Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

• Название: Избранные произведения в 2-х томах. Том 1
• Автор: Вадим Собко
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

За свою более чем полувековую литературную деятельность Вадим Собко, известный украинский писатель, лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко, создал десятки романов, повестей, рассказов, пьес на самые разнообразные темы. Но, как справедливо отмечала критика, главными для писателя всегда были три темы — героизм и стойкость советского воина в годы Великой Отечественной войны, созидательный труд и молодёжная тема, раскрывающая формирование личности молодого человека в советском трудовом коллективе. Об этом вошедшие в первый том избранных произведений В.Собко романы «Залог мира» (1950) и «Обыкновенная жизнь» (1957).

---

Ренике получил в этот день много подарков. Среди них была крошечная вагонетка, наполненная блестящим, похожим на чёрное стекло углём. На вагонетке было написано «280 %» и стояла дата.

Тут же, на митинге, было объявлено, сколько сегодня заработал Ренике. Прогрессивная оплата труда уже вступила в силу, и оказалось, что Ренике причитается солидная сумма.

А когда окончился митинг и Альфред Ренике, счастливый, вернулся домой, жена встретила его поцелуями. Она уже всё знала: в посёлке новости распространяются быстро.

В тот вечер Болер признался соседу:

— Вы знаете, когда-то мне казалось, что я знаю немецких рабочих. На самом же деле ничего я о них не знаю. Мне надо учиться заново.

— Ну, что же, начнём, — согласился Макс Дальгов,

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

К Эдит Гартман пришёл бургомистр города Дорнау. Лицо Лекса Михаэлиса было торжественно и важно. Он собирался объявить актрисе новость государственного значения.

Эдит удивилась приходу бургомистра, но встретила его приветливо и пригласила присесть.

Михаэлис поблагодарил, однако не сел, и Эдит даже немного встревожилась.

— Ландтаг Саксонии, — начал бургомистр, — а также партийные и общественные организации Дорнау выдвинули вашу кандидатуру в качестве нашего представителя в Немецком Народном Совете, очередная сессия которого скоро состоится в Берлине.

Ничто на свете не могло удивить Эдит больше, чем эти слова.

А Михаэлис стоял перед ней такой же важный и торжественный, только в его светлых глазах пробегали весёлые огоньки.

— Через несколько дней, — продолжал бургомистр, — у нас в Дорнау состоится общегородское собрание трудящихся, после чего произойдут выборы. Вам нужно будет выступить, и я пришёл предупредить вас об этом. Вы сами понимаете, сколь ответственны ваши новые обязанности. До сих пор лишь немногие женщины удостаивались такой чести. Цените это доверие и трудитесь на благо народа, не жалея сил.

Лекс Михаэлис закончил свою речь, поклонился и вышел, оставив Эдит в полном смятении. Она даже забыла попрощаться и ещё долго сидела не шевелясь. Может быть, ей всё это приснилось и никто сюда не приходил? Нет, она ясно видела: Лекс Михаэлис только что стоял тут, перед ней. Что же теперь делать, к кому обратиться за советом?

Эдит быстро оделась и поспешила к Максу Дальгову.

— Искренне поздравляю тебя, — проговорил он, подымаясь из-за стола ей навстречу. — Я очень рад, что впервые в Германии актриса станет государственным деятелем. Теперь тебе надо подготовиться к выступлению у нас в Дорнау, а потом и в Берлине. Там тебе тоже придётся произнести речь.

Эдит молча слушала его. Волнение её возрастало с каждым словом Макса.

— По-моему, — продолжал Дальгов, снова садясь к столу, — ты должна сказать от имени немецких женщин о самой насущной нашей мечте.

— Может быть, мы с тобой вместе и напишем мою речь? — не то спросила, не то попросила Эдит.

Дальгов улыбнулся.

— Нет, если мы будем писать вместе, то речь будет наполовину моей. А выступить предлагают именно тебе. Подумай, напиши всё сама, а я на первый раз прочитаю. Но помни — только на первый раз. Потом тебе самой придётся помогать людям, впервые выступающим с трибуны.

— Хорошо, — сказала Эдит, — я попробую.

Несколько секунд они помолчали, потом Эдит внезапно рассмеялась.

— Помнишь, Макс, ты когда-то мне рассказывал, что в Советском Союзе женщины — и даже актрисы — принимают участие в государственной жизни. Тогда я тебе не верила. Подумать только, как много переменилось за это время!

— Да, — ответил Дальгов. — Многое уже изменилось, но сколько перемен ещё впереди! Это только начало, Эдит.

— Я часто стараюсь себе представить: что было бы со мной, если бы я тогда уехала в американскую зону или в Голливуд? Впрочем, известно, что меня ожидало…

— Ты знаешь, Эдит, об этом тоже надо сказать, — серьёзно заметал Дальгов. — И о том, что было бы с нами, если бы Советский Союз не освободил немецкий народ от власти фашистов.

