Жан-Пьер Гаттеньо - Месье, сделайте мне больно

• Название: Месье, сделайте мне больно
• Автор: Жан-Пьер Гаттеньо
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-8189-0715-5

Обычный день психоаналитика.

Задача номер один: избавиться от трупа под кушеткой.

Задача номер два: избавиться от пациентов более щадящим способом, чем указан в номере один.

Задача номер три: дать понять любовнице, что бесплатно он не готов выслушивать даже ее излияния.

Задача номер четыре: придумать, что сказать полицейским, чтобы они ослабили хватку.

И, наконец, задача номер пять: бежать с чемоданом денег!!!

---

– Это вы транслируете музыку? – спросил я, оторопев от подобных речей.

– Хорошо слышно, правда? – ответил он с гордостью. – Для Джима я взял все самое лучшее: систему XBS для усиления баса, с четырьмя постоянными программами, настоящий класс. Что до усилителей, я использовал динамики в пятьдесят ватт. Слышно до самого Колумбариума. Это не считая, что я как угодно могу использовать двухкассетную стереомагнитолу с функцией двойного автореверса или CD с программированием произвольного воспроизведения 36 треков, с функцией монтажа и синхронизатором. Ты мне скажешь, что нужно еще все это запустить, но в другой жизни я был диск-жокеем, это позволило мне без проблем перейти от программирования на дискотеке к программированию на кладбище. Проблема только в том, что здесь у меня нет подключения к электросети и как источник питания мне приходится использовать батарейки R20, которые нужно менять достаточно часто. Это немного надоедает, а так придраться не к чему, хорошая техника с двухлетней гарантией и с рассрочкой платежа на десять месяцев с картой FNAC.[30]

В другой жизни он скорее должен был работать представителем по продаже аппаратуры Хай-Фай или диск-жокеем в психиатрической больнице. Но это было неважно. Я показал ему на могилу Сергея Прево.

– Не могли бы вы мне помочь вернуть все на место?

– Ты прав, – сказал он вдохновенным голосом, – нужно закрыть. Только Джиму решать, когда откроются могилы. Я пойду снова поставлю Waiting for the sun. Это необходимо. Подожди меня, я на минуту, моя кассетная магнитола осталась у Джима. Поскольку я здесь один, мне самому приходиться запускать весь этот балаган.

Он исчез в темноте, и вскоре раздался голос певца, следующий ритму низких басовых тонов. Я воспользовался этим, чтобы закрыть чехол. Когда он вернулся, мы принялись за работу. Я крепко закрепил лом под плитой и приподнял ее, чтобы дать ему возможность ее подхватить. Он обладал силой, о которой трудно было догадаться из-за его чрезмерной худобы. Объединив усилия, нам удалось подвинуть плиту так, чтобы она встала на прежнее место. Подгонка не была безупречной, но, без серьезных причин заинтересоваться этим памятником, никто ничего не заметит.

Диск-жокей положил руки на могилу и погрузился в состояние глубокой медитации. Происшедшее поразило меня. Я привез Ольгу на кладбище не только для того, чтобы спрятать, но также, чтобы ее похоронить. По правде говоря, это было странное погребение. Вне законов и институтов. Не отмеченное ни в одной ведомости. Сугубо между нами. Как контракт, который связывает психоаналитика с пациентом. Об этом ли шла речь? На этом контракт подходил к завершению. Никого, кроме нас двоих. И в некоторой степени тех, кто сблизился с Ольгой или разделил с ней кушетку: профессоров, Математички, Семяизвергателя, который обменивался с ней взглядами, Депрессивного, пропускающего сеансы, возможно, Герострата, который хотел поехать сюда с нами, Макса и теперь вот диск-жокея. Они сопровождали это странное погребение воровки в могиле, которая ей не принадлежала. Можно ли было мечтать о более прекрасном конце?

Джим Моррисон закончил свою песню словами:

This is the strangest life
I've ever known.[31]

Лучше и не скажешь…

Снег медленно падал.

Вскоре он сотрет все следы моего пребывания. Я остался еще ненадолго, затем покинул кладбище, а диск-жокей так и не вышел из своего отрешенного состояния.

8

Сон не шел ко мне. Я ворочался в кровати, мне без конца чудился голос Джима Моррисона, поющий Waiting for the sun. Наконец мне удалось забыться, но вскоре меня разбудил телефон. Сначала мне показалось, что это звуки бас-гитары, и я открыл глаза, ожидая увидеть перед собой диск-жокея. Не сразу я понял, что нахожусь в своей постели, а не на кладбище и что это звонит телефон.

Слегка дрожащей рукой я снял трубку.

– Месье Дюран? – спросил незнакомый голос.

– Да.

– Это месье Лами из Европейского торгового банка. Звоню по поводу состояния вашего счета. Вы должны были получить наше письмо, но я предпочел поговорить с вами лично.

Я вспомнил о письме из банка, сообщающем мне о задолженности на сумму в двести пятьдесят тысяч франков. Но, как говорил диск-жокей, это было, вероятно, в прежней жизни.

– Вы не могли бы перезвонить в другой день? Сегодня суббота.

– Для вашего удобства наше отделение работает по субботам, месье Дюран. Могу я поговорить с вами? Это ненадолго.

– Давайте, – ответил я, смирившись.

