Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)

• Название: Падение Софии (русский роман)
• Автор: Елена Хаецкая
• Жанр: Фэнтези

Реалии начала девятнадцатого века в отдаленном будущем. Все атрибуты типичного «русского романа» из школьной программы: дядя самых честных правил, благородные разбойники, разночинец-дворецкий, таинственная влекущая соседка, роман с раненым героем войны в Баден-Бадене… Череда таинственных убийств сотрясает маленький городок под Петербургом. Молодой человек — главный герой — в ходе расследования обретает друзей, врагов и знание жизни.

---

— Шанс чего? — осведомился Порскин. — Вы в своем уме, Городинцев?

Отступать мне было некуда. Я сказал:

— А что вам стоит проверить эту кровь? Лаборатория ведь работает.

— До восьми, — ответил Порскин. — Но они не…

— Если вы им прикажете, они проверят, — сказал я.

После паузы Порскин опять уселся на стул и спросил меня:

— Как вы, собственно, воображаете наши взаимодействия с лабораторией, господин Городинцев?

— Не знаю, — признался я. — Никогда об этом не думал. Мне всегда представлялось так, что вам в ходе расследования бывает нужно проверить: кому принадлежат кровь или волосы. Вы относите образцы в лабораторию, а там делают всякие исследования и выдают заключение.

— Это в идеале, — сказал Порскин. — А мы имеем дело с реальностью. В реальности же лаборатория обслуживает десятки преступлений. Они не могут все бросить и заняться исключительно моим делом. Тем более что ваша, извините, улика ничего не стоит.

— Но ведь среди сотрудников лаборатории у вас наверняка есть какой-нибудь знакомый, — настаивал я. — Кто-то, кто согласится сделать работу прямо сейчас. Я ему денег заплачу, — прибавил я неожиданно даже для самого себя. — Сорок рублей дам.

Порскин сказал:

— Сорок рублей? Хорошо. У вас деньги при себе?

Я сунул руку в карман.

— Тут есть поблизости банк-автомат?

— Прямо в здании управления, — сказал Порскин. — Я провожу.

По дороге, пока мы переходили из одного коридора в другой по сложным переходам, Порскин связался с кем-то по передатчику. На ходу он говорил:

— Приезжай в управление. Ну да, сейчас… Один анализ крови. Один. Клянусь. По буквам: о-д-и-н. Тебе сорок рублей не нужны? Нет, он со мной. Уже снимает деньги в автомате. Не то чтобы совсем частное дело, а, скажем так, дурь нашла. Потребовалась срочная генетическая экспертиза. Установить, кому принадлежит кровь… — Он помолчал некоторое время, видимо, выслушивая собеседника, а потом взревел: — При чем тут незаконнорожденные дети!

И отключил переговорное устройство.

— Он едет? — спросил я.

— Да, — ответил Порскин, абсолютно хладнокровный. — Сделает вашему вееру анализ крови. И при необходимости произведет генетическую экспертизу. Это несложная работа. На самом деле она не стоит сорока рублей. Но учтите, что я вам этого не говорил.

* * *

Обоих нас, и Порскина, и меня, клонило в сон. Мне было лучше, потому что я устроился на диване в кабинете Порскина, а сам он кемарил прямо на стуле. Потом раздался звонок из лаборатории. Было уже девять часов вечера. Нас просили немедленно зайти.

Лаборатория мертво пылала огнями. Там было как в ресторане: стекла, лампы, столы, диковинное содержимое в посуде. Народу только не было. Знакомый Порскина — небольшого роста, с бритой и царапанной лысиной — терялся в большом помещении.

— Сюда! — услышали мы его голос.

Он сидел за столом, отодвинув в сторону микроскоп, и что-то вписывал в клеточки большого, расчерченного на белые и желтые квадраты листа. Веер Анны Николаевны лежал на краю стола. Он единственный казался здесь живым, хоть и был сделан из перьев мертвой птицы.

— Что нашли? — спросил Порскин, быстро подходя к сотруднику. — Это Анны Николаевны, конечно, кровь?

— Нет, — ответил он. — Ваш осведомитель, Конон Кононович, был прав, когда обратил ваше внимание на эту улику. Поздравляю! — Тут он мельком взглянул на меня, не вполне уверенный в том, что я и являюсь тем самым «осведомителем», и кивнул мне. — Возможно, она повернет ход дела совершенно в другую сторону.

— Чья же это кровь? — спросил Порскин. — Безценного?..

— Опять ошибаетесь, — был ответ. — Она вообще не человеческая. Не кошачья, не собачья, не крысиная. У меня в принципе еще не было подобных образцов… Ваши соображения, господа?

Порскин засунул руки в карманы и прошелся по лаборатории. Здесь, на своей территории, он был совсем не таким, как у меня в «Осинках». Более развязным, более спокойным… и более опасным.

— Есть одно соображение, — проговорил наконец Порскин (у меня ровным счетом никаких не возникло). — Причем если оно подтвердится, то история сделается еще более запутанной. С другой стороны, у каждой, самой запутанной истории, есть простое разрешение.

