Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь

• Название: Любовь-нелюбовь
• Автор: Анхела Бесерра
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-00500-6

Тридцатисемилетняя Фьямма - успешный психолог. Она целыми днями выслушивает излияния погрязших в проблемах женщин... но не умеет прислушаться к себе самой. Случайно узнав, что муж ей изменяет, и пытаясь заполнить образовавшуюся в ее жизни пустоту, Фьямма тоже заводит интрижку - и внезапно обнаруживает в своей душе такие бездны, о существовании которых она и не подозревала…

---

Фьямма деи Фьори еще не осознала до конца своего нового положения, к тому же рядом с ней был Давид. И она снова полностью отдалась работе, пытаясь докопаться до самой сути в историях пациенток. Сердце еще грустило по старой любви, но в нем уже поселилась и все больше укреплялась новая.

Они с Давидом снова тайно встречались в фиолетовом доме. На улицах Гармендии-дель-Вьенто опять зацвели розы. Появился даже новый, невиданный прежде вид — его назвали "Черная роза Гармендии". Душа Гармендии-дель-Вьенто, так же как и душа Фьяммы, изменилась. И обратного пути уже не было.

Фьямма сознавала, что нужно двигаться вперед, хотя путь и скрыт в тумане. Она скрыла от пациенток, что ее брак распался, и не отвечала на вопросы любопытных подруг. О ее жизни знали только она сама и Давид Пьедра.

Она загорелась новой страстью Давида: в своем доме он развел огромный сад, со всех сторон окруженный стеклянными стенами, — что-то вроде оранжереи, в которой кружились тысячи разноцветных бабочек. Когда вдохновение покидало его, Давид Пьедра брал сачок и выходил на охоту за "живыми лепестками", как он любил называть их. Вернувшись домой, он выпускал добычу в свой "ботанический сад". Фьямма, которая предпочла бы видеть бабочек на свободе, все же не могла не любоваться ими, бывая в фиолетовом доме. Это было исцеление красотой и тишиной. Она часами стояла перед стеклянной стеной, наблюдая за ними, фотографируя немыслимые сочетания цветов, определяя принадлежность к тому или иному виду, зарисовывая в дневник в красной обложке острые, круглые, треугольные, овальные, двойные крылышки, удивляясь странным формам цветков, на которые бабочки опускались. Она знала о бабочках больше самого Давида — ведь для него они были лишь прекрасными украшениями его жилища, а сама оранжерея — праздником крылатых и бескрылых цветов. А Фьямме виделся во всем этом еще и праздник любви: вибрировали яркие цвета, бесстыдно раскрывались навстречу колибри и пчелам цветы, качавшиеся в эротическом танце, — все это уловил чувствительный взгляд Фьяммы. Запах нарциссов и жасмина наполнял воздух, еще больше усиливая это ощущение. В мире живой природы все происходило без правил, но казалось, что для каждого цветка была своя бабочка, и для подтверждения их права друг на друга не требовалось ни бумаг, ни штампов. Маргаритки в золотых венчиках были окружены голубыми бабочками, вокруг золотистых хризантем собирались бабочки-пестрянки, а оранжевые бабочки облюбовали синие ирисы. В ветвях цветущего миндаля щебетали птицы и жужжали шмели.

Сад был словно маленькая фабрика по производству растительных красителей, предлагавшая бесконечно богатую палитру оттенков. Фьямма с наслаждением впитывала в себя краски и звуки. Ей казалось, что она продолжает видеть эту прекрасную картину, даже когда переводит взгляд на что-то другое. Однажды, налюбовавшись чудесным садом, Фьямма обвела глазами двор и вдруг заметила нечто, очень удивившее ее: у всех статуй в нишах дворика фиолетового дома было ее лицо. Немного испуганная, она вспомнила первую встречу с Давидом на его выставке в переулке Полумесяца: тогда ее потрясли не скульптуры сами по себе, а то, что она увидела саму себя, многократно повторенную в камне. Ей пришла на ум старая теория случайностей: такое количество совпадений обязательно должно было что-то значить. Возможно, Давид был послан ей, чтобы помочь выбраться из полосы невезения? Эта мысль успокоила Фьямму.

Давид настаивал на том, чтобы Фьямма продолжала обучаться искусству лепки, и она не стала возражать. Сама не зная почему, Фьямма начала придавать небольшим комкам глины странные и удивительные формы. Но с каждым днем ей требовалось все больше глины — создаваемые ею формы становились все крупнее, а вскоре ей захотелось работать и с другими, более благородными материалами. Объем был для нее очень важен — ей хотелось вместить в каждую фигуру все свои чувства и переживания. Этот новый вид искусства вобрал в себя ее печали и мечты. Творческий инстинкт, столько лет подавляемый, наконец-то нашел выход. Теперь на работе Фьямма постоянно смотрела на часы — никак не могла дождаться наступления вечера. У нее появилась привычка завязывать узелки и рисовать абстрактные фигуры. В ней проснулась неудовлетворенная страсть материнства, и она вкладывала эту страсть в каждую создаваемую вещь.

Ее стиль характеризовали простые изогнутые линии. Словно ее руками управляли только эмоции и они действовали независимо от тела. Начиная работать, Фьямма словно впадала в любовный транс. Ее зрачки выдавали экстаз, из которого она выходила, лишь когда работа была полностью закончена.

