Владимир Вертлиб - Остановки в пути

• Название: Остановки в пути
• Автор: Владимир Вертлиб
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-89091-402-6

Владимир Вертлиб родился в 1966 г. в Ленинграде и в пятилетнем возрасте выехал вместе с родителями на Запад. С 1981 г. живет и работает в Зальцбурге. Публикуется с 1993 года. Автор повести «Высылка» (1995), романов «Особая память Розы Мазур» (2001), «Последнее желание» (2003), сборника повестей «Мой первый убийца» (2006).

«Остановки в пути» (1999) — почти автобиографическое повествование о судьбе семьи советских евреев-эмигрантов, пытающихся обрести пристанище в разных странах мира, но вынужденных вновь и вновь покидать очередную «промежуточную станцию». Рассказчик не без иронии и грусти, с точной прорисовкой обстоятельств и характеров выстраивает романную географию (Израиль, Италия, Америка, Голландия, Австрия), которую он ребенком постигал на жизненной практике.

---

На прощание Хаймович похлопал отца по плечу и напутствовал:

— Austria is not а country for Jews. My parents lost most of their relatives during Shoa. Many Nazis had been Austrians, even Hitler himself as you know.[40]

За всю поездку в Люксембург господин Коэн не произнес ни слова. Большую часть пути он проделал, не открывая глаз и чуть заметно шевеля губами. «Может быть, молится о благополучном исходе дела», — предположил я. Мои родители сидели очень прямо, тоже молчали и старались не смотреть ни на господина Коэна, ни друг на друга. Я скоро заснул и проснулся уже в Люксембурге.

Мы взяли такси (заплатил Коэн) и поехали в американское консульство. В консульстве никого не было, так как посетителей в эти часы не принимали. Но нас чиновник все-таки принял. Коэн скрылся в его кабинете, а нам велел подождать. Мы молча сели на мягкое канапе. Я и осмотреться не успел, как вернулся Коэн. Он улыбнулся, кивнул нам и показал большой палец. Его «посредничество» явно увенчалось успехом. Теперь и нам позволили предстать перед консулом.

Оказалось, что это человек лет сорока, высокий, светловолосый, стройный, с белозубой улыбкой, коротко подстриженный, гладко выбритый, с обручальным кольцом на левой руке. Он носил бежевый костюм, в нагрудном кармане которого виднелся кончик белого платочка, и пурпурный галстук, и благоухал то ли гелем для душа, то ли одеколоном. Да, чиновника-коррупционера я себе совсем иначе представлял: жадный взгляд, циничная ухмылка, потертый костюм, толстые пальцы, руки, беспокойно хватающие то одно, то другое, мерзкий пронзительный голос… Но у американца голос был приятный, даже обольстительный. Держался он любезно, по-немецки говорил как немец.

Последовала игра в вопросы и ответы — мы их назубок знали, рав Пельцер натаскал нас заранее:

— Значит, вы хотели бы приехать в нашу страну? — с улыбкой спросил консул.

— Да.

— Вы живете в Вене?

— Да.

— Что ж, тогда вам следует пойти в американское консульство в Вене и там просить туристическую визу.

— Мы здесь, в Люксембурге, проводим отпуск, и вот подумали, неплохо бы его немножко продлить и на недельку-другую слетать в Америку.

— Понятно.

Деланная улыбка на лице консула на мгновение сменилась чем-то действительно похожим на циничную ухмылку. Но только на мгновение.

— Однако наше консульство не имеет полномочий решать подобные вопросы, — мягко возразил он. — К большому сожалению…

На лице у него снова появилась маска небрежной, ни к чему не обязывающей любезности.

— Так значит, нам стоит перенести отпуск?

— Заполните сначала анкеты и приходите завтра. Я наведу справки, нельзя ли все-таки выдать вам визу, так сказать, в обход обычной процедуры. Я пошлю запрос юрисконсульту нашего посольства.

Я был не просто удивлен, а прямо-таки заворожен тем, как гладко все прошло. Само собой, консул выдаст нам визу. Не зря же он пару минут назад взял десять тысяч долларов. Ни к какому юрисконсульту он, конечно, обращаться не станет. Справки наводить ему ни к чему. Мы это знали. Он знал, что мы это знаем, а мы знали, что он знает, что мы это знаем. Тем не менее, он сказал:

— Ничего пока не могу обещать. Но попытаюсь что-то сделать.

Выйдя из консульства, мы попрощались с господином Коэном. Оказалось, что он говорит по-немецки, потому что он пожал отцу руку и по-немецки произнес:

— До свидания. Удачи!

Отец попросил его минутку подождать и прошептал что-то маме на ухо. Мама кивнула, открыла сумочку и вытащила кошелек, а отец вынул из кошелька пятьсот бельгийских франков.

— Вы так о нас хлопотали, — стал он уговаривать Коэна, но тот покачал головой:

— Нет-нет, к чему это… Я же все по просьбе рава Пельцера. Он мой друг.

Потом он ненадолго замолчал, закрыл глаза и снова едва заметно пошевелил губами, достал из нагрудного кармана блокнот и ручку, что-то нацарапал, вырвал лист и протянул отцу.

— Это адрес Израэля Коэна, моего двоюродного брата в Бруклине. Если что понадобится, обращайтесь к нему. Скажите, что это я вам его адрес дал и что вы знаете рава Пельцера.

И с этими словами быстро зашагал прочь, родители даже не успели его поблагодарить.

— Я всю жизнь считала себя честным человеком, — сказала мама. — Ни разу еще взяток не давала и не врала.

— Да меня тоже от всего этого тошнит, — согласился отец. — Но речь-то о нашем ребенке, о его будущем!

Тут они оба посмотрели на меня, и я понял, что пришел момент сказать что-то многозначительное, или остроумно пошутить, или даже надерзить. Но мне как назло ничего не приходило в голову, и я промолчал.

Мы переночевали в отеле и на следующий день получили визу. Консул пожелал нам «хорошо отдохнуть и насладиться красотами Америки». На сей раз он даже не пытался скрыть свой цинизм…

После завтрака я подхожу к окну и выглядываю на улицу. Маленькая Одесса — как большая деревня, здесь все друг друга знают, а наша улица связывает центр с магазинами и увеселительными заведениями и тот «местечковый» квартал, где язык повседневного общения — русский. Наша квартира — на первом этаже, а значит, почти все здешние эмигранты хоть раз в день да пройдут мимо наших окон. Никто не знает, что мы с родителями жили в Израиле и в Австрии. Отец меня предупредил, нечего, мол, трезвонить, что мы в Америку въехали по туристической визе, а тем более распространяться, как она нам досталась. Если я разболтаю, все сядем в тюрьму. Но сначала он мне голову оторвет.

Я вижу, как по противоположной стороне улицы плетется Боря. Три часа он, как всегда по утрам, отработал во фруктовом магазине и теперь бредет домой. Вид у него отсутствующий, он явно погружен в свои мысли, случайно подбивает пустую консервную банку и не замечает. Может быть, даже сам с собой разговаривает, только мне через стекло не слышно. «Вот ведь нытик, вечно ноет», — думаю я. На какое-то мгновение во мне даже вскипает ненависть. Да как он смеет несчастным притворяться? Легальный вид на жительство у него есть, карта социального страхования есть, на пособие по безработице претендовать может. Я с презрением смотрю ему вслед. В этот момент я еще не догадываюсь, что именно с Борей у меня навсегда будут связаны воспоминания об этом дне и о Нью-Йорке вообще.

У него высокий лоб, зеленые глаза, толстый нос в пурпурных прожилках, седые виски, мешки под глазами, приземистая, сутуловатая фигура. Спина согнутая, почти круглая, вроде черепашьего панциря. Почти двадцать лет прошло, а я как сейчас вижу перед собой Борю, Бориса Моисеевича Фридкина, как сейчас слышу его высокий тенор, в котором звучат одновременно озабоченность и раздражение, вижу его тонкие, почти женственные руки, вижу, как в промежутке между двумя фразами он опускает взгляд и проводит по губам указательным пальцем левой. Вот это напряженное молчание, затопляющее промежуток между фразами, врезалось мне в память куда острее, чем сами фразы.

И вот я уже подготовил сцену, расставил статистов, вот по лестнице у меня медленно, с трудом поднимается тучная старуха, Борина теща, вот она останавливается на каждой лестничной площадке отдышаться. Ее взгляд упирается в пожарную лестницу у самого окна.

— Нате вам, пожалуйста, воры и убийцы, залезайте на здоровье! — бормочет она. — В такой-то стране пожарные лестницы — забирайся, кто хочет! Это надо же!

Она роется в сумке в поисках ключа, находит не сразу и разражается бранью, наконец, выуживает его и быстро отворяет серую обшарпанную дверь, на которой нет таблички с именем жильцов.

— Ну, растолкуй ты мне, на кой черт мне эта Америка сдалась?

Борина теща вздыхает и с опаской грузно опускается на шаткий стульчик, единственный предмет мебели в комнате, хоть сколько-нибудь заслуживающий это название. Стул обиженно кряхтит, немного покосившись на правую сторону, но пока еще держится, и Борина теща может отдохнуть после ежедневной прогулки к заливу. Она тяжело дышит. Разноцветное платье, голубое в розовый цветочек, которое старуха купила еще в Ленинграде, прилипло к ее вспотевшему телу. Боря неприязненно смотрит на ее обвисшую грудь, вздымающиеся и опадающие при каждом вдохе и выдохе жирные подушки на бедрах и бесформенные ляжки.

«Вот гадость-то! — думает он. — Скоро и Галя такая же будет. Ладно, я, конечно, и сам не Аполлон, но все-таки…»

— По мне, хоть бы эта Америка провалилась, мне-то от нее какой толк? — злобствует теща. — Жара — не продохнуть, я чуть в обморок не хлопнулась. Вот ведь не думала, не гадала, а точно от солнечного удара окочурюсь… И вообще, тут на улицу хоть носа не высовывай: если не жара прикончит, то негры с пуэрториканцами…

— Господи, Гися Исааковна, — вмешивается Боря, — да эти негры вас до сих пор и пальцем не тронули!

— Меня-то не тронули, — ворчит старуха, — а вот малышку Милочку, Крейнину внучку… Да не смотри ты на меня, будто не понимаешь, о ком речь… Да знаешь ты ее, знаешь… Ты же сам слышал, они у нее цепочку с шеи сорвали… А Крейна сама как-то раз вечером, поздно уже было, на такую банду наткнулась. Один с цепью велосипедной, другой с такой дубинкой деревянной, да ты знаешь же, от игры этой дурацкой, когда один идиот палкой ударяет по мячу, а все остальные бегают по кругу, как сумасшедшие…