— Боже мой, даже подумать страшно, — тихо произнесла она.

Дальгов смотрел на неё ласково, нежно, чуть-чуть восхищённо. Эдит знала, что он любит её, и любит давно. Она вдруг поняла, что за последнее время многое изменилось и в её отношении к Дальгову. Приятно знать, что он здесь, в этом же городе, что к нему всегда можно зайти, поговорить, посоветоваться. Эдит удивилась, осознав это. Чувство было новым и непривычным.

Молчание затягивалось. Они оба вдруг смутились, хотя смущаться было нечего, заговорили о пустяках» и через несколько минут, всё ещё испытывая неловкость, Эдит попрощалась.

Она шла от Дальгова словно в полусне и не сразу узнала Марию Шток, которая налетела на неё, схватила в объятия и тут же, на улице, закружила.

— Какое счастье, Эдит! — говорила Мария. — Ты знаешь, меня пригласили в Берлин, сниматься в ДЕФА. Ты понимаешь, какое счастье? В этой студии собрались лучшие кинематографисты Германии, хотя она и находится в советском секторе.

— Что ж тут странного, — ответила Эдит, — ведь ты тоже переехала в советскую зону.

Вскоре Эдит Гартман оказалась в Берлине. Она приехала вместе с несколькими товарищами, тоже избранными в Народный Совет, в числе которых были Альфред Ренике и Эрих Лешнер.

Эдит хорошо знала столицу. Но разрушения настолько изменили город, что она едва нашла то место, где когда-то стоял её дом. От него не осталось даже развалин — всё уже было разобрано и расчищено.

В день открытия сессии Народного Совета трудящиеся Берлина вышли на демонстрацию под лозунгом: «За единую Германию, за справедливый мир!» Красные знамёна и чёрно-красно-золотые флаги — флаги революции тысяча восемьсот сорок восьмого года — украшали восточную часть города.

Эдит хотелось побывать в английском секторе. Едва машина проехала под Бранденбургскими воротами, как актрисе показалось, что она попала в другой мир. Ни веселья, ни знамён, ни просто оживления на улицах. Эта часть Берлина напоминала улей, покинутый трудолюбивыми пчёлами. Эдит давно уже не видела безработных, — тут они встречались на каждом шагу. Актриса могла безошибочно узнать человека, ищущего работу, — ведь не раз она сама попадала в такое положение.

Машина ехала знакомыми улицами, и Эдит удивлённо смотрела на детей, которые, запрокинув головы, всматривались в пасмурное небо. Потом ей стали попадаться и взрослые, застывшие в таких же позах.

Эдит спросила шофёра, что это значит.

— А это господа оккупанты хотят отвлечь внимание жителей от того, что происходит в восточном секторе, — ответил шофёр. — Там сегодня демонстрация, американцы пообещали сбросить с самолётов подарки для западных кварталов. Вот люди и ждут. Дураки! Сколько раз их уже обманывали, а они всё верят!

Они поехали широкой улицей в сторону Бранденбургских ворот. Бросалось в глаза большое количество полицейских, которые хмуро поглядывали на нескончаемый поток людей, переходивших в советский сектор города. Это шли рабочие, служащие и учащиеся. Они шли не спеша, в скромных, будничных костюмах, ничем не выказывая своих намерений.

Но стоило им миновать Бранденбургские ворота, как эти люди доставали из-под пиджаков флаги и лозунги и тут же вливались в ряды демонстрантов. Неорганизованная толпа сразу превращалась в сплочённые колонны борцов, требующих справедливого мира и единства своей страны.

Полиция была бессильна им помешать. А демонстранты всё шли, направляясь в Люстгартен, где сегодня собирался весь трудящийся Берлин.

Эдит смотрела на этих дружно шагающих людей и думала о затее с подарками, которые американцы обещали бросать с самолёта, пытаясь помешать демонстрации. «Жалкая попытка! — думала она. — Разве теперь остановишь немецкого рабочего, который после долгого раздумья, после тяжких испытаний начал наконец понимать, в чём заключается подлинная демократия?»

Демонстрация запрудила всю улицу. Машина вынуждена была остановиться. Но Эдит Гартман не испытывала недовольства. Напротив, в эту минуту актриса ещё отчётливее поняла, что она неразрывно связана со своим народом, и волна счастья затопила её сердце. Как хорошо, что она не очутилась за океаном, в чужой стране!

Она достала из сумки листки со своей речью и тут же, в машине, стала перечитывать её. Эдит уже знала весь текст наизусть, но сейчас ей показалось, что в речи чего-то не хватает. Когда она читала её Максу, они оба остались довольны. Но всё-таки тут чего-то недостаёт.

Эдит взяла карандаш и попыталась записать свои впечатления. Она хотела рассказать о знамёнах, развевающихся по эту сторону Бранденбургских ворот, о демонстрации, об оживлении, царящем в восточном Берлине, и о голодной тишине западных секторов. Она чувствовала, что именно всего этого и не хватало в её речи.