Герман Гессе - Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи

• Название: Собрание сочинений: В 4-х т. Т. 1: Повести, сказки, легенды, притчи
• Автор: Герман Гессе
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0315-2

Первый том четырехтомного собрания сочинений Г. Гессе — это история начала «пути внутрь» своей души одного из величайших писателей XX века.

В книгу вошли сказки, легенды, притчи, насыщенные символикой глубинной психологии; повесть о проблемах психологического и философского дуализма «Демиан»; повести, объединенные общим названием «Путь внутрь», и в их числе — «Сиддхартха», притча о смысле жизни, о путях духовного развития.

Содержание:

Н. Гучинская. Герман Гессе на пути к духовному синтезу (статья)

Сказки, легенды, притчи (сборник)

Август (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Поэт (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Странная весть о другой звезде (рассказ, перевод В. Фадеева)

Тяжкий путь (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Череда снов (рассказ, перевод И. Алексеевой)

Фальдум (рассказ, перевод Н. Фёдоровой)

Ирис (рассказ, перевод С. Ошерова)

Роберт Эгион (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Легенда об индийском царе (рассказ, перевод Р. Эйвадиса)

Невеста (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Лесной человек (рассказ, перевод Г. Снежинской)

Демиан (роман, перевод Н. Берновской)

Путь внутрь

Сиддхартха (повесть, перевод Р. Эйвадиса)

Душа ребенка (повесть, перевод С. Апта)

Клейн и Вагнер (повесть, перевод С. Апта)

Последнее лето Клингзора (повесть, перевод С. Апта)

Послесловие (статья, перевод Т. Федяевой)

---

Терезина прервала его мысли. Она остановилась возле него и вручила ему пачку банкнотов:

— Пусть это пока хранится у вас.

Спустя какое-то время, он не знал, вскоре ли или после долгого отсутствия, она пришла снова и попросила вернуть ей эти деньги.

Она проигрывает, подумал он, слава богу! Надо надеяться, она скоро кончит.

Пришла она вскоре после полуночи, довольная и несколько возбужденная.

— Ну вот, прекращаю. Вы, бедняга, конечно, устали. Не поесть ли нам, перед тем как ехать домой?

В буфете они ели яичницу с ветчиной и фрукты и пили шампанское. Клейн очнулся и взбодрился. Танцорка изменилась, она повеселела и была слегка под хмельком. Она снова видела и знала, что она красива и хорошо одета, ловя взгляды, которые посылали ей мужчины с соседних столиков, и Клейн тоже чувствовал происшедшую с ней перемену, он снова видел ее полной очарования и соблазнительной прелести, снова слышал, как звучат в ее голосе вызов и пол, снова видел ее белые руки и жемчужную шею в кружевных оторочках.

— Вы крупно выиграли? — спросил он со смехом.

— Порядочно, хотя и не самый большой куш. Что-то около пяти тысяч.

— Ну, это неплохое начало.

— Да, я, конечно, продолжу, в следующий раз. Но это еще не то. Надо одним махом, а не по капле.

Он хотел сказать: «Тогда и ставить надо было не по капле, а все сразу», но вместо этого выпил с ней за большую удачу и продолжал смеяться и болтать.

Как красива была эта девушка, как здорова и проста в своей радости! Всего час назад стояла она у столов для игры, суровая, озабоченная, собранная, злая, расчетливая. Теперь у нее был такой вид, словно ее никогда ничто не заботило, словно она понятия не имела о деньгах, об игре, о делах, а знала лишь радость и легко скользила по ослепительной поверхности жизни. Неужели все это было подлинным, настоящим? Ведь сам он тоже смеялся, тоже веселился, тоже добивался того, чтобы ее глаза светились радостью и любовью, — а в то же время в нем сидел кто-то, кто в это не верил, кто на все это глядел с недоверием и насмешкой. А было ли у других людей по-другому? Ах, как мало, как до отчаяния мало знаешь о людях! Выучишь в школе сотню-другую дат каких-то дурацких битв, сотню-другую имен каких-то дурацких старых королей, ежедневно читаешь статьи о налогах или о Балканах, а о человеке не знаешь ничего! Если не звонит звонок, если дымит печь, если застопорится какое-нибудь колесо в машине, сразу знаешь, где искать, и вовсю ищешь, и находишь поломку, и знаешь, как исправить ее. А та штука в нас, та тайная пружинка, которая одна только и дает смысл жизни, та штука в нас, которая одна только и живет, одна только и способна ощущать радость и боль, желать счастья, испытывать счастье, — она неизвестна, о ней ничего не знаешь, совсем ничего, и если она занеможет, то уж ее не поправишь. Разве это не дикость?

Пока он пил и смеялся с Терезиной, в других областях его души, то ближе к сознанию, то дальше от него, копошились такие вопросы. Все было сомнительно, все расплывалось в неопределенности. Знать бы ему хотя бы одно: эта неуверенность, эта тоска, это отчаяние среди радости, эта обреченность думать и спрашивать — сидят ли они и в других людях или только в нем, ни на кого не похожем Клейне?

Одно нашел он, в чем отличался от Терезины, в чем она была иной, чем он, наивной и первозданно здоровой. Эта девушка, как все люди и как раньше он сам, всегда инстинктивно принимала в расчет будущее, завтра и послезавтра, продолжение жизни. Могла ли бы она иначе играть и так серьезно относиться к деньгам? И тут, он глубоко это чувствовал, тут у него дело обстояло иначе. Для него за каждым чувством, за каждой мыслью была открыта дверь, которая вела в никуда. Да, он страдал от страха, от страха перед множеством вещей, перед безумием, перед полицией, перед бессонницей, даже от страха перед смертью. Но всего, перед чем он испытывал страх, он в то же время желал и жаждал, он был полон жгучей, смешанной с любопытством тоски по страданию, по гибели, по преследованию, по безумию и смерти.