Давид гордился ученицей. Он еще не встречал человека, который учился бы с таким рвением. Очень часто она работала до самого рассвета. А потом, сколько бы Давид ни уговаривал ее остаться, уходила к себе, на улицу Альмас. Она всегда ночевала дома. Ни разу не нарушила данного себе после ухода мужа обещания сохранить дом таким, каким он был раньше. Словно ничего не случилось.

Давид превратился в молчаливого друга, который присутствовал при процессе выздоровления, делая все, чтобы этот процесс ускорить, — он хотел снова увидеть Фьямму такой, какой знал раньше. Он выделил для нее место в саду, как раз возле оранжереи с бабочками, и старался как можно меньше ей мешать, оставляя ее наедине со своими проблемами. Только иногда приносил ей чашку мятного чая, не упуская случая обнять и приласкать. Фьямма не противилась, но казалась равнодушной к ласкам. Словно ее тело жило само по себе, а чувства сами по себе. Давид не обижался. Он довольствовался малым. И был уверен, что скоро все наладится. Пока они с Фьяммой рядом, все будет хорошо. Он старался избегать любых тем, которые могли бы напомнить о Мартине, старался не выказывать своего растущего с каждым днем желания ни на миг не расставаться с Фьяммой. А она с каждым днем все отчетливее понимала, что для серьезных занятий скульптурой нужно больше времени, и всерьез подумывала о том, чтобы отказаться от вечернего приема пациенток, посвятив освободившиеся часы своему новому увлечению.

Однажды утром, сразу после того, как Фьямма закончила беседу с Дивин Монпарнас — привлекательной женщиной, страдавшей "синдромом популярности" (ей казалось, что ее все узнают, и она поэтому всегда ходила в огромных черных очках, которые не снимала даже ночью, опасаясь, что во сне ее узнают несуществующие фанаты), к ней в кабинет вошла женщина, которой она немного побаивалась. Они были знакомы уже много лет — это была самая первая пациентка Фьяммы. Страдала она "размножением личности", случай был ярко выраженный.

Пациентку звали Виситасьон Этерна, но каждый раз, приходя к Фьямме, она называлась новым именем, в зависимости от того, какая из ее личностей в тот день брала верх. Фьямме были известны уже сто семьдесят пять из них. В то утро Виситасьон явилась в брюках и рубашке цвета хаки, таком же кепи и высоких солдатских ботинках. В таком виде она воз-никла перед секретаршей, заставила встать и ответить ей военным приветствием, а потом потребовала ответить, на месте ли субкоманданте Фьямма. Секретарша, уже знакомая с Виситасьон, подыграла ей и, как могла вежливо, пригласила сесть и минуточку подождать. Акцент и наряд Виситасьон не оставляли места сомнениям: в Гармендию-дель-Вьенто прибыла революционный лидер Фидела Кастро с целью освободить город от засилья янки. Секретарша, не дожидаясь указаний, отменила сразу четырех пациенток: знала по опыту, что, когда Виситасьон является в этом образе, ее беседа с Фьяммой немилосердно затягивается.

Фьямма поднялась навстречу Виситасьон с плохо скрываемой неохотой. Про себя она думала, что не заслуживает такого наказания, тем более в день, когда она должна закончить свою первую большую работу и как раз хотела сбежать домой пораньше. Но она любезно предложила Виситасьон пройти, пригласила сесть. Фидела садиться не стала. Расхаживая по кабинету, она обрушила на Фьямму нескончаемую речь о несправедливостях, творимых американцами по отношению к жителям Гармендии. Говорила о всеобщем равенстве, продовольственных карточках, о сверхрасе атлетов и профессионалов. Убеждала гармендийцев запереть ворота города и патрулировать улицы двадцать четыре часа в сутки, чтобы не допустить возможного вторжения. Призывала не желать ни чужого богатства, ни своего. Требовала штрафовать каждого жителя города, нарушающего революционные законы, и заклинала молодых людей, которые хотели жить и оставаться молодыми, объединяться в боевые группы и участвовать в парадах соратников по борьбе. Выкрикивая всю эту чушь, нашпигованную коммунистическими и диктаторскими лозунгами, Фидела Кастро размахивала руками и щедро брызгала слюной. Семь часов слушала ее Фьямма, пытаясь если не вразумить пациентку, то, по крайней мере, заставить ее вернуться к реальности, снова стать Виситасьон Этерна. Но ее усилия ни к чему не привели. Чем больше она старалась успокоить Фиделу, тем больше та неистовствовала. После семи часов словесного поноса и брызжущей во все стороны слюны Фьямма поняла, что больше не может, и решила одним махом и завершить прием, и навсегда покончить со своей профессией. Проклиная восемнадцать лет жизни, погубленные в этих четырех стенах, послав к черту карточки, личные дела, записные книжки, ручки, магнитофоны, пленки, кассеты и ученые книги, она поднялась из-за стола, на ходу снимая халат, и выскочила из кабинета, резко хлопнув дверью. Бросив со словами: "Теперь здесь все твое", белый халат на стол секретарши, она выбежала на улицу. В душе ее пела радость, а в голове звучало: "Что ты делаешь? Опомнись!" — но она, чтобы не слышать упреков совести, громко повторяла: "Все кончилось! Все кончилось!" — и прохожие с удивлением оглядывались на нее, не понимая, что же кончилось.