний на запросы в срок не ответит, то шлет к нему курьера за его же счет. Во второй раз всяк вовремя обеспокоится. Но более всего, сказывают, интересуется артиллерийской практикой в последнюю войну. Любого в деле бывшего офицера, что в департамент по службе является, велел к себе представлять. Рядом сажает и чертить приказывает, как пушки в бою стояли, да все расспросит в рассуждении стрельбы, запаса снарядов, любого имущества. И я сему вполне верю, потому что меня, мелкую сошку, так же принял, выслушал и тотчас придумал медь с Урала более не возить, а все годовые три тысячи пудов получать нам в московском казначействе монетой старой чеканки.

— Что же, дельно, пожалуй, — заметил Сергей Васильевич.

— Отменно дельно, — подтвердил Захаво. — Но вы дальше слушайте. Я спросил, удастся ли до ближней весны согласить на то министерство финансов, а он с усмешкой: «Не тревожься, любезный, авось согласим». Когда же через неделю я перед отъездом к начальнику отделения зашел, тот говорит: «Его сиятельство вам приказали передать, что с господином министром финансов все обговорили. Получайте медь, когда заводу сподручней». То ли не быстрота?

— А каков вам наружностью показался? — спросил Непейцын. Под рассказ комиссионера он старался представить себе Аракчеева на пятнадцать лет старше виденного последний раз.

— Правду сказать, редкостно нехорош, — понизил голос Захаво. — Да что наружность, Сергей Васильевич. Зато до чего памятлив! Как начал спрашивать про завод, верите ли — одной фамилии не спутал, всех чиновников помнит и что бухгалтер у нас помер недавно. Сказал, что нового из департаментских посылает. А потом, как бы мельком, про одного, другого — каковы в своем деле.

— А вы что же?

— Сказал, будто вовсе заводских дел не смыслю, раз по должности получаю что надобно на Урале или еще где да на завод вожу. А он: «Как же не смыслишь, ежели прошлого года по механике инвенцию подавал?» Значит, и обо мне заранее все вызнал.

— Выходит, дельным не зря прославлен? — заметил Сергей Васильевич.

— Да уж, не чета генералам из больших господ, — подхватил Захаво, — которые в любой должности только сибаритствуют. А еще в департаменте говорили, что ни лиц, сильных по родству, ни пролаз при себе не держит, что тоже, согласитесь, редкость.

— А сам-то разве не пролаза? — улыбаясь, спросил Непейцын.

— Ну что вы! — возразил Захаво. — Помните, как Дмитриев пишет: