Раиса Горбачева - Я надеюсь…

• Название: Я надеюсь…
• Автор: Раиса Горбачева
• Издательство: Новости
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-7020-0500-7

В книге «Я надеюсь…», написанной в форме живой беседы с писателем Г. Пряхиным, Раиса Максимовна Горбачева, жена первого Президента СССР, делится с читателем воспоминаниями о своем прошлом, пережитом, впечатлениями о сегодняшних событиях, происходящих в нашей стране. Читатель «из первых рук» получит также исчерпывающие ответы на вопросы «личного характера».

---

«После нашей последней встречи в Республиканской больнице многое изменилось к лучшему. Мы с профессором Е. Б. Владимирской организовали новый институт на базе больницы, а также двух отделений в городе, чтобы охватить москвичей, больных заболеваниями крови; проводим ремонт в двух отделениях на том этаже, где Вы осматривали банк крови. В одном из отделений с помощью германских коллег и фирмы «Стиг» начата организация первого детского отделения трансплантации костного мозга.

Ваш — профессор А. Г. Румянцев».

Мне показалось, что между двумя этими сообщениями есть некая связь.

Мальчик Илюша Мальшев благодарит за подаренную ему гитару и за помощь им с мамой и братишкой в получении долгожданной квартиры. «Раиса Максимовна! Летом я выступал в учреждениях и на предприятиях с платными концертами. Вместе с Вашей замечательной гитарой мы заработали 340 рублей. Отослал их на счет 700 344 (проэкт «Саманта» — поразительно, но орфография такая же аристократическая, как и у Наталии Сац!). Слушают «мои» песни военных лет — и так хорошо, что даже плачут…»

О, этого мальчика я знаю. И мальчика, и его маму. Участвовал во встрече Р. М. Горбачевой с ними в Фонде культуры. Письмо, как я понял, давнее, сейчас паренек уже учится в музыкальной школе при консерватории. На встрече он в известной мере давал «отчет» о своих творческих делах последних двух лет. Но меня на ней тронул не только он, худенький, романтичный, с симпатичной шевелюрой и тонкими застенчивыми пальцами. Меня тронули простота и достоинство, с которыми держались обе женщины: Р. М. Горбачева и Илюшина мама — Нина Давыдовна. Здесь не было «благодетельницы» и «искательницы». Две женщины спокойно и здраво беседовали друг с другом — причем не только об одаренном пареньке и его ближайшем будущем. В еще большей степени — о жизни, что бурлила за окном особняка на Гоголевском бульваре, где размещается Советский фонд культуры.

«Дорогая Раиса, — обращается по-итальянски госпожа Фанфани. — Мне очень жаль, что я не смогла увидеть Вас хотя бы для того, чтобы пожать Вам руку и пожелать счастья в Новом году. От имени Аминторе передаю Президенту самые теплые и сердечные пожелания успеха в его деятельности на благо русского народа. Барон фон Тиссен, с которым я виделась в Риме, передает Вам приветствия и добрые пожелания.

Направляю Вам список помощи, которую мы привезли для Ваших больниц с октября месяца до сегодняшнего дня. Я счастлива, что смогла без помощи Правительства и министерств осуществить эту добровольческую миссию, собрав, подготовив и доставив все своими руками. Мы сделали это от всего сердца и с пожеланием, чтобы Советский Союз уже в скором времени не нуждался больше в помощи. Мы тогда будем приезжать в Москву только для знакомства с культурой. Я хотела бы, в любом случае, чтобы Вы знали, что в Италии у Вас есть подруга, настоящая подруга, которая любит русский народ и любит семью Горбачевых».

«Дорогая Раиса Максимовна! Я отныне имею право Вас так называть, ибо дороже Вашего имени для меня нет. И я бесконечно, до конца дней своих, буду благодарен Вам и Михаилу Сергеевичу. Несмотря на свою занятость, Вы нашли время и помогли моему сыну превозмочь тягчайший недуг. Я уже дважды навещал его в клинике (госпитале им. Бурденко) и сообщаю Вам, что смерть отступила. И хотя положение еще тяжелое и потребуется еще большое и длительное лечение, но самое страшное позади. Как мне сказали врачи — это пока единственный в мире случай, что такой больной выжил.

Как я Вам благодарен за Ваше доброе, отзывчивое сердце!

У моего сына был гнойный абсцесс мозга, с прорывом гноя в мозговые желудочки. Искусные руки врачей и Ваше доброе участие в этом моем горе совершили чудо.

Четыре года тому назад при операции умерла моя жена, самый большой мой друг, соратник и дорогой мне человек. Теперь вот горе с сыном. Тяжелое горе толкнуло меня написать Вам просьбу о помощи, и Вы с Вашим мужем помогли. Я не стану писать в газету, говорить громкие слова. Скажу только одно. Помните, что на нашей земле есть человек, готовый отдать за Вас все, даже жизнь.

Я бывший летчик, ныне офицер запаса. У меня два сына, тоже оба офицеры, и вот с одним случилась беда. То, что сделали Вы для меня и моего сына, невозможно выразить человеческим языком. До конца дней своих я буду помнить о Вашей доброте и милосердии.

Может, Вам покажется нескладным мое письмо, но поверьте, что эти слова идут из самой глубины отцовского сердца. И еще и еще раз говорю Вам и Вашему мужу спасибо за доброту и участие. Нести такую ношу на плечах, какую несете Вы с мужем, и найти время и принять участие в беде, постигшей человека, — не каждый на это способен. А Вы это сделали.

Низкий Вам поклон и бесконечная благодарность! Мне уже 66 лет, я многое повидал на свете, но такого человеческого сострадания еще не встречал. Я желаю Вам и Михаилу Сергеевичу самого доброго и крепкого здоровья, радости, счастья и всего, всего самого наилучшего! Еще раз огромное Вам отцовское и человеческое спасибо. С искренним уважением и признательностью к Вам — Судаков Владимир Дмитриевич».

Это письмо я решил привести здесь полностью. Сам я читал его в ночи и видел за темным, непроницаемым окном человека, отца, его писавшего. Горя у нас много, моментов преодоления его — мало, слишком мало. И в этом смысле письмо показалось мне редкостным человеческим документом — исполнения насущного, выстраданного. Пусть взлетит, посылая мерцающую надежду всем нам, страждущим, — в России, в Америке, где угодно.

Среди писем оказалась и страничка машинописного перевода письма Иоко Оно, вдовы легендарного Джона Леннона. Она делилась добрыми впечатлениями от встречи на международном форуме в Москве и предлагала написать совместную «женскую» книгу.

И еще один конверт — без каких-либо опознавательных лоскутков — выпал из общей кипы. Он тоже был вскрыт, и я машинально вынул из него письмо… «Дорогая Раечка, здравствуй!..»

Что-то очень уж необычно. Необычнее, чем даже у госпожи Фанфани. Прочитал первую строчку еще раз — нет, не ошибся. «Дорогая Раечка, здравствуй…» Понял, что письмо, подколовшись, видимо, к другим, попало сюда, ко мне, случайно. Свернул и вложил его снова в конверт. На конверте после обратного адреса стояла фамилия: Алферова Л. Сестра? Родственница? Подруга?

…На школьной фотографии, которую мне показали в тот вечер, сидят они, ребятишки сорокового года, сгрудившись, как галчата, вокруг своей учительницы. Жмутся друг к другу, в глазах и любопытство, и не только оно… Льнут друг к дружке, потому что им так теплее и надежнее в том ненадежном мире.

Да и в этом, наверное, тоже. Трудное дело — во все времена — быть в средоточии, в перекрестье чьих-то надежд. Быть последней инстанцией чьих-то отчаянных мольб и святых в своей справедливости требований. Ни один исполнитель на свете (может быть, за исключением одного-единственного, да и тот пока не в Кремле живет) не в состоянии ведь исполнить все, чего от него ждут…

А на той фотографии свою собеседницу я узнал только по одному признаку. По тому самому, по которому она и оказывалась на самой макушке, на верхотуре весьма рисковых школьных гимнастических пирамид сороковых годов.

Ищите на карточке самую худенькую, самую маленькую — это и есть она.

Годы студенческие

Вновь еду в загородную резиденцию Президента. Похоже, в Москву в кои-то веки вернулась зима, как возвращается нечто древнее, первозданное, но вспугнутое в свое время людскими или природными катаклизмами. Добрый знак — в Москву возвратилась зима. Окрестные леса заточены в ней, как в свечном литье. Даже с обочин Рублевского шоссе, которое москвичи по старой памяти именуют «правительственным», сугробы надвигаются крутыми искрящимися лбами к самым ветровым стеклам автомобиля.

Шоссе довольно ухоженное, регулярно подновляемое, но степень «правительственности», честно говоря, убывает с каждым годом. Шоссе демократизируется на глазах. Первый раз мне довелось проехать по нему в 1984 году. О, тогда оно еще пребывало в загадочной, аристократической отчужденности от прочих, будничных и разночинных, дорог и тропинок Подмосковья. Въезжавший под сени сосен, почти сомкнувшихся над ним, ощущал горделивый холодок под ложечкой: он ступал на тропу официального успеха.

Помню, как поразили тогда меня, в сущности, случайного здешнего «прохожего», суровость и иерархическая завершенность царивших здесь порядков: нашу "Волгу» несколько раз заставили не просто посторониться, а прямо-таки сунуться рылом в снег, замереть, как замирают при виде опасности мелкие насекомые, освободить дорогу обгонявшим нас или несшимся нам навстречу угрюмо-непроницаемым «ЗИЛам» — этому земному транспорту советских небожителей. По Рублевскому направлению с бог знает каких еще времен располагались дачи высшей советской элиты. Режим Рублевского шоссе бьи точной метафорой режима тогдашней власти.