Смешной мир, сказал он про себя, имея в виду не окружавший его мир, а это внутреннее состояние. Болтая, вышли они из зала и из казино и при бледном свете фонарей прошли к сонному берегу, где им пришлось будить своего перевозчика. Потребовалось некоторое время, чтобы приготовить лодку к отплытию, и они в ожидании стояли рядом, очутившись вдруг после сиянья и пестрой толчеи казино в темной тишине пустынного ночного берега, еще с принесенным оттуда смехом на горячих губах и уже овеянные холодом ночи, сонливости и страха перед одиночеством. Оба чувствовали одно и то же. Они неожиданно взялись за руки, растерянно и смущенно улыбнулись в темноте, поиграли друг с другом дрожащими пальцами. Перевозчик позвал их, они прыгнули в лодку, сели в каюту, и он рывком прижал к себе светловолосую тяжелую голову Терезины и обдал ее внезапным огнем поцелуев.

Защищаясь, она выпрямилась и спросила:

— Мы, может быть, скоро опять приедем сюда?

При всем любовном волнении он не мог втайне не усмехнуться.

Она все еще думала об игре, она хотела приехать еще раз и продолжить свое дело.

— Когда захочешь, — сказал он, добиваясь своего, — завтра, и послезавтра, и в любой день.

Когда он почувствовал, как играют ее пальцы у него на затылке, его пронзило воспоминание о том странном чувстве во сне, когда женщина, мстя, впилась когтями ему в шею.

Сейчас ей следовало бы убить меня, это было бы правильно, подумал он, пылая, или мне ее.

Охватывая ладонью ее грудь, он тихо смеялся про себя. Он не смог бы отличить теперь радость от боли. И его похоть, его голодная тоска по близости с этой красивой сильной женщиной была неотличима от страха, он желал ее, как ждет удара топором осужденный. Тут было то и другое, пылающее вожделение и безотрадная грусть, то и другое жгло, лихорадочно вспыхивало звездами, грело, убивало.

Терезина гибко увернулась от слишком смелой ласки, схватила обе его руки, приблизила свои глаза к его глазам и прошептала, словно отсутствуя:

— Что ты за человек, скажи? Почему я люблю тебя? Почему меня тянет к тебе? Ты уже старый и некрасивый — как же так? Знаешь, я думаю все-таки, что ты преступник. Разве нет? Твои деньги не краденые?

Он попытался выпутаться:

— Не говори, Терезина! Все деньги краденые, всякая собственность неправедна. Разве это важно? Все мы грешники, все мы преступники уже потому только, что живем на свете. Разве это важно?

— А что важно? — встрепенулась она.

— Важно, что мы выпьем эту чашу, — сказал Клейн медленно, — все остальное не важно. Может быть, больше она не вернется. Пойдешь со мной спать или мне можно пойти к тебе?

— Пойдем ко мне, — сказала она тихо. — Я боюсь тебя, и все же я должна быть с тобой. Не говори мне своей тайны! Я не хочу ничего знать!

Мотор умолк, и она очнулась, вырвалась, пригладила, приходя в себя, волосы и одежду. Лодка тихо подошла к мосткам. Огни фонарей отражались, разбрызгиваясь, в черной воде. Они сошли на берег.

— Постой, моя сумка! — вскрикнула Терезина через десяток шагов. Она побежала назад к мосткам, прыгнула в лодку, нашла на сиденье сумку с деньгами, швырнула купюру недоверчиво глядевшему на нее перевозчику и бросилась в объятия Клейну, который ждал ее на набережной.

5

Вдруг началось лето, за два жарких дня оно изменило мир, углубило леса, околдовало ночи. Жарко теснили друг друга часы и минуты, быстро обегало свой пылающий полукруг солнце, быстро и торопливо следовали за ним звезды, жизнь пылала лихорадочным жаром, бесшумная жадная спешка гнала мир.

Однажды вечером танец Терезины в курзале прервала неистово налетевшая гроза. Погасли лампы, лица осклабливались в белом блеске молний, кричали женщины, ворчали официанты, с дребезгом разбивались на ветру окна.

Клейн сразу потянул Терезину к своему столику, где он сидел рядом со старым комиком.

— Великолепно! — сказал он. — Пошли отсюда. Ты ведь не боишься?

— Нет, не боюсь. Но сегодня тебе не надо идти со мной. Ты три ночи не спал и выглядишь ужасно. Проводи меня до дома, а потом ступай спать в свою гостиницу. Прими веронал, если он тебе нужен. Ты живешь как самоубийца.

Они шли — Терезина в плаще, одолженном у кого-то из официантов, сквозь бурю, сквозь молнии, сквозь вихри пыли по опустевшим, безлюдным улицам, ликующе гулко раскатывались, вороша ночь, удары грома, и вдруг хлынул дождь, рассыпался по мостовой, припустил с избавительным всхлипываньем, забушевал ливнем в густой летней листве.

Промокшие и продрогшие, пришли они в квартиру танцорки, Клейн не пошел домой, об этом больше не говорили. Облегченно вздохнув, они вошли в спальню, со смехом скинули с себя промокшее платье. В окне ослепительно сверкали молнии, в акациях устало метались буря и дождь.