– Вы должны двести сорок семь тысяч двести восемьдесят восемь франков и шестьдесят три сантима, – объявил он с интонацией карманного калькулятора. – Это происходит не в первый раз. Вам следовало бы погасить задолженность в кратчайшие сроки, в противном случае мы будем вынуждены завести дело во Французском банке, а тогда нам придется изъять у вас чековую книжку и кредитные карточки.

У меня возникло безумное желание бросить трубку. Меня никогда не оставят в покое с этими денежными проблемами. Еще Макс полагал, что я лишил Ольгу жизни, чтобы ее обворовать, Шапиро подозревал мое соучастие в убийстве по той же самой причине, а теперь этот тип приставал ко мне из-за задолженности.

– А не мог бы я получить отсрочку? – спросил я, пытаясь сохранить спокойствие. – В прошлый раз вы на это согласились, и все обошлось.

– Пойдут проценты, месье Дюран.

– Идет, – ответил я, торопясь покончить с этим, – две недели, хорошо?

– Неделя. Напишите нам по этому поводу, вместе с первым взносом это будет свидетельствовать о вашей готовности покрыть долг.

– Ладно, – согласился я.

– Сколько вы можете внести?

Я подумал о деньгах Ольги, лежащих в моем письменном столе. Теперь она была передо мной в долгу, за похороны и неприятности, которые мне причинила.

– Скажем, двадцать тысяч.

Он помолчал. Вероятно, хотел, чтобы я поверил, будто он раздумывает над моим предложением. Наконец, как если бы речь шла о подарке к Новому году, сказал:

– Это немного, но как первым взносом мы этим удовлетворимся. А там видно будет. Итак, мы ждем от вас письма, месье Дюран.

На этом он повесил трубку, не забыв пожелать мне приятных выходных.

Было слишком поздно, чтобы снова пытаться заснуть. Я принял душ и приготовил себе кофе, который собирался выпить в гостиной. После обеда у меня были пациенты: для удобства невротиков моя контора также работала по субботам. Затем до завтрашнего вечера я принимаю у себя Мэтью. Обычно мне нисколько не мешали ни пациенты, ни сын, которого я всегда был рад видеть. Но сегодня мне было необходимо разобраться в своем положении, узнать, как обстоят дела с Ольгой. Конечно, у меня дома не осталось никаких следов ее, и я сильно сомневался, что Шапиро сможет раскрыть, что произошло. За исключением предположений, против меня у него было только свидетельство Май Ли. Как он мог его использовать? Доказать, что Ольга была моей любовницей? Это противно психоаналитической этике, но не преступление. К тому же не доказывало моего соучастия в убийстве Макса. Оставались Герострат и диск-жокей. Но я не думал, что они могут угрожать мне. Хотя первый и собирался меня шантажировать, в этом я был уверен. Что до второго, он был полностью во власти мистического безумия, и я плохо представлял себе, как он расскажет полиции, что помог мне похоронить Ольгу. Тем не менее дело не раскрыто. Загадка убийства моей пациентки оставалась. События последних дней показали мне, что ответ придет не от Шапиро. И не от Злибовика. Я должен был встретиться с ним в понедельник, но не был убежден, что этот сеанс поможет мне больше, чем предыдущие. Может, стоило смириться с мыслью, что правда недоступна? Возможно, и так, но я совершенно не чувствовал, что меня бы это устроило. В глубине души я не был уверен, что для меня все закончилось. Только я не знал, откуда будет нанесен следующий удар.

Вторая половина дня прошла почти нормально. Один за другими пациенты вытягивались на кушетке, и я слушал их, насколько мне позволяло мое состояние.

Ближе к вечеру я принял Математичку.

Прежде чем войти, она подчеркнуто остановилась. Может, боялась призраков предыдущего сеанса? Однако ее промедление длилось недолго. Она повесила пальто на вешалку и с решительным видом вытянулась на кушетке. Меня это удивило: обычно она брала вещи с собой, включая портфель, который она таскала, даже если у нее не было уроков.

Я ожидал, что, как только уляжется, она начнет упрекать меня за отсутствие в четверг. Вместо этого я услышал, как она пробормотала:

– Я не могу сопротивляться, меня влечет жестокость…

Я почувствовал, что волосы у меня на голове зашевелились.

– Что вы говорите?

Она повернулась ко мне, бросила на меня удивленный взгляд, потом вновь вернулась в свою обычную позу.

– Я совершила ужасную жестокость.

Она замолчала со значением, затем продолжила:

– Это случилось после контрольной работы. Один ученик забыл у себя на парте часы. Они часто снимают их во время опросов. Думают, что, положив часы перед собой, смогут лучше распорядиться временем. Он забыл их, когда уходил. Я хотела ему сказать, но он был уже далеко. Знаете, стоит закончить урок, и они не задерживаются. Короче говоря, прежде чем я увидела их на парте, класс уже был пуст. Никто, кроме меня, их не заметил. Конечно, следовало бы отнести часы в администрацию, чтобы их вернули ученику. Так обычно поступают в подобном случае. Но я оставила их себе. Стоимость часов не имела никакого значения. Такие можно купить где угодно за сто или двести франков. Дело было не в этом Шариковую ручку я бы вернула, но здесь был другой случай. Оставляя эти часы себе, я совершала кражу. Именно это меня привлекало. Учитель ворует у ученика – это необычный поступок, очень жестокий, прежде всего по отношению к ученику, но также и к коллегам, лицею и даже профессии. Я одновременно расправлялась со всем этим и с самой собой. Эта жестокость казалась мне восхитительной, я не смогла ей сопротивляться. Я поражена, что действовала подобным образом.