— Вступление хорошее, — одобрил знакомец Порскина. — Жду основной части.

— Придется съездить в нашу ведомственную гостиницу, — сказал Порскин. — Взять там образец для сравнения. Нужен, уж прости, второй анализ. Подождешь нас здесь или прокатишься?

— Подожду, — решил сотрудник. — Заодно посмотрю стереовизор. На вахте хорошо ловит? Сегодня футбол.

— На вахте… не знаю. Вроде бы, футбол ловит, — сказал Порскин. — Мы вернемся через час… Трофим Васильевич, идемте.

Мы сошли вниз. Порскин предупредил охрану, что еще вернется, потому что «открылись важные обстоятельства дела». Я безмолвствовал. На меня вообще не обращали внимания, как будто я превратился в тень Порскина и перестал существовать как отдельная личность. Неожиданно я вспомнил рассуждения Матвея Свинчаткина о том, что имеется своя прелесть в подчиненном положении. Ни за что не отвечаешь — и так далее.

Я даже вздрогнул, когда Порскин назвал имя Свинчаткина. На миг мне показалось, что он читает мои мысли.

— …чудовищный тип, — продолжал Порскин. — Я приказал запереть его в одиночной камере. Позволил ему связаться с университетом и выписать к себе десяток журналов по ксеноэтнографии. Даже не стал проверять, не передали ли ему вместе с журналами инструменты, чтобы он мог перепилить решетки и выбраться на свободу. Словом, я исполнил все возможные в его положении прихоти. Однако он продолжает произносить монологи. Вчера я чуть не убил его. Простите, что все это вам рассказываю. Я больше никому не могу объяснить мои чувства по отношению к этому человеку. Товарищи мои по работе предполагают, что чувства эти вызваны личной антипатией, которую я-де испытываю к преступнику. Один прямо высказался: «Ты, — говорит, — Конон, его ненавидишь потому, что поймать не мог. А теперь он сам сдался — ну и глумится над тобой. Ты и сам бы так поступил». Да никогда в жизни я бы так не поступил! — прибавил Порскин. — И в голову бы не пришло… Если бы занялся преступным промыслом, то с дороги бы не сошел. А господин Свинчаткин, благородный разбойник и борец за свободу, глядите-ка, раскаялся в своих злодеяниях и теперь нас, простых граждан, просто поедом ест.

— Он профессор, — проговорил я, — привык, наверное.

— Профессор! — воскликнул Конон. — У него совести нет, вот и весь вам профессор. Вчера пришлось брать его с собой и ехать в лес. Для фольдов наконец-то приготовили место в городе. В нашей ведомственной гостинице. Освободили целый зал, чтобы они могли там разместиться всем улусом, или как у них это называется… Нужно было, чтобы Матвей вывел их из леса, объяснил, что происходит, успокоил и уговорил ехать с нами. Я вам руку на сердце положа скажу, Трофим Васильевич, что с этими ксенами куда проще найти общий язык, чем со Свинчаткиным. Он выводил их из леса, как Моисей евреев из Египта, разве что псалмы не распевал. «Отпусти народ мой…» А?.. А ксены, кстати, очень милые оказались. Если мимику их понимать, так с ними довольно легко объясняться.

— Мы куда сейчас едем? — спросил я. — К фольдам?

— Да, — подтвердил Порскин. — Я же вам только что рассказывал…

— Вы рассказывали о том, как замучил вас Матвей, — напомнил я.

— Значит, мне показалось, что я вам рассказывал про фольдов, — не стал возражать Порскин. — Словом, отчаявшись утихомирить Матвея, я при нем позвонил в зоосад и попросил прислать ветеринара с ружьем, которое стреляет успокоительным. Матвей сперва всполошился. Стал кричать на меня, что фольды, во-первых, не животные, а совершенно разумные существа со своей оригинальной цивилизацией, и вызывать к ним ветеринара противоречит международным правилам, потому что оскорбительно. Во-вторых, надрывался он, они, кажется, показали себя смирными и покладистыми, и незачем применять к ним подобные суровые меры. В-третьих, совершенно неизвестно, как подействует на них инъекция нашего земного успокоительного, и если они начнут умирать, то он, Матвей, меня попросту задушит… Я подождал, пока иссякнет колодезь праведного гнева, и сообщил, что ветеринар, ружье и слоновая доза снотворного предназначены для него лично, для Матвея Сократовича Свинчаткина, профессора, бунтовщика, варнака и как там еще ему угодно себя называть. И что я выполню свою угрозу, если он не замолчит.

— И что же? — заинтересовался я. — Замолчал он?

— Да, — сказал Порскин. — Посмеялся, но замолчал.

— А вы действительно поступили бы так, как грозились?

— Конечно, — ответил Порскин. — Потому что в качестве альтернативы был только лучевик. Я боялся, что в какой-то момент сорвусь и застрелю его. А он мне нужен как свидетель в деле Белякова. И потом, я думаю, что он получит очень небольшой, либо условный срок и в конце концов вернется к своей работе. Несправедливо лишать его будущего только потому, что он — крикливая скотина и абсолютно невозможен в общении.