Уилл Селф - Как живут мертвецы

• Название: Как живут мертвецы
• Автор: Уилл Селф
• Издательство: ИД «Флюид»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-98358-183-8

Уилл Селф (р. 1961) — один из самых ярких современных английских прозаиков, «мастер эпатажа и язвительный насмешник с необычайным полетом фантазии». Критики находят в его творчестве влияние таких непохожих друг на друга авторов, как Виктор Пелевин, Франц Кафка, Уильям С. Берроуз, Мартин Эмис. Роман «Как живут мертвецы» — общепризнанный шедевр Селфа. Шестидесятипятилетняя Лили Блум, женщина со вздорным характером и острым языком, полжизни прожившая в Америке, умирает в Лондоне. Ее проводником в загробном мире становится австралийский абориген Фар Лап. После смерти Лили поселяется в Далстоне, призрачном пригороде Лондона, где обитают усопшие. Ближайшим ее окружением оказываются помешанный на поп-музыке эмбрион, девятилетний пакостник-сын, давно погибший под колесами автомобиля, и Жиры — три уродливых создания, воплотившие сброшенный ею при жизни вес. Но земное существование продолжает манить Лили, и выход находится совершенно неожиданный… Буйная фантазия Селфа разворачивается в полную силу в описании воображаемых и реальных перемещений Лили, чередовании гротескных и трогательных картин земного мира и мира мертвых.

---

— Посмотри-ка на ее белое брюхо! Хи-хи, когда она тянет руки вверх, оно висит, как мешок… Хи-хи, старая толстуха. Толстая старуха, старая толстуха…

И так далее. За несколько долгих дней это могло бы свести меня с ума, но не свело. В сне я теперь не нуждалась, но по отдыху скучала. Черт, если бы я только знала, что жизнь после смерти окажется безостановочной суетой, я бы в свое время подольше валялась в постели, обложившись бутылками с горячей водой и пила бы галлонами чертов горячий шоколад. Вот он, результат моей хреновой диеты — я, навеки грушевидная, в окружении слепых рыхлых теток, воплощающих мое собственное тщеславие. Ну да, у меня есть Лити.

Я остановилась на имени Лити для моего литопедиона, поскольку не могла придумать ничего другого. Звать его Гэсом-младшим не казалось — как бы это выразиться — уместным. Кроме того, о прошлом я думала в последнюю очередь, столько всего предстояло сделать, столько работы было впереди. Лити был трудным, не по летам развитым малышом, но, несмотря на проворные ножки и знакомство с поп-мелодиями семидесятых, не имел ни малейшего понятия о жизни; поэтому я занялась воспитанием своего нерожденного трупика — младенца.

Я одевала Лити в дешевое кукольное платье для Барби и Кена и брала с собой в «Баскинз паблик рилейшнз». Он достаточно соображал, чтобы сидеть и помалкивать, когда ему велят. «Какая странная кукла», — сказала как-то миссис Баскин, а толстая краснощекая секретарша Глория однажды призналась, что Лити кажется ей противным. Тем не менее с удобного местечка на моем письменном столе, опираясь на пластмассовую компьютерную пирамиду Хеопса, Лити сумел получить представление о производстве бумаги для поделок в конце 80-х.

Признаюсь, я разговаривала с Лити на том же детском языке, на котором в свое время говорила с Наташей, пересыпая каждое предложение всякими «нуу — нуу», «гуу-гуу» и другими прилипчивыми словечками. Лити стал моей крошечной игрушкой, и вскоре меня даже развлекали его представления, когда он кружился по подвалу, распевая:

Пляса-а-ли мы и пе-е-ли мы
Под со-о-лнцем лета и зимы.

В его морщинистом почти-личике или в блестящих черных глазках-бусинках я не видела никакого сходства ни с собой, ни с Гэсом. Не думаю, что в мире живых можно найти что-то похожее на литопедиона, за исключением, быть может, этого придурка, спилберговского инопланетянина. Но даже у него большие голубые глаза. Огромные голубые глаза — такие могли появиться только в воображении еврейского мальчика, которому до смерти хочется крутить романы с блондинками-шиксами. «Инопланетянин как шикса — дискуссия». Неплохая тема для какой-нибудь курсовой работы, которую впору задать самому литопедиону.

Поверьте мне, Далстон ничуть не хуже любого живого пригорода Лондона годился для того, чтобы притравливать борзых моего презрения. Кто бы мог подумать — англичане среднего класса и после смерти оставались такими же напыщенными идиотами, как при жизни. Они продолжали возводить ступенчатые барочные здания классовой принадлежности, громоздя один на другой едва различимые оттенки произношения, манер и образования. Мертвецы делились на культурных и некультурных, староумерших и новоумерших, на соль земли и отбросы. С мрачной неизбежностью оказывалось, что социальная принадлежность следовала за тобой повсюду — твой смертный грант был индексирован. Мало того, несмотря на свое хваленое пренебрежение к вульгарной известности, английские мертвецы обожали покойных знаменитостей, объявляя всем и каждому о своем знакомстве с таким-то и таким-то — желательно еще при жизни рассказчика.

Большинство известных мертвецов уже давно покинули Далстон — и это тоже заставляло думать, что здесь просто отстойник для новоумерших, что мы будем жить здесь, пока нас не переселят в более удобные места. Ну а пока абсолютно все считали своим долгом сообщить мне, что, разумеется, они знакомы с графиней Тересой Любинской. Рассказать, какой она была цветущей, несмотря на свои страшные раны, как она попала в Далстон прямиком на метро после того, как ее закололи, и поняла, что мертва, только когда назойливый контролер на Кингз-Кросс спросил у нее билет, и ее поразило, что она пересела на другую линию безо всякой на то причины. Дерьмо собачье. Типично для английских мертвецов: единственные жертвы Холокоста, которые они признают, это долбан ые польские аристократы, убитые в долбаном Лондоне. Совершенно в их духе.

Они общались, Боже, да еще как. Устраивали вечеринки, на которых окунали губы в ликер, а потом выблевывали его в герани, снимали с деревянных шпажек канапе только для того, чтобы потом выплюнуть в ведра. Да, вечеринки с выпивкой у этих английских мертвецов бывали событием. Они жевали пирожки с заварным кремом — это легко.

Стояло долгое, жаркое лето для тех, кто должен был работать, и, откровенно говоря, это не мне пришла в голову идея проводить вечера на террасах, жуя пирожки с заварным кремом, чавкая салатами и затем извергая их в пластиковые ведра. На самом деле, ведра не всегда были пластиковыми, мертвецы-модники предпочитали ведра из оцинкованной стали. Они выглядели красивее, в них было легче попасть, хотя звук был слишком громкий. А миссис Сет всегда с готовностью защищала ведра, жевание и выплевывание. «Надо дать людям возможность делать то, что им хочется, миссис Блум, — говорила она, — а эти мертвецы хотят вести себя как живые, это можно понять».

Можно было понять и то, что «Бакалейные товары и гастрономия» миссис Сет неплохо наживались на продаже ведер, распродаже вин и проклятой торговле сырами. И почти так же хорошо — на продаже алюминиевой фольги наркоману Берни, неприкаянной душе, который жил на чердаке дома № 27. Я долго не могла понять, каким образом эти дурацкие мертвецы напивались на своих мертвецких вечеринках. Потом до меня дошло: они вели себя так, будто выпили — такова власть ритуала. Но все равно было приятно смотреть на мертвецов среднего возраста, несущих вздор, поющих старые мелодии из шоу и даже пытающихся ухаживать за дамами.

Насколько я могла понять, единственное, что отличало эти сборища от сборищ живых — если не говорить о ведрах для блевания, — фантастическое число курильщиков. Похоже, мертвецы курят все. Даже те, кто при жизни не курил, оказавшись в Далстоне, закуривают. Вот она, награда курильщику после смерти. Как только легкие наполняются едким дымом, наступает несколько коротких мгновений, когда чувствуешь, что почти материализовался. Затем выдыхаешь и снова становишься не более материален, чем клуб дыма, проплывающий перед твоей посмертной маской. Но за такие мгновения стоит платить, ради них стоит работать.

По большей части цены в Далстоне были низкие, в конце концов, кто селился здесь по доброй воле? Но сигареты были такие же дорогие, как и в любом другом месте, а я истребляла пачку за пачкой. Не знаю, как для вас, а для меня с тех пор, как я умерла, весь процесс курения сделался подарком. Обертка-гладкость-хруст целлофана, когда его сдираешь с картона, ребристость упаковки, ее твердые края, сами направляющие руку. Затем грубая шелковистость фольги внутри, и, наконец, вот они, раковые палочки, восхитительно безвредные. Курить, когда ты так явно толста и стара, — как вдохновляет эта бравада перед лицом живых, дожидающихся смертного часа!

К тому же курение отпугивало Жиры. Они не выносили сигаретного дыма. Очевидно, это было как-то связано с их слепотой. Я могла только видеть, а они могли только обонять. Они жалобно стонали, как подобает подросткам с избыточным весом и правильными представлениями о здоровье. «О-о-о! — восклицали они хором, когда я встречала очередной рассвет сто — какой-то сигаретой в сутки. — О-о-о, зачем ей это? Неужели она не может бросить? Не знает, что это вредно?» А я прогоняла их еще одним вредоносным клубом дыма. Вид их подрагивающих задниц, торопливо исчезающих за дверями спальни, вызывал у меня смех. Но теперь я понимала — думая по привычке об абсурдности мира, — что до того, как умерла, смеялась лишь сама над собой.

На сборищах Персонально мертвых «старожилы» — те, кто умер более пяти лет назад, — советовали не заводить никаких отношений в первый год после смерти. Дурацкий совет, ведь единственное, чем мертвецы занимались больше живых, так это заводили отношения. Или, скорее, съезжались друг с другом. Пара старичков-мертвецов съезжалась с покойником средних лет, чтобы сэкономить на квартирной плате и соблюсти приличия. Мертвецы средних лет по тем же причинам брали в жильцы молоденького. Нередко можно было встретить на прогулке двоих мертвецов средних лет, между которыми пошатывался старик за девяносто. В Далстоне легко было впасть в детство. Вам может показаться, что эти подобия семьи, созданные ради удобства, должны попахивать как-то странно — да нет. Хотя благодаря этим совместным хозяйствам я поняла, что кровная связь — самая произвольная основа эмоциональной